Душа больная: Душа больна слушать и скачать в mp3 онлайн

Душу надо лечить | Северная неделя

Фото msm.dev-serv.ru Протоиерей Евгений Соколов – очень известный в Архангельске священник, часто встречается с людьми, потому что должность такая – он руководитель миссионерского отдела Архангельской епархии. Отца Евгения всегда с интересом слушаю – он умеет словами вылечить душу. Собственно, о душе он и сам часто говорит во время своих миссионерских встреч.

В нашем обществе сейчас вовсю призывают к здоровому образу жизни: человеку внушают, что нужно спать определенное количество часов, правильно питаться, не забывать про спорт и витамины – мол, тогда и с психикой будет все хорошо. Но русский народ никогда не понимал душевное здоровье исключительно в таком физиологическом плане. Вспомните, как и сами мы говорим: «…душа болит, душа тоскует, на душе тревожно, тяжело…»

Как развить душу?

Мы развиваем всяческие способности. Но самое главное, что мы должны развить – это наша душа. А развить душу – значит научиться правильно любить. Это очень важно – любить правильно. Мы знаем, как развивать интеллект – для этого есть масса методик, правил, упражнений. Знаем, как развить тело. Тренер сможет выжать физиологический максимум из человека. То же касается и музыкального, танцевального, художественного даров. Всюду нужны педагоги высшего класса, без педагога не добьешься мастерства. А чтобы развить свою душу, научиться правильно любить, нужно знать духовные законы. Это такие же аксиомы, как «дважды два четыре» в математике.

Когда болит душа

Если мы чувствуем физическую боль, значит, наш организм нам сигнализирует о какой-то проблеме. Если же болит душа – ноет, скорбит, тревожится – это тоже сигнал, что идет некое нарушение, искажение. Это происходит, когда мы выходим за рамки законов Божиих. Ударили меня по руке – рука болит. Бьют по душе – словом, непристойными зрелищами, жестокостью – и душа начинает метаться, болеть. Вот здесь самое страшное. Я не могу сказать: пусть зубы у меня болят, а я пошел спать. От этой боли на стены лезть хочется. А если душа у человека не здорова, то и организм не может быть здоровым. Больная душа не дает покоя.

Болезни души

Болезни души в церковной аскетике называются страстями. Страсть – это чрезмерная привязанность к чему-либо, что не есть Бог. Попробую объяснить. Я знаю человека из высокообразованной большой семьи, где сестра и три брата – кандидаты наук. У них парализовало мать (она была совершенно парализована, но была в сознании, говорила), и они решили никого не нанимать, а по очереди брать по отгулу и сидеть с ней. Когда была пора старшего брата, ему должны были на поезде марку передать, он был страстным коллекционером. Он знал, что в седьмом вагоне проводник везет ему эту марку. И он сказал: «Мама, я через час приду. Встречу поезд и приду». Но на подъезде к перрону поезд сломался, надо было ждать. Он час ждал, два, понимал, что если уйдет, марка вообще может потеряться, проводник уйдет и все. Три часа, вместо того, чтобы бросить все и уйти к больной матери. Марка – простой кусочек бумажки – была выше любви к родному человеку. Вот что такое страсть! А как же парализованная мать? Она же видела время: вместо часа – три часа. Что она переживала, что думала?! Вот яркий пример страсти. Это привязанность ко всему, что не есть Бог.

Фото get.pxhere.com

Больная душа с детства

Страсти настолько поглотили мир, что даже дети малые подвержены их разрушительному действию. Телефоны, планшеты, компьютерные игры… Раньше у нас было трудовое воспитание, различные обязанности по дому, а сейчас урбанизация и технологии дали людям очень много свободного времени. И мы это свободное время направили на развлечения вместо того, чтобы потратить на изучение духовных законов. Ребенок с детства поражен страстями, у него уже с детства изуродованная, больная душа. Страсти уже выше Бога, выше любви к Нему. Многие этого просто не понимают.

Страсти, которые губят душу

Святые отцы выделяют восемь категорий страсти: чревоугодие, блуд, сребролюбие, гнев, печаль, уныние, тщеславие и гордость. Есть легкие болезни – насморк, кашель, кариес, а есть онкология, СПИД. Эти восемь страстей губят душу как тяжелые болезни. Вырваться из-под их власти чрезвычайно трудно. Это как паралич – хотел бы поднять руку, хотел бы подойти, но не можешь.

От этих страстей устаешь. Когда у тебя чрезмерная любовь к маркам, ты постоянно собираешь – десять, пятнадцать, двадцать пять лет, коллекция растет, и ты вроде бы и рад уже избавиться от них, а не можешь. Страсть связывает: вспомни, сколько сил потрачено, сколько денег, сколько энергии. И главное, что страсти-то не приносят человеку никакого удовлетворения! Сребролюбец копит деньги: один миллион, другой, десять, сто – а хочется еще и еще. Блудник меняет женщин и не может остановиться.

Чем же лечить душу?

Противоположность страсти – добродетель. Любая. Она дает возможность накопления Духа Святого. Чем больше накапливаете, тем больше умения любить проявляется. Обретается душевный мир, которого так хочет душа, так ищет каждый человек. Это и умение прощать, не реагировать на окружающие соблазны. Человек, который умеет созидать мир в душе, всегда в хорошем настроении, во внутреннем покое. А когда мира в душе нет, он реагирует на все раздраженно. А гнев и раздражение так ранят душу, что сутками отходишь от них. 

И потому надо научиться лечить душу добродетелью. Внимательно следить за собой. За собой, а не за другими. Когда у тебя мир в душе, то и окружающие чувствуют это. Душа нематериальна, но наши чувства, ум, умение любить и страдать – это все свойства маленькой, но очень важной нематериальной души.

Фото hram29.ru

Отец Евгений Соколов – руководитель миссионерского отдела Архангельской епархии, настоятель храма при Северном Арктическом федеральном университете, известный публицист, проповедник и педагог. Активно занимается миссионерской деятельностью в Интернете, ведет рубрику «вопрос – ответ», отвечает на вопросы пользователей в соцсети «ВКонтакте». Протоиерей Евгений Соколов – любящий отец и дедушка, добрый пастырь для студентов.

«Мама часто повторяла: «Начало премудрости – страх Господень». Мне было пять лет и я думал, что для того, чтобы стать умным, надо бояться Бога. Потом я подрос, читал житие святых и решил, что страх Божий – это боязнь наказания за совершенные грехи. Затем переехал в центральную усадьбу, и бабушка совсем по-другому раскрыла мне смысл слов «страх Господень». Она была любящая, но очень строгая: до сих пор помню ее реакцию на мою первую тройку по устному предмету, что она считала ленью и хамством по отношению к учителю. Ее фразы просто резали душу: «За что ты меня наказал? Как я посмотрю в глаза учителю? Что скажу родителям? Неужели я заслужила такое обращение?» И вот тогда до меня дошло, что самая главная боль – это когда причиняешь боль другому человеку. И как-то сразу стала четко понятной великая фраза из Библии: «Начало премудрости – страх Господень».
Из книги протоиерея Евгения Соколова «О жизни и о смерти»

Подготовила Н. Дмитриева

Здесь можно подписаться на газету Зимняя вишня

Больная душа, или «Я почти умер»

Известно, что здоровые люди имеют смутное представление о психиатрии, а потому сильны их предубеждения против больных, которые несут на себе некое «клеймо» (стигма). Как преодолеть стигму и гуманно решить проблемы душевнобольных в нашем переходном обществе, обсуждали в Москве на Третьем межрегиональном семинаре-совещании общероссийской общественной организации инвалидов вследствие психических расстройств и их семей «Новые возможности». В его работе приняли участие и представители Ставрополя.

Региональные отделения организации «Новые возможности» есть уже в 50 субъектах России. Идея, что психически больной человек – это не обязательно буйнопомешанный, которому место за решеткой, но личность, способности которой могут быть полезны обществу, начинает мало-помалу завоевывать умы. В первую очередь, родственников, столкнувшихся с данной проблемой в семье. Психически нездоровые люди страдают не меньше обычных людей, а может, и больше, если учесть, что в силу болезни души их так обнажены, что «кровоточат» от любого жесткого соприкосновения с действительностью. Одновременно среди них много талантов. Массу этому примеров можно найти в недавно открывшемся в Москве «Музее аутсайдеров», который ежегодно пополняется новыми предметами изобразительного искусства, авторы которых – инвалиды по психическим заболеваниям. Скажу я вам: здесь есть чем восхищаться, без всяких «поддавков». А недавно «Новые возможности» издали сборник стихов членов своей организации, страдающих шизофренией, – «Мыслей неровное пламя». После прочтения этой талантливейшей книги не оставляет ощущение, что авторы ее особенно ранимы и восприимчивы: может, именно поэтому им удается подняться до таких высот поэтического обобщения. В период ремиссии, кстати, это приятные в общении люди, преуспевающие в различных сферах, если, конечно, на их желание быть востребованными не смотрят с опаской и предубеждением.

– Я почти умер, – так описал приглашенный организацией «Новые возможности» активист канадского «Шизофренического общества» Джейк Энс из Калгари свое состояние, когда впервые узнал о психическом заболевании дочери. Жизнь семьи, по его словам, превратилась в настоящие американские горки. Теперь уже и им самим нужна была поддержка. Супруги Энс нашли ее у таких же, как они, родителей, имеющих детей с психическими расстройствами. Вначале они просто собирались небольшими группами и рассказывали друг другу «свои истории». И находили не только сочувствие и понимание, но и сами таким образом учились преодолевать стигму, свое нежелание даже говорить о своей проблеме с другими людьми, считая ее постыдной. Когда научились сами воспринимать постигшее несчастье по-новому, поняли, что обязаны помочь так же посмотреть на заболевания своих детей и остальных. Так родилась целая программа просветительской деятельности.

Отныне активисты канадского «Шизофренического общества» выступали в различных учреждениях и рассказывали «свои истории». Постепенно многие изменили свое отношение к психически больным людям, которые в свою очередь, почувствовав столь мощную поддержку, легче шли на поправку. Например, Лора, дочь Джейка, теперь живет самостоятельно, в отдельной квартире, работает, водит машину, она сама способна определить, в каком состоянии ей не надо садиться за руль, а лучше поехать к своему психиатру.

Канадцы утверждают, что 50 лет назад ситуация в их психиатрии была примерно такой же, как в России в настоящее время. Сегодня задача ставится принципиально другая – не просто снять острое состояние, но и вернуть к полноценной жизни, насколько позволяют реальные возможности больного.

– Изменение ситуации в психиатрии канадцы справедливо связывают с улучшившимися экономическими условиями в стране, – пояснила мне председатель всероссийской организации «Новые возможности» Нелли Левина. – Теперь ее граждане могут себе позволить дорогую медицину (которая, кстати, у них на сто процентов государственная). Главными на местах являются провинциальные центры психического здоровья, которые и координируют деятельность всех, расположенных на данной территории лечебных и реабилитационных учреждений, поддерживают связи с наукой и представителями общественности. «Шизофреническое общество» также имеет свои отделения во всех провинциях и крупных городах. Например, у Калгарского отделения, в котором мы побывали, офис в центре, штатные работники и масса добровольных помощников. Финансируется отделение из разных источников, примерно в равных долях: из госбюджета, фондов, благотворительных взносов и от собственной полукоммерческой деятельности.

Сегодня канадцы активно помогают России в развитии системы психиатрической помощи. Зачем им это надо? Ответ на этот вопрос я нашла в беседе с известным в данной области специалистом профессором О.Ньюфельдтом. Он сказал, что в последние годы в стране наблюдается насыщение на «кривой», изображающей развитие реабилитационной системы в психиатрии, а это предвестник застоя. За поиском новых идей и вышли канадцы на мировую арену, что означает, что существует фундамент взаимной выгоды под альтруистическими проектами помощи.

Представители региональных организаций на семинаре делились своим, пока весьма скромным опытом. Начнем с того, что официально как общественная организация «Новые возможности» зарегистрировались только летом 2001 года. Успели пока не так много.

В Омске на территории бывшего больничного подсобного хозяйства построили небольшое общежитие для душевнобольных. Здесь адаптируются к социальной жизни прошедшие курс лечения в стационаре. Примеров таких пока раз-два и обчелся. Есть подобное общежитие, но под названием «Реабилитационное отделение», при психиатрической лечебнице под Санкт-Петербургом. В большинстве случаев заботу о таких учреждениях пока берут на себя главные врачи клиник, более других стремящиеся к скорейшему прогрессу в своей сфере. Но теперь у них появились активные помощники в лице региональных отделений общественной организации «Новые возможности». Особо отмечена была на семинаре-совещании работа волонтеров из Иваново, Тулы, Томска, Омска, Санкт-Петербурга, Тюмени.

Увы, на фоне экономической разрухи любая проблема в нашей стране больнее, страшнее и жестче, чем где бы то ни было еще. А так быть не должно. Понятно, что двигаться следует сразу в двух направлениях. Во-первых, совершенствовать собственно лечебную базу, внедряя в практику новые технологии, применяемые в развитых странах. Во-вторых, создавать условия для реабилитации и последующего трудоустройства душевнобольных. На решение этих проблем требуются средства. Финансовая помощь может прийти и от жертвователей, проникшихся сочувствием к больным людям, но основное бремя все равно должно лежать на государстве. Участники семинара-совещания, активисты «Новых возможностей» приняли постановление, в котором центральное место занимает именно необходимость активного диалога с властью как на местном, так и на федеральном уровне.

* * *

Канадка Фэй Хэррик, активистка «Шизофренического общества», сама имеющая психически больного сына, выслушав жалобы собравшихся на недостатки лечебной базы, отсутствие современных эффективных лекарств, бедность инфраструктуры внебольничной помощи, одиночество в решении проблем своих душевнобольных родственников, воскликнула: «Напишите Путину!», что собравшиеся поняли и без переводчика. И продолжила: «А если не ответит, напишите еще раз. Когда о проблеме говорят и говорят, не позволяя о ней забыть, непременно начнут происходить подвижки к лучшему!» Все-таки они большие оптимисты, чем мы. Надо учиться.

* * *

По данным Всемирной организации здравоохранения, около 25 процентов населения земного шара на протяжении жизни страдало тем или иным психическим расстройством. К наиболее распространенным относятся депрессии, шизофрения, посттравматические стрессы и т.д. А единовременно им подвержены около 10 процентов живущих на планете людей. Цифра внушительная – 450 млн. человек, которые нуждаются в специальной помощи. Это означает, что каждая четвертая семья имеет одного душевнобольного.

Людмила КОВАЛЕВСКАЯ

Больная душа Италии

В конце прошлого года итальянское общество было шокировано актами неспровоцированной агрессии в отношении видных политических и общественных деятелей. Итальянские врачи и юристы считают, что необходимы изменения в законе о лечении и содержании душевнобольных.

В конце прошлого года итальянское общество, да и весь мир, были шокированы актами неспровоцированной агрессии в отношении видных политических и общественных деятелей. Итальянский премьер-министр Сильвио Берлускони получил удар увесистой статуэткой в лицо и провел на больничной койке две недели. Папа Бенедикт XVI был сбит с ног прямо в соборе Святого Петра. В обоих случаях нападавшими были люди, страдающие психическими расстройствами или заболеваниями.

Как и почему люди, потенциально представляющие угрозу для общества, могли беспрепятственно пройти на массовые мероприятия с участием видных политических и общественных деятелей? Ответ следует искать в законе №180 от 1978 года, более известном как закон Басалья. В соответствии с этим законом, принятым более 30 лет назад, были закрыты психиатрические больницы, именуемые в просторечии домами сумасшедших. Закон назван по имени известного итальянского психиатра

Франко Басалья, предложившего новую концепцию психиатрии, основанную на гуманном подходе к больному.

В прошлом в Италии психиатрические больницы использовались в качестве тюрем для принудительного содержания в них людей, не соответствующих общепринятым нормам поведения. Достаточно вспомнить классика современной итальянской литературы поэта Дино Кампана, автора «Орфических песен», упрятанного родственниками в сумасшедший дом, где он и скончался, серьезно поранившись при попытке к бегству в 1932 году. Бенито Муссолини также прибегнул к услугам раболепных психиатров и упрятал в сумасшедший дом свою бывшую любовницу Иду Дальзер и рожденного ею своего незаконнорожденного сына

Бенито Альбино. Оба они умерли в психбольнице.

В 50-60-х годах прошлого века в Италии нередки были случаи объявления сумасшедшими совершенно здоровых девушек за добрачные половые связи или частую смену партнеров. Поэтому многие в Италии с одобрением восприняли принятие закона Басалья, отменившего физическую изоляцию душевнобольных от общества и гарантировавшего право (но не обязанность) больного на амбулаторное лечение. О переменах, которые произошли с тех пор в итальянском обществе, рассказывает врач-психиатр Джанкарло Лепоне.

— Тридцать лет назад в Италии был принят закон Басалья, законодательно установивший закрытие домов сумасшедших. Что изменилось за это время?

Сами по себе душевнобольные угрозы для общества не представляют. Угрозу представляют преступные формы проявления болезни

— С тех пор определенно изменился подход в целом к психиатрии и к людям, страдающим психическими заболеваниями, которых прежде рассматривали лишь в качестве угрозы обществу, а не как больных, нуждающихся в лечении. Подобный подход с течением времени привлек большее внимание к терапии и к возможности излечения и возвращения обществу душевнобольных, а также отход от принуждения и наказания или даже заключения больного, как это имело место в прошлом. Изменился подход к пациенту, воспринимаемому как личность, нуждающуюся в лечении. Это было основой изменения психиатрии в Италии за последние 30 лет.

— В настоящее время при отсутствии психиатрических стационаров больные разгуливают на свободе. Представляют ли они угрозу для общества?

— Сами по себе душевнобольные угрозы для общества не представляют. Угрозу представляют преступные формы проявления болезни. Душевнобольной очень редко проявляет формы насилия или агрессивности в отношении кого бы то ни было.

— Какие меры принимаются по отношению к душевнобольным в случае совершения ими агрессивных или преступных действий?

— Если в результате психиатрической экспертизы будет признано его заболевание и будет гарантировано положение душевнобольного, то есть за ним будет признано право на надлежащее лечение, в таком случае его не посадят в тюрьму. Но его будут лечить стационарно в психиатрической лечебнице при судебных инстанциях, где ему будет обеспечено надлежащее лечение. И в то же время он, вследствие признанной социальной опасности, будет изолирован от общества, для которого уже не будет представлять никакой угрозы.

В последнее время в Италии не утихает полемика об исторической необходимости принятия закона Басалья и насущной необходимости приведения его в соответствие с современными реалиями, особенно в свете ряда немотивированных актов насилия, совершенных душевнобольными. Об этом говорит адвокат Раффаэле Риккарди.

Каждая публичная фигура, как политик, так и общественный деятель, подвергает себя риску, поскольку является объектом пристального внимания со стороны различного рода неуравновешенных личностей

— Кого защищает закон Басалья: душевнобольных от общества или общество от душевнобольных?

— В Италии действует закон от 1978 года, который еще называют закон Басалья, революционным образом преобразовавший права душевнобольных в сторону гуманизации. Конечно, по прошествии 30 лет итальянское государство должно пересмотреть определенные нормы. Последние факты нападения на видных общественных деятелей со всей остротой поставили вопрос о том, как оградить их от подобных нападений.

— Как вы считаете, должен ли быть реформирован закон Басалья и если да, то каким образом?

— Конечно, необходимы изменения, особенно в те части закона, которые касаются функционирования психиатрических лечебных заведений. Душевнобольной, признанный таковым в соответствии с уголовным кодексом в результате совершенного им агрессивного акта, нуждается не в обычной практике исправления осужденного, а в особом подходе, который поможет ему вернуться в общество, не соответствующее его видению, но которое, тем не менее, обязано поддержать больного.

— С юридической точки зрения, что необходимо сделать для защиты видных общественных деятелей от нападений душевнобольных?

— Каждая публичная фигура, как политик, так и общественный деятель, подвергает себя риску, поскольку является объектом пристального внимания со стороны различного рода неуравновешенных личностей или лиц, скажем так, с отклонениями от нормального поведения. В южных странах, как, например, в Италии, Испании и Греции, это проявляется более остро. Например, в северных странах, таких как Норвегия или Швеция, видные деятели свободно передвигаются безо всякой охраны. Хочу процитировать итальянского историка, политика и философа Макиавелли, который говорил применительно к тиранам, что всякий, кто появляется на публике, рискует рано или поздно быть убитым.

Сколько душевнобольных разгуливает сейчас на свободе, не знает никто. До закрытия психбольниц в них находилось примерно 100 тысяч пациентов. На днях в Неаполе в результате проверки было установлено, что только в одном центральном жилом квартале проживает 400 душевнобольных, получающих пенсию по инвалидности. По данным Итальянского общества психиатрии, 2 миллиона итальянцев в той или иной мере страдают психическими расстройствами.

Пока что, увы, жертвами душевнобольных становятся, в первую очередь, сами врачи-психиатры. Вот самый последний факт хроники: бывший карабинер, сохранивший, несмотря на диагноз «паранойя и шизофрения» и многолетнее лечение, право на ношение оружия, буквально изрешетил своего врача-психиатра, выпустив в него из пистолета 9 пуль. На вопрос, почему он это сделал, бывший карабинер ответил: «Он хотел выдать меня за психа».

как дела в мире боли и разноцветных пигментов » Музей современного искусства АРТМУЗА в Санкт-Петербурге официальный сайт

— Кто из мастеров на постоянной основе? Какие у кого главные фишки?
… Почти все наши ребята работают на постоянной основе, у нас больше 10 мастеров. И вне зависимости от того, насколько часто мастер у нас работает (некоторые бьют не только в Петербурге), они считаются частью команды. Пожалуй, всех можно считать основными. Фишки — здесь проще посмотреть в нашем инстаграме. У нас есть мастер по акварельной татуировке, мастера по графике, неотраду, хороший мастер по реализму, многие из них работают во фрихенде… По сути, в любом стиле у нас есть отличные мастера.

— Какие сферы жизни или досуга ты считаешь смежными \ концептуально-близкими татуировке? 
… Так как я сам, возможно, недостаточно творческий человек, я буду говорить про хобби и досуг моих коллег. Кто-то занимается граффити, две девочки сняли здесь же, в Артмузе, кабинет, чтобы заниматься живописью и шитьем. Почти все заняты написанием картин. Кто-то занимается даже бижутерией, производством картин из эпоксидной смолы… Всё это, пожалуй, и есть смежные с татуировкой сферы.

— Отношение к радикальным решениям в татуировке (лицо, глаза, кисти).
… Насчет радикальных мест для тату — это, на самом деле, больная тема в нашей сфере. Я лично не воспринимаю татуировки на таких местах до того, как не забиты все остальные части тела. Есть сферы бизнеса, в которых не принимается, скажем так, неформальный внешний вид, но я думаю, что скоро это всё-таки войдет в норму. Тем не менее, лицо, кисти и прочее — это в последнюю очередь. В этом нет ничего плохого, просто не сразу. Но это лично моё мнение. А татуаж глазного яблока — просто вредно. Известно, что это может привести к печальным последствиям.

— Если бы не тату-салон Душа, то что? Бизнес мечты.
… До тату-салона у меня был таксопарк, но это достаточно нервный бизнес, он требует крайне много внимания. Когда я открыл студию — жизнь стала более размеренной и интересной. Всё-таки разношерстность аудитории приносит много интересных знакомств.

Больная Душа — 2 — Wattpad

                                          
Pov:Чара 
Проснулась я от звонка ну что Чара будешь вставать теперь рано эххх как же лень полежала я где то ещё минуты 2  я смогла победить лень 
И встала  одевшис и взяла рюкзак и сменку с завтракам я пошла на остановку по пути увидев спящего мусорку на скамейки 
Опа халявный билет до школы 
Мусорка вставай на урок опаздаем:я тресла его
Ещё 5минут:соным  голосом ответил он
Как 5минут бесплатный ларёк с кетчупам закрывается через 1минуты 
Санс вскочил 
Где:оглядываясь произнёс он   
В школу надо сможешь телепортироваться:
А ты кто а да не важно:с той же сонливостью произнёс он 
Мы взялись за руки и телепортировались меня начало тошнить как санс переносить такие прыжки во времени 
Хай параноик:он подошёл к Сансу и по шёлкол палцами перед глазами скелета  
Эмм как ты мусорку назвал?:удивлена сказала я
Параноик :сказал он попивая красную жидкость
И-за чего
Он вчера начал угрожать мне без всякого повода говорил что тип если я кого то убью из его знакомых близких родных то он меня кокнит
:с улыбкой произнёс он 
Кстати вот твоя катана с двумя лезвиями он дал мне палку с кожаной ручкой кнопка по середине
Я нажала её и вышли лезвия  
Ещё что хоч 
Хммм ну давай степной орёл с подписанными пулями 
Я решила проверит его мастерство 
Что написать на пулях 
Один патрон I,m
Один с подписью Влад
Это вызов:с токой же улыбкой только шире 
Можно сказать так:уверено сказала я
Не боишься кровью испачкать одежду: с такой же улыбкой 
Твоей кровью:я сглотнула от слов которые он произнёс ранние 
Ну ладно я тебе подамся
Холодным оружиям:с очень широкой улыбкой произнёс он 
Я не против
Время резать:с сумасшедшей улыбкой он побежал меня с томофавкам 
Я нанесла удар он увернулся его нету в моем поле зрения 
Поймал
Я повернулась и почувствовала что то острое на моей шеи 
Game over:произнёс он 
Хех шуткую ну для профилактики 
Я почуствола порезы на теле 
Он заливал мою кров в свою бутылку
Какая группа крови:спросил он 
Кхекхе 2+:я  отхаркивала кров из-а рта 
Пойдет напишу на пулях твоей кровью ты же не против да:с жуткой улыбкой произнёс  он  
А если я откажусь:спросила я
Ну я напишу простой черной ручкой
:с улыбкой произнёс он 
Ну что тебя залатат или вся изрезаная пойдёшь с 10hp:с той же улыбкой произнёс он  
Я лишь кивнула головой 
Пока он меня лечил я заметила очень странную вещ его душа мелькала потом мелькания прекратилась и вместо души доброты появилась справедливость 
Может мне показалось ,но я же видела мой разум говорить что видела а мозги что нет очень странно 
Ну вот и все
Он подошёл к сансу стоящему рядом 
Чара мне кажется что Саня спит а да ладно я пойду :он ушёл 
Я подошла к сансу он спит стоя я хз как у него это получается 
Мусорка вставай на урок опоздаеш
:при этом я его тресла   
Он быстро шёлкнул пальцами и исчез 
Вот зашибись теперь идти пешком 
Я прошлась до школы и встретила к моему удивлению Фриск с идиоткой улыбкой я вспомнила слова Влада 
Я сглотнула и сказала привет  
Привет а ты в прочем кто?:спросила Фриск с той же улыбкой 
Эммм я была в ступоре и стояла так где то 20секунд 
А впрочем не важно Я Фриск я вчера проспала занятия так что здесь меня не кто не знает ,а какой ты класс  :с той же улыбкой
10В:сказала я
У меня тоже пошли до школы вместе :опять эта улыбка 
П-пошли:ответила я чувствовала угрозу с её стороны 
Мы зашли в класс 
Санс смотрел с таким ошарашиным
Лицом я сама была в шоке 
Так у нас новая ученица сказала класуха
Так милочка пристався:сказал класуха
Я Фриск новая ваша одноклассница буду рада знакомству с вами :с той же улыбкой и не уверенностью произнесла Фриск
Она села на край первого ряда с Владом 
Санс все ещё смотрел на Фриск 
Мне неожиданно стало очень больно 
Pov:Фриск
Я решила познакомиться с соседом по парте 
Привет:с улыбкой сказала я
Он молча смотрел на меня своими серыми и без жизненными глазами 
На душе стало грустно и тоскливо
Не с таким другом сума сойти можно 
     
   
          
   
     
                                  

Больная душа Бригитты Швайгер — simply miu — ЖЖ

Я упоминала книгу Бригитты Швайгер, написавшей о своей тяжеленной депрессии, и многие спросили: «Зачем такое писать? Зачем такое читать?!»
Прочитала я эту книгу, потому что мне порекомендовали ее, как хорошо написанную книгу на редкую тему. А зачем она ее написала, я тоже понимаю. Прямо там же, в том же треде, кто-то написал: «Ну неужели прямо все так мрачно и безнадежно?» И людям в депрессии часто так и говорят: «Ну неужели так прямо все плохо?!» Еще говорят, что «Ну неужели нельзя хоть немного постараться, собраться?» И еще говорят таким людям: «Ну что ты такой негативный? Ну мы же тебе ничего плохого не делаем? Люди тебе ничего плохого не делают, посмотри, даже помочь хотят и поддержать пытаются. А ты…. все тебе плохо!»

Как я поняла, ей и хотелось бы рассказать людям, что у нее происходит внутри, но людям не очень нравилось слушать. Очень хорошо могу их понять. Во-первых, как многие тут заметили, эти рассказы попросту очень давят на психику, и портят настроение. Во-вторых — вся ее картина мира очень своеобразна и явно многим непонятна и не близка. От объяснений тут ничего яснее не становится. Я уверена, что у большинства, после любых объяснений, оставались те же вопросы: «Как так, ну почему?»

from Miu’s inspiration board

Я сама на каждом слове сталкивалась в этой книге с этими неожиданными поворотами мысли. Я бы себе что угодно представила, только не это!
Например, она пишет: «Напилась «Просекко и настроение у меня стало более свободным». Она не пишет «хорошим» или каким-нибудь «веселым», она использует какие-то нейтральные слова, описывающие некую лихость и размах, но видно, что старательно выбрала слова без положительного окраса. И вот она, пользуясь этим настроением, решила позвонить маме, «чтобы хорошо с ней поговорить». По книге уже ясно, что говорят они мало, и уж тем более хорошо. Я внутренне обрадовалась — О! У нее по крайней мере есть порывы «хорошо поговорить с мамой», наверное все же есть моменты, когда хочется маме сказать что-нибудь… утешительное? Доброе?

Далее она описывает, что долго говорила что-то матери очень ласковым и спокойным голосом, как ей казалось. Но мама почему-то совсем не прониклась. Жаль, мама никогда не проникается. А ей казалось, что она так хорошо поговорила, так спокойно, так неагрессивно, понятно. Далее, однако, выясняется, что она все это время пыталась объяснить своей маме, во всех подробностях и нюансах, почему она не хочет жить, и хотела бы убить себя — но как-нибудь так, чтобы точно и наверняка, и небольно. А мама 9странная и неправильная мама), только что-то очень невеселое бурчала в ответ (как всегда). Далее она пишет, что опять разочарована, она так старалась объяснить, аж вся устала. А мама опять не отреагировала должным образом. Ей так хотелось бы маму, которая ее любит, котороая готова ее поддержать, которая скажет правильные слова, когда очь говорит с ней о серьезных вещах. Такую маму, которая бы сказала: «Ну, хочешь, я помогу тебе себя убить?» И чтобы она ответила? «Да!»

Понятное дело, что мама ничего такого не сказала. Вместо этого она спросила: «Члушай, хочешь я к тебе приеду? Вот прямо сейчас?!» на что дочь ответила «нет» и положила трубку.
И далее она пишет долгие причитания, о том, что «ну что у меня за мать! Я хочу такую маму, которая, если чувствует себя сязанной со мной, если чувствует что-то ко мне — возьмет и просто приедет! Вот возьмет и просто придет ко мне! А не будет спрашивать, модно ли ей ко мне приехать!»

Т.е. она вообще-то хочет, чтобы мама приехала! Но сказала «нет» (видимо далеко не в первый раз). А все потому, что мама сделала не так, правильно — она не просто приехала, она спросила. Но это же нормально, что мама спросила — ей 55 лет, у нее своя жизнь, маме еще больше лет. И наверное ей уже часто говорили, что не надо лезть, приезжать, вмешиваться. И может быть она вообще просто формально спросила, из вежливости — потому что все люди спрашивают: «Ну хочешь я приеду?» Потому что хоть что-то надо сказать. Может быть эта мама так воспитана, что она такой вопрос задает, вместо фразы: «Я сейчас приеду», или вместо того, чтобы просто взять и приехать. Но для дочери эта фраза — повод полностью разочароваться и в маме, и в ее намерениях, и в чувствах, и во всем возможном приезде. И она говорит: «Нет», и потом горюет, что никто ее не навещает. Никогда.

Между тем, окрыленная Просекко, утомленная разговором, и опять разочарованная, она видит сто таблеток антидепрессанта и решает: «Сейчас!» И выпивает их. Очередная (я не поняла уже, которая по счету( попытка суицида. А мама, межу тем, не приехала, но все же позвонила в неотложку, и попросила людей поехать к дочери, потому что почуяла неладное. Бригитта через какое-то время очнулась на полу, парализованная на одной стороне, им не способная говорить. Ее терзала страшная жажда, и она пыталась доползти до стакана воды на столе, и выпить пару глотков. Жажда была ужасная, и ей было ужасно от того, что она теперь парализована. Она поняла, что выпила таблетки, но не умерла, а очнулась, полупарализованная и в отвратительном состоянии, и теперь ей очень плохо, и хочется не быть в таком состоянии. Тут в дом вломились санитары, погрузили ее на носилки, и повезли в больницу. Приговаривая что-то вроде «ну что же вы так». А она не может говорить.

Так она описывает свои суициды, и как она потом просыпается в больнице. за каждую попытку суицида очень стыдно и обидно. Стыдно, потому что опять ее видели в таком неприглядном виде, опять она превратилась в беспомощное существо, которому надо промывать желудок, и которому говорят: «Ну что же вы так». А обидно за то, что это государство не дает возможности захотеть убить себя, и получить должную поддержку от врачей. Чтобы уложили красиво, и укололи что-нибудь. Что такие как она, должны сбегать из жизни украдкой, втихаря, нелегальными способами, как воры.

Она описывает мучительную душевную боль, как физическую. Она ее чувствует всем телом, и не знает, куда деться от нее. Некоторые пациенты бросаются на пол и катаются по полу, и она смотрит на них и думает: «Не попробовать ли тоже, вдруг станет легче». Ей кажется, что если лечь в постель, и всем телом прижаться к перине и матрасу, станет легче. И с тоской пишет о тех, кто в этом состоянии пошел и «уронил себя с очень высокого этажа» (оттуда и название книги, которое можно примерно перевести как «уронить себя»). Уронить себя вниз, и избавиться от страданий.

Ну и все остальное таки крутится вокруг того, что жить она не хочет. Не только из-за мучений и терзаний, почти физически ощущаемых. Но и из-за букета идей и мыслей, почему она не достойна. Я уже даже не буду описывать ее длинное и сложное обоснование. Но она очень подробно — на полкниги — обосновала. С одной стороны не заслужила — сколько она ужасного нашла в себе, как и во всех людях. Но так же ей обидно и больно. Потому что никто не хочет с ней общаться, она всем в тягость, так одинока. И она прекрасно связывает эти вещи: Она понимает, что никто с ней общаться не хочет, потому что она такая мрачная, и всегда ничему не рада, и не умеет быть счастливой, и мешает им закрыть на се глаза и быть счастливыми. И при этом она часто повторяет: «Я знаю, что это болезнь виновата — это из-за болезни я так воспринимаю мир». Часто она пишет какой-то пассаж, и сама пишет: «Это из меня говорит болезнь». Более того, она добавляет, что ей прекрасно понятно, что есть какой-то способ так общаться, чтобы люди не сбегали от нее. Надо поменьше говорить о плохом, и стараться быть позитивной.

Беда только в том, что вот этот мрак, который достается друзьям и знакомым — это уже то самое и есть! Это она старается, взяла себя в руки, и старается быть позитивнее!!! Это она уже обо всем промолчала! Если бы она сказала все, что ей так хочется сказать! Они такого бы наслушались!!! А они думают, что это она «распустилась и ноет». Это она вообще молчит!

Вот так у людей не совпадают картины мира. Поэтому счастливому ее не понять. Она это тоже часто упоминает.

***

А еще — там конечно очень серьезное расстройство. И некоторые читатели спросили — неужели совсем не лечится. Я не психиатр, но полагаю, что у нее было одно из тех расстройств, которые лечатся действительно только страшными «дубинами». Она перечисляет нейролептики и антипсихотики, которыми ее кормили. И описывает, из-за чего. Среди прочих она слышала голоса.

Я в первый раз прочитала такое описание — как это. Когда живешь, страдаешь, как-то копаешься в себе, и вдруг, в один прекрасный день, начинаешь слышать отчетливую речь другого человека, только у него нет тела. Как будто кто-то рядом с тобой стоит, или идет, и обращается. Только рядом никого нет. И вот это осознание умного и интеллигентного человека, что происходит — теперь она даже в своих собственных мыслях не может побыть одна! Появились какие-то голоса, с собственным мнением, можно сказать — с отдельной собственной личностью, которые над ней глумятся!

Иногда она шла и собиралась что-то сделать, а голоса кричали ей в спину: «Не делай этого!» Иногда они именно глумились, ехидно комментировали: «Ага, отлично ты придумала, обалдеть, какое решение» или что-нибудь такое насмешливо-презрительное. Иногда она слышала, как по дому бегают преступники. Они громко топали, подбегали к ней, и кричали ей прямо в лицо! Что сейчас они ее убьют! А она лежала и говорила себе, что это — галлюцинации, она знает, что они не настоящие, и надо лежать и терпеть, хотя очень страшно.

Ах, что только не делает с человеком больная душа. Или это — больной мозг? Или все вместе.
Она на все вещи смотрит… как-то не так. Но она же уверена, что это мы все — не так. Не видим, не понимаем, закрываем глаза на ужасность мира. Конечно, так проще. Хорошо тем, кто умеет.
Я сейчас понимаю, что я все же не больна ничем таким, и у меня была когда-то депрессия, но это меня просто жизнь вышибла из равновесия, я помучилась, и вернулась назад. Я уверенно думаю, что вот такой взгляд на вещи — это выбор. И можно (пусть даже очень большим усилием воли) повернуться в какую-то другую сторону, и выбрать другое отношение к тому же самому. Пихать себя к какому-то свету и позитиву, и допихаьб до того, чтобы снова чего-то захотелось. А есть, наверное, люди, у которых такого выбора нет. Когда она, вкладывая в это весь свой интеллект и все старания, «выбирает более позитивный вариант», все равно получается мрачнуха. Потому что она все время выбирает между какими-то вариантами, которые все — одинаковые. Теми или иными словами они — про одно и то же. А по-настоящему другого варианта она в упор не видит, не может почувствовать. Она не может его выбрать, потому что у нее нету доступа к этому состоянию. И кажется не было никогда. Уж не знаю, почему.

Мне кажется, она это и хотела объяснить своей книгой. Что вот это все, что нам в ней так не нравится — это уже есть самое светлое, что она может нам дать.

15 непростых фильмов о людях с тяжелым диагнозом — Что посмотреть

4 февраля в мире отмечают день борьбы с раковыми заболеваниями. Сделали по этому поводу подборку хороших фильмов о тяжелобольных людях, которым были поставлены не только онкологические диагнозы, ведь то, что смертельная болезнь делает с душой и разумом, не зависит от раздела международного классификатора болезней.

Чудо

Мальчик Август Пулман такой же, как и все остальные мальчишки: он любит «Звездные войны», свою собаку и компьютерные игры. Но он очень особенный — Август перенес почти три десятка операций, после которых смог научиться дышать, говорить и улыбаться. Из-за редкой генетической болезни лицо мальчику «сшили» врачи. И теперь Август, который до сих пор учился только дома с мамой, должен пойти в обычную школу, к обычным детям. Великолепная драма, поставленная Стивеном Чбоски, автором книги и фильма «Хорошо быть тихоней».

Это чертово сердце

Ленни — великовозрастный мальчик-мажор, и у него как раз таки все хорошо. Было. До тех пор, пока его отцу не надоел сыновний образ жизни, включающий только вечеринки и тусовки. Уставший от беспечности сына родитель поручил Ленни заботится о пятнадцатилетнем Дэвиде с пороком сердца и неутешительными прогнозами врачей. Их отношения начались как наказание и притворство, но развились в искреннюю и трогательную дружбу, покруче, чем в «1+1». Восхитительная драма, в которой есть над чем посмеяться.

Жизнь прекрасна

Адам — молодой журналист. У него есть любимая, верный друг, дом и отличная работа. Но однажды он чувствует боль в спине, проходит обследование и узнает, что у него рак. Шанс выжить — 50 на 50. Вместе с близкими людьми Адам проходит все стадии принятия болезни и борется с ней.

Третья звезда

Бенедикт Камбербэтч в душераздирающем фильме о дружбе, жизни, смерти и молодом парне, который болен раком, но отправляется в маленькое путешествие на побережье. Честная драма, щедро приправленная тонким английским юмором и берущая за душу.

Всё ещё Элис

Элис — известный и востребованный профессор лингвистики. Она счастлива, у нее трое взрослых, прекрасных и таких разных детей. Но однажды она начала забывать слова, где она и зачем она. Ранний альцгеймер. Это фильм о том, как болезнь постепенно разрушает личность. О том, что можно сделать, чтобы избежать этого унижения, и о том, что на самом деле в этом нет ничего унизительного.

Сейчас самое время

Тессе семнадцать, но времени отмерено совсем немного. Она пишет список того, что нужно успеть сделать, чтобы считать, что жизнь удалась и она «все попробовала». Но влюбляется в парня, живущего по соседству. Кажется, что мы такое сто раз видели и читали. Но этот фильм трогает за что-то, что даже глубже души. Что-то в нашем, живущем в страхе, подсознании. И говорит ему, что все будет хорошо, даже если будет очень плохо.

Дыши ради нас

Основанный на реальной истории фильм о Робине Кавендише и его жене Диане. После свадьбы они отправились в прекрасное путешествие, в котором Робин заболел полиомиелитом. Болезнь полностью парализовала мужчину и лишила его возможности самостоятельно дышать. Но благодаря своей жене и близким Роберт продолжил полноценную жизнь и привлек большое внимание к проблеме людей, попавших в такую же беду.

Вселенная Стивена Хокинга

В двадцать два года врачи поставили Стивену Хокингу диагноз «боковой амиотрофический склероз» и «дали» еще два года жизни. Он прожил еще пятьдесят четыре, значительную часть из которых двигался в инвалидном кресле и активно общался с миром при помощи компьютера и синтезатора речи. Картина основана на мемуарах Джейн Хокинг, первой жены ученого.

Саймон Бирч

История во всех смыслах маленького человека. Врачи не давали Саймону и суток, но он выжил и опроверг все последующие прогнозы о сроках его жизни. У него есть убеждение, что все это не просто так, что он родился для особого дела. И подвиг действительно ждет его, вот только не там, где думает малыш. Самые несчастные люди — это те, которые не умеют ценить жизнь и не имеют Веры в душе.

Далласский клуб покупателей

В 1985 году у техасского электрика Рона Вудруфа обнаружили СПИД. Врачи сказали, что ему остался месяц, но Рон не смирился с приговором и сумел продлить свою жизнь, принимая экспериментальные препараты. А немного позже наладил подпольную продажу этих лекарств другим больным. Реальная история и потрясающая актерская игра Мэттью МакКонахи и Джареда Лето.

Великан

Однажды два совершенно непохожих друг на друга человека встретились. Макс — молчаливый, застенчивый и неуклюжий гигант, Кевин — маленький, сообразительный и неизлечимо больной. Объекты насмешек и издевательств решили противостоять несправедливости, объединившись в единое целое — в отважного и могучего рыцаря-великана… Это кино пробуждает оптимизм и помогает взглянуть на свои трудности под другим углом. Оно доброе и немного сказочное.

Если я останусь

Мия — талантливая девушка, влюбленная в классическую музыку, в свою виолончель и рокера Адама. Но случается трагедия: автокатастрофа и кома. Пока тело девушки лежит в больнице, ее душа решает, что она хочет дальше. Жить или уйти вслед за своей семьей?

Не сдавайся

Артхаусная романтическая комедия про смерть. Энни и Енох — подростки, встретившиеся на похоронах. Они не похожи, но их объединяет странная симпатия к смерти и мертвым. Енох знакомит Энни со своим другом Хироши, призраком японского пилота-камикадзе, а она рассказывает ему о том, что у нее рак и жить ей осталось порядка 3 месяцев. Немного чудесной мистики и уютных сантиментов. Нам вечно не хватает времени открыть кому-то свою душу.

Виноваты звезды

Прекрасная история любви Хейзел и Огастуса, подростков, которые болеют раком. История про то, что можно и нужно допустить возможность страшной боли в душе, чтобы остро почувствовать жизнь и счастье.

Мой ангел-хранитель

Фильм снят по мотивам романа Джоди Пиколт «Ангел для сестры» и рассказывает про одиннадцатилетнюю девочку, обратившуюся к адвокату, чтобы запретить своим родителям распоряжаться её телом. Дело в том, что Анну зачали в пробирке, чтобы её тело идеально подходило для тяжело больной сестры. С пяти лет у нее забирают частицы организма и огромные части детства, которые она проводит на больничных койках. Но этот фильм не о жестокости родителей, он про болезнь, про то, как она ломает тех, кто оказался просто рядом. И о том, как важно не зацикливаться на ней.

4 февраля 2019

Нашли ошибку? Выделите фрагмент и нажмите Ctrl+Enter.

Больная душа — Религия онлайн

Лекции 6 и 7: Больная душа

На нашей последней встрече мы рассматривали здоровый темперамент, темперамент, который изначально неспособен переносить длительные страдания и при котором склонность смотреть на вещи оптимистично подобна кристаллизационной воде, в которой заключен характер человека. Мы видели, как этот темперамент может стать основой особого типа религии, религии, в которой добро, даже благо жизни этого мира, рассматривается как существенная вещь, которой должно уделять внимание разумное существо.Эта религия побуждает его свести счеты с наиболее злыми аспектами вселенной, систематически отказываясь принимать их близко к сердцу или придавать им большое значение, игнорируя их в своих рефлексивных расчетах, или даже, в некоторых случаях, прямо отрицая их существование. Зло — это болезнь; и беспокойство по поводу болезни само по себе является дополнительной формой болезни, которая только усиливает первоначальную жалобу. Даже покаяние и угрызения совести, привязанности, которые проявляются в характере служителей добра, могут быть не более чем болезненными и расслабляющими импульсами. Лучшее покаяние — это подняться и действовать для праведности и забыть, что вы когда-либо имели отношения с грехом.

В основе философии Спинозы лежит этот вид здорового мышления, и это было одним из секретов ее восхищения. Согласно Спинозе, тот, кого ведет разум, полностью руководствуется влиянием добра на свой разум. Знание зла — это «недостаточное» знание, подходящее только для рабских умов. Итак, Спиноза категорически осуждает покаяние. Когда мужчины делают ошибки, говорит он, —

.

«Можно было бы ожидать, что угрызения совести и раскаяния помогут направить их на правильный путь, и на основании этого можно было бы заключить (как и все делают), что эти привязанности — хорошие вещи.Тем не менее, если мы внимательно рассмотрим этот вопрос, мы обнаружим, что они не только не добрые, но, напротив, пагубные и злые страсти. Ведь очевидно, что разум и любовь к истине всегда могут лучше ладить, чем беспокойство совести и раскаяние. Они вредны и злы, поскольку образуют особый вид печали; и недостатки печали, — продолжает он, — я уже доказал и показал, что мы должны стремиться уберечь ее от своей жизни. Именно поэтому мы должны постараться, поскольку угрызения совести и угрызения совести относятся к этому типу кожи, бежать и избегать этих состояний ума.»(Трактат о Боге, человеке и счастье, книга II. Гл. X.)

В христианском теле, для которого покаяние в грехах с самого начала было решающим религиозным актом, здравомыслие всегда выступало с более мягким толкованием. Покаяние согласно таким здравомыслящим христианам означает уйти от греха, а не стенать и корчиться из-за его совершения. Католическая практика исповеди и отпущения грехов в одном из своих аспектов является немногим большим, чем систематический метод поддержания здорового ума на вершине.С его помощью счета человека со злом периодически сводятся в квадрат и проверяются, чтобы он мог начать чистую страницу без выписанных старых долгов. Любой католик скажет нам, насколько чистым, свежим и свободным он себя чувствует после операции по очищению. Мартин Лютер ни в коем случае не принадлежал к типу здоровых людей в том радикальном смысле, в котором мы его обсуждали, и был отвергнут священническим отпущением грехов. Тем не менее, в вопросе покаяния у него были некоторые очень здравомыслящие идеи, в основном из-за широты его представления о Боге.

«Когда я был монахом, — говорит он, — я думал, что был совершенно изгнан, если когда-либо чувствовал похоть плоти: то есть, если я чувствовал какое-либо злое движение, плотскую похоть, гнев ненависть или зависть по отношению к любому брату. Я пробовал много способов помочь успокоить свою совесть, но этого не произошло, ибо вожделение и похоть моей плоти всегда возвращались, так что я не мог успокоиться, но меня постоянно раздражало эти мысли: Тот или иной грех, который ты совершил; ты заражен завистью, нетерпением и другими подобными грехами; поэтому ты вошел в этот святой порядок напрасно, и все твои добрые дела бесполезны.Но если бы я правильно понял эти высказывания Павла: «Плоть противится Духу, а Дух противится плоти; и эти двое противостоят друг другу, так что вы не можете делать то, что делали бы. «Я не должен был так мучить себя так ужасно, но должен был подумать и сказать себе, как обычно я делаю сейчас:« Мартин, ты должен не оставайся совсем без греха, ибо у тебя есть плоть; поэтому ты почувствуешь его битву ». Я помню, что Штаупиц имел обыкновение говорить:« Я более тысячи раз клялся Богу, что стану лучше, но я никогда не выполнял того, что я клялся.В дальнейшем я не буду давать такого обета, потому что теперь я на собственном опыте убедился, что я не в состоянии его выполнить. Поэтому, если Бог не будет благосклонен и милостив ко мне ради Христа, я не смогу со всеми моими клятвами и всеми моими добрыми делами предстать перед Ним ». Это (Штаупица) было не только истиной, но и благочестивое и святое отчаяние; и все они должны исповедать и устами, и сердцем, кто будет спасен. Ибо благочестивые не уповают на свою праведность. Они взирают на Христа, своего примирителя, Который отдал Свою жизнь за их грехи.Более того, они знают, что остаток греха, который находится в их плоти, не возлагается на них, а прощается даром. Тем не менее, в то время как они сражаются духом против плоти, дабы они не исполнили ее похоти; и хотя они чувствуют, что плоть гневается и восстает, и сами они иногда впадают в грех из-за немощи, тем не менее они не унывают и не думают, что их состояние и образ жизни, а также дела, которые совершаются согласно их призванию, не угодить Богу; но они возвышаются верой.»(Комментарий к Галатам, Филадельфия, 1891 г., стр. 510-514 [сокращено]).

Одной из ересей, из-за которых иезуиты получили столь гнусное осуждение этого духовного гения, Молиноса, основателя квиетизма, было его здравомыслящее мнение о покаянии: —

«Когда ты попал в ошибку, в чем бы она ни была, не тревожь и не огорчай себя из-за этого. Потому что они являются следствием нашей хрупкой Природы, запятнанной Первородным грехом. Общий враг заставит тебя поверить, как только ты впал в какую-либо ошибку, что ты поступаешь по ошибке и, следовательно, лишился Бога и Его благосклонности, и тем самым он заставил бы тебя не доверять божественной Милости, рассказав тебе о твоих несчастьях и сделав из них великан; в твою голову, что с каждым днем ​​твоя душа становится хуже, а не лучше, в то время как она так часто повторяет эти недостатки.О благословенная Душа, открой глаза твои; и закрой врата против этих дьявольских внушений, зная о своих несчастьях и уповая на божественную милость. Разве он не был бы простым дураком, который, участвуя в соревнованиях с другими и падая в лучшем из своих достижений, лежал бы, плача на земле и мучая себя проповедями о своем падении? Человек (говорили ему), не теряя времени, вставай и снова выбирай курс, потому что тот, кто снова быстро поднимается и продолжает свою гонку, подобен тому, как если бы он никогда не падал. Если ты видишь себя падшим один и тысячу раз, ты должен воспользоваться лекарством, которое я дал тебе, то есть любовной уверенностью в божественной милости.Это оружие, которым ты должен бороться и побеждать трусость и суетные мысли. Это средство, которое ты должен использовать — не терять время, не беспокоить себя и не пожинать ничего хорошего »(Молинос: Духовное руководство, Книга II, главы xvii, xviii. [Сокращено]).

В отличие от таких здравомыслящих взглядов, как эти, если мы относимся к ним как к способу преднамеренного минимизации зла, стоит радикально противоположная точка зрения, способ максимизировать зло, если угодно, так сказать, основанный на убеждении, что злые аспекты нашей жизни являются самой ее сущностью, и то, что значение мира больше всего приходит к нам, когда мы принимаем их наиболее близко к сердцу.Теперь мы должны обратиться к этому более болезненному взгляду на ситуацию. Но поскольку я завершил наш последний час общими философскими размышлениями о здоровом образе жизни, я хотел бы сейчас сделать еще одно философское размышление об этом, прежде чем переходить к этой более сложной задаче. Извините за короткую задержку.

Если мы признаем, что зло является неотъемлемой частью нашего существа и ключом к интерпретации нашей жизни, мы обременяем себя трудностью, которая всегда оказывалась обременительной в философии религии.Теизм, всякий раз, когда он встраивался в систематическую философию вселенной, демонстрировал нежелание позволить Богу быть чем-то меньшим, чем Все-во-Все. Другими словами, философский теизм всегда демонстрировал тенденцию становиться пантеистическим и монистическим и рассматривать мир как одну единицу абсолютного факта; и это противоречило популярному или практическому теизму, который когда-либо был более или менее откровенно плюралистическим, если не сказать политеистическим, и проявил себя вполне удовлетворенным вселенной, состоящей из многих первоначальных принципов, при условии, что нам будет позволено только верить. что божественный принцип остается верховным, а остальные подчиняются.В последнем случае Бог не обязательно несет ответственность за существование зла; он будет нести ответственность только в том случае, если это не будет окончательно преодолено. Но с монистической или пантеистической точки зрения зло, как и все остальное, должно иметь свое основание в Боге; и трудность состоит в том, чтобы увидеть, как это может быть так, если Бог абсолютно добр. С этой трудностью мы сталкиваемся во всех формах философии, в которых мир предстает как одна безупречная единица фактов. Такой единицей является Individual , и в ней худшие части должны быть столь же важны, как и лучшие, должны быть настолько необходимы, чтобы сделать человека тем, чем он является; поскольку если бы какая-либо часть чего-либо в человеке исчезла или изменилась, это уже не было бы , это человек вообще.Философия абсолютного идеализма, столь активно представленная сегодня как в Шотландии, так и в Америке, вынуждена бороться с этой трудностью не меньше, чем схоластический теизм в свое время; и хотя было бы преждевременно утверждать, что в головоломке нет никаких спекулятивных проблем, было бы совершенно справедливо сказать, что не существует ясной или простой проблемы, и что единственный очевидный выход из парадокса здесь — это высвободить исходя из монистического допущения в целом, и позволить миру существовать с самого начала в плюралистической форме, как совокупность или совокупность высших и низших вещей и принципов, а не как абсолютно единый факт.Ибо тогда зло не должно быть существенным; она могла быть и всегда была независимой частью, не имевшей рационального или абсолютного права жить с остальными, и от которой мы могли бы надеяться наконец избавиться.

Итак, Евангелие здорового ума, как мы его описали, однозначно поддерживает эту плюралистическую точку зрения. В то время как философ-монист более или менее обязан сказать, как сказал Гегель, что все действительное рационально и что зло, как элемент, требующийся диалектически, должно быть закреплено, сохранено и освящено, и ему должна быть возложена функция в Последняя система истины, здравомыслия отказывается говорить что-либо подобное.(Я говорю это вопреки монистическим высказываниям многих авторов, исцеляющих разум; поскольку эти высказывания действительно несовместимы с их отношением к болезни, и можно легко показать, что они логически не вовлечены в переживания союза с высшим Присутствием, с которым они соединяются. Высшее Присутствие, а именно, не обязательно должно быть абсолютным целым вещей, для жизни религиозного опыта вполне достаточно рассматривать его как часть, если только это самая идеальная часть.) Зло, говорится в нем. , категорически иррационально, и не , чтобы быть закрепленным, или сохраненным, или освященным в какой-либо окончательной системе истины.Это чистая мерзость для Господа, чужеродная нереальность, ненужный элемент, который нужно отбросить и отвергнуть, а само воспоминание о нем, если возможно, стереть и забыть. Идеал, который так далек от того, чтобы быть соразмерным со всем действительным, — это всего лишь , извлечение из действительного, отмеченное его избавлением от всякого контакта с этим больным, низшим и испражняющимся веществом.

Здесь у нас есть интересное понятие, справедливо и прямо представленное нам, о существовании элементов вселенной, которые не могут составлять рационального целого в сочетании с другими элементами, и которые, с точки зрения любой системы, которую составляют эти другие элементы, вверх, можно считать лишь столько неуместным и случайным — столько «грязи», так сказать, и неуместной.Я прошу вас сейчас не забывать об этом понятии; ибо хотя большинство философов, кажется, либо забывают об этом, либо слишком презирают его, чтобы когда-либо упоминать об этом, я считаю, что в конце концов нам придется признать это как содержащее элемент истины. Таким образом, исцеляющее разум Евангелие еще раз кажется нам имеющим достоинство и важность. Мы увидели, что это настоящая религия, а не просто глупое обращение к воображению, чтобы вылечить болезнь; мы увидели, что его метод экспериментальной проверки мало чем отличается от метода всей науки; и теперь здесь мы находим лекарство от разума как поборника совершенно определенной концепции метафизической структуры мира.Я надеюсь, что, принимая во внимание все это, вы не пожалеете, что я так подробно обратил на это ваше внимание.

Давайте теперь попрощаемся со всем этим образом мышления и обратимся к тем людям, которые не могут так быстро сбросить бремя сознания зла, но которым по своей природе суждено страдать от его присутствия. Подобно тому, как мы видели, что в здравом уме есть более мелкие и глубокие уровни счастья, подобное тому, что бывает у простого животного, и большее возрождение счастья, так же существуют и разные уровни болезненного ума, и один из них гораздо более грозен, чем Другие.Есть люди, для которых зло означает только неправильное приспособление к вещам, , неправильное соответствие своей жизни с окружающей средой. Такое зло, как это, излечимо, по крайней мере в принципе, на естественном уровне, поскольку просто изменяя либо себя, либо вещи, либо и то, и другое сразу, эти два термина могут быть согласованы, и все они будут веселиться, как брачный колокол. очередной раз. Но есть и другие, для которых зло — это не просто отношение субъекта к определенным внешним вещам, а нечто более радикальное и общее, неправильность или порок в его сущностной природе, которая не является изменением окружающей среды или какой-либо поверхностной перестройкой внутренней сущности. , может вылечить и требует сверхъестественного лекарства.В целом, латинские расы больше склонялись к прежнему взгляду на зло, как на состоящее из болезней и грехов во множественном числе, устраняемое в деталях; в то время как германские расы были склонны думать о Грехе в единственном числе и с большой буквы как о чем-то неискоренимо укоренившемся в нашей естественной субъективности и никогда не удаляемом никакими поверхностными частичными операциями. (См. J. Milsand: Luther et le Serf-Arbitre, 1884, passim .) Эти сравнения рас всегда открыты для исключения, но, несомненно, северный тон религии склонен к более глубоко пессимистическим убеждениям, и это способ ощущения, будучи более крайним, мы найдем гораздо более поучительным для нашего изучения.

Современная психология нашла большое применение слову «порог» как символическому обозначению точки, в которой одно состояние ума переходит в другое. Таким образом, мы говорим о пороге человеческого сознания в целом, чтобы указать количество шума, давления или других внешних раздражителей, необходимых для того, чтобы вообще привлечь его внимание. Тот, у кого высокий порог, будет дремать через такое количество рэкетов, от которого тот, у кого низкий порог, будет немедленно разбужен. Точно так же, когда человек чувствителен к небольшим различиям в любом порядке ощущений, мы говорим, что у него низкий «порог различия» — его ум легко перешагивает через него в осознание рассматриваемых различий.И именно поэтому мы можем говорить о «пороге боли», «пороге страха», «пороге страдания» и обнаруживать, что сознание одних людей быстро преодолевает их, а у других лежит слишком высоко, чтобы их часто можно было достичь. своим сознанием. Сангвиники и здравомыслящие люди обычно живут на солнечной стороне своей линии страдания, депрессивные и меланхоличные живут за ее пределами, в темноте и опасениях. Есть мужчины, которые, кажется, начали свою жизнь с одной или двух бутылок шампанского, записанных на их счету; в то время как другие, кажется, родились близко к болевому порогу, который их смертельно перебрасывает малейшие раздражители.

Разве не кажется, что тому, кто более привычно жил по одну сторону болевого порога, может понадобиться иная религия, чем тому, кто обычно жил по другую сторону? Этот вопрос об отношении различных типов религии к разным типам потребностей естественным образом возникает здесь и становится серьезной проблемой, прежде чем мы это сделаем. Но прежде чем мы рассмотрим это в общих чертах, мы должны обратиться к неприятной задаче услышать то, что больные души, как мы можем их называть в отличие от здоровых душ, говорят о секретах своих темниц, своих собственная своеобразная форма сознания.Тогда давайте решительно отвернемся от некогда рожденных и их небесно-голубого оптимистического Евангелия; Давайте не будем просто кричать, несмотря на все это, «Ура Вселенной! — Бог на своих Небесах, все в порядке с миром». Давайте лучше посмотрим, не могут ли жалость, боль, страх и чувство человеческой беспомощности открыть более глубокий взгляд и дать нам более сложный ключ к пониманию ситуации.

Начнем с того, как может вещей, столь небезопасных, как успешный опыт этого мира, обеспечить стабильную опору? Цепь не сильнее своего самого слабого звена, а жизнь в конце концов — это цепь.Сколько звеньев болезни, опасности и бедствия всегда присутствует в самом здоровом и процветающем существовании? Неожиданно из дна каждого фонтана удовольствия, как сказал старый поэт, поднимается что-то горькое: легкая тошнота, падающий мертвец восторга, запах меланхолии, вещи, которые звучат как звон, для беглецов, как бы они ни были , они приносят ощущение того, что пришли из более глубокой области и часто имеют ужасающую убедительность. Жужжание жизни прекращается при их прикосновении, как струна пианино перестает звучать, когда на нее падает демпфер.

Конечно, музыка может начинаться снова; — и снова и снова — через определенные промежутки времени. Но при этом здоровое сознание остается с непоправимым ощущением ненадежности. Это колокол с трещиной; он дышит терпением и случайностью.

Даже если мы предположим, что человек настолько наполнен здравым умом, что никогда не испытал на себе ни одного из этих отрезвляющих интервалов, тем не менее, если он является отражающим существом, он должен обобщить и отнести свою судьбу к участию других; и, поступая так, он должен понять, что его побег — всего лишь удачный шанс, а не существенная разница.С таким же успехом он мог быть рожден совсем в другом состоянии. И тогда действительно полая безопасность! Что это за структура вещей, о которой лучше всего можно сказать: «Слава Богу, на этот раз она позволила мне уйти!» Разве его блаженство не является хрупкой выдумкой? Разве ваша радость от этого не очень вульгарная ликование, мало чем напоминающая хихиканье любого мошенника при его успехе? Если бы это действительно был успех, даже на таких условиях! Но возьмите самого счастливого человека, которому мир завидует больше всего, и в девяти случаях из десяти его сокровенное сознание терпит неудачу.Либо его идеалы в ряду его достижений поставлены намного выше, чем сами достижения, либо у него есть тайные идеалы, о которых мир ничего не знает и в отношении которых он внутренне знает, что его не хватает.

Если такой оптимист-победитель, как Гете, может выразить себя таким образом, как же должно быть с менее успешными людьми?

«Я ничего не скажу, — пишет Гете в 1824 году, — против хода моего существования. Но, по сути, это было не что иное, как боль и бремя, и я могу утверждать, что за все мои 75 лет я не имел четыре недели настоящего благополучия.Это всего лишь непрекращающееся качение скалы, которая должна возродиться навеки ».

Какой единоличный человек был когда-либо таким успешным, как Лютер? тем не менее, когда он состарился, он оглядывался на свою жизнь, как на полную неудачу.

«Я совершенно утомлен жизнью. Я молю, чтобы Господь немедленно явился и унес меня отсюда. Пусть Он придет прежде всего со своим последним судом: Я вытягиваю свою шею, разразится гром, и я буду в покое ». — И, имея в руке ожерелье из белых агатов, он добавил:« О Боже, даруй, чтобы оно пришло без промедления.Я бы с удовольствием съел это ожерелье сегодня, чтобы Суд пришел завтра ». Вдовствующая Электресс, однажды, когда Лютер обедал с ней, сказала ему:« Доктор, я хочу, чтобы вы прожили сорок лет. «Мадам, — ответил он, — вместо того, чтобы жить еще сорок лет, я бы отказался от своего шанса на рай».

Неудача, значит, неудача! так что мир штампует нас на каждом шагу. Мы усыпаем его своими промахами, проступками, упущенными возможностями, всеми памятниками нашей несоответствия своему призванию.И с каким ужасающим акцентом он затем уничтожает нас! Никакой легкий штраф, никакое простое извинение или формальное искупление не удовлетворит требований мира, но каждый требуемый фунт плоти пропитан всей его кровью. Самые изощренные формы страдания, известные человеку, связаны с ядовитыми унижениями, присущими этим результатам.

И они — стержневой человеческий опыт. Такой вездесущий и вечный процесс, очевидно, является неотъемлемой частью жизни. «В человеческой судьбе действительно есть один элемент, — пишет Роберт Льюис Стивенсон, — который не может оспаривать сама слепота.Что бы мы ни делали, мы не стремимся к успеху; неудача — это предназначенная судьба ». (Он добавляет с характерным для здоровья здравым смыслом:« Наше дело — продолжать терпеть неудачи в хорошем настроении ».) И наша природа, таким образом, укоренена в неудачах, неудивительно, что теологи придерживались этого мнения. быть существенным и полагать, что только через личный опыт унижения, который он порождает, можно достичь более глубокого осознания значимости жизни? (Бог многих людей — это не что иное, как их апелляционный суд против проклятого приговора, вынесенного их ошибкам на основании мнения этого мира.В нашем собственном сознании обычно остается некоторая ценность после того, как наши грехи и ошибки были осуждены — наша способность признавать и сожалеть о них — это зародыш лучшего «я» , по крайней мере, при наличии . Но мир имеет дело с нами in act , а не in posse : и этого запрошенного зародыша, о котором нельзя догадаться извне, он никогда не принимает в расчет. Затем мы обращаемся к Всеведущему, который знает наше плохое, но знает и это хорошее в нас, и который справедлив. Мы с покаянием отдаем себя Его милости: только Всеведущий может окончательно осудить нас.Так что потребность в Боге совершенно определенно возникает из такого жизненного опыта.)

Но это только первая стадия мировой болезни. Сделайте человеческое существо немного более чувствительным, перенесите его немного дальше через порог страдания, и хорошее качество самих удачных моментов, когда они случаются, испорчено и испорчено. Все природные блага погибают. Богатство обретает крылья; слава — это дыхание; любовь — обман; молодость, здоровье и удовольствие исчезают. Может ли то, что всегда заканчивается прахом и разочарованием, быть настоящим благом, в котором нуждается наша душа? За всем скрывается великий призрак всеобщей смерти, всеобъемлющая чернота: —

«Какая польза человеку от всех трудов своих, которые он предпринимает под Солнцем? Я взглянул на все дела, которые делали мои руки, и вот, все суета и суета духа.Ибо то, что случается с сыновьями человеческими, случается со зверями; как умирает один, так умирает другой; все из праха, и все опять обратятся в прах. . . . Мертвые ничего не знают, и награды за них уже нет; ибо память о них забыта. Теперь их любовь, их ненависть и зависть исчезли; и они уже не имеют вечной доли ни в чем, что делается под Солнцем. . . . Воистину, сладок свет, и приятно для глаз созерцать Солнце; но если человек проживет много лет и будет радоваться им всем, пусть он вспомнит дни тьмы; ибо их будет много.«

Короче говоря, жизнь и ее отрицание неразрывно избиты. Но если жизнь хороша, отрицание ее должно быть плохим. И все же оба эти факта являются одинаково важными фактами существования; и поэтому всякое естественное счастье кажется зараженным противоречием. Его окружает дыхание гроба.

Для ума, внимательного к такому положению вещей и справедливо подверженного разрушающему радость холоду, который порождает такое созерцание, единственное облегчение, которое может принести здоровый дух, — это сказать: «Чепуха и ерунда, выходите на свежий воздух! » или «Подбодрись, старина, скоро с тобой все будет хорошо, если только ты отбросишь свою болезненность!» Но если серьезно, можно ли рассматривать такой лысый животный разговор как рациональный ответ? Приписывать религиозную ценность простому беззаботному удовлетворению своим кратким шансом на естественное благо — это не что иное, как само посвящение забывчивости и поверхностности.Наши проблемы действительно слишком глубоки, чтобы лечить и . Тот факт, что мы, , можем умереть, , что мы, , можем вообще заболеть, — вот что нас смущает; тот факт, что мы сейчас живем и здоровы, не имеет отношения к этому недоумению. Нам нужна жизнь, не связанная со смертью, здоровье, не подверженное болезням, какое-то благо, которое не погибнет, благо на самом деле, которое летает за пределы даров природы.

Все зависит от того, насколько чувствительна душа к разногласиям. «Проблема со мной в том, что я слишком много верю в общее счастье и добро, — сказал мой друг, чье сознание было такого рода, — и ничто не может утешить меня за их быстротечность.Я потрясен и смущен тем, что это возможно ». И так с большинством из нас: небольшое охлаждение животной возбудимости и инстинктов, небольшая потеря животной стойкости, небольшая раздражительная слабость и снижение болевого порога принесут червь, лежащий в основе всех наших обычных источников восторга, и превратит нас в меланхолических метафизиков. Гордость жизни и слава мира исчезнут. В конце концов, это всего лишь постоянная ссора горячей юности и седой старины. Последнее слово за возрастом: чисто натуралистический взгляд на жизнь, каким бы энтузиазмом он ни начинался, обязательно закончится печалью.

Эта печаль лежит в основе каждой просто позитивистской, агностической или натуралистической философской схемы. Пусть сангвиническое здравомыслие изо всех сил проявляет свою странную силу жить настоящим моментом, игнорировать и забывать, тем не менее, злой фон действительно стоит подумать, и череп будет ухмыляться на банкете. В практической жизни индивида мы знаем, как вся его мрачность или радость по поводу любого настоящего факта зависит от более отдаленных планов и надежд, с которыми он связан.Его значение и обрамление придают ему главную ценность. Пусть будет известно, что оно никуда не ведет, и как бы приятным оно ни было в своей непосредственности, его сияние и позолота исчезнут. Старик, больной коварным внутренним заболеванием, может сначала смеяться и пить вино, как всегда, но теперь он знает свою судьбу, потому что доктора открыли ее; и знание выбивает удовлетворение из всех этих функций. Они партнеры смерти, а червь — их брат, и они превращаются в простую плоскость.

Блеск настоящего часа всегда заимствован из фона возможностей, которым он сопутствует. Пусть наш общий опыт будет окутан вечным нравственным порядком; пусть наши страдания имеют бессмертное значение; пусть Небеса улыбнутся земле, и божества нанесут свои визиты; пусть вера и надежда станут атмосферой, которой дышит человек; — и дни его проходят с энтузиазмом; они волнуют перспективы, они волнуют более отдаленные ценности. Напротив, поместите вокруг них леденящий холод, мрак и отсутствие всякого постоянного смысла, которые для чистого натурализма и популярного научного эволюционизма нашего времени — это все, что в конечном итоге видно, и трепет прекращается или превращается, скорее, в тревожную дрожь.

С точки зрения натурализма, подпитываемого недавними космологическими предположениями, человечество находится в положении, аналогичном положению группы людей, живущих на замерзшем озере, окруженных скалами, через которые нет выхода, но зная, что мало-помалу лед тает, и неизбежный приближающийся день, когда последний фильм о нем исчезнет, ​​и быть потопленным с позором будет уделом человеческого существа. Чем веселее кататься на коньках, чем теплее и ярче солнце днем ​​и чем краснее костры ночью, тем острее горечь, с которой нужно воспринимать всю ситуацию в целом.

В литературных произведениях нам постоянно преподносят древних греков как образцы здоровой радости, которую может породить религия природы. Среди греков действительно было много радости — поток энтузиазма Гомера по поводу большинства вещей, на которые светит солнце, устойчив. Но даже у Гомера рефлексивные отрывки безрадостны (например, «Илиада», XVII, 446: «Нет ничего более жалкого нигде, чем человек из всего, что дышит и ползет по этой земле»), и в тот момент, когда греки стали систематически задуматься и задуматься. ультимативов, они стали полными пессимистами.

(например, Theognis, 425-428: «Лучше всего на земле не родиться и не созерцать сияние Солнца; лучше всего как можно скорее пересечь врата ада». См. Также почти идентичный отрывок из «Эдипа в Колоне», 1225. — Антология полна пессимистических высказываний: «Обнаженный пришел я на землю, обнаженный я иду под землю — зачем же тогда я тщетно трудюсь, когда вижу перед обнаженным конец меня? »-« Как я стал? Откуда я? Зачем я пришел?Как я могу чему-то научиться, когда ничего не знаю? Будучи ничем, я ожил: я снова стану тем, кем был. Ничто и ничто — это весь род смертных ». -« Ради смерти нас лелеют и откармливают, как стадо свиней, которое безрассудно забивают ».

Разница между греческим пессимизмом и восточным и современным разнообразием состоит в том, что греки не сделали открытия, что жалкое настроение может быть идеализировано и считаться высшей формой чувствительности. Их дух был все еще слишком маскулинным, чтобы пессимизм мог быть развит или подробно рассмотрен в их классической литературе.Они презирали бы жизнь, полностью заключенную в минорной тональности, и призывали бы ее держаться в надлежащих пределах слезотечения. Открытие того, что постоянный акцент в этом мире может быть сделан на его боли и неудачах, было зарезервировано для рас более сложных и [так сказать] более женственных, чем эллины, которых достигли в классический период. Но все-таки были черным пессимистическим взглядом на эти эллины.)

Ревность богов, возмездие, которое следует за слишком большим счастьем, всеобъемлющая смерть, темная непрозрачность судьбы, высшая и непостижимая жестокость были неизменным фоном их воображения.Прекрасная радость их многобожия — всего лишь современная поэтическая фантастика. Они не знали радостей, сопоставимых по качеству драгоценности с теми, которые мы вскоре увидим, что брахманы, буддисты, христиане, мусульмане, дваждырожденные люди, чья религия не является натуралистической, берут свое начало в своих нескольких вероучениях мистицизма и отречения.

Стоическая бесчувственность и эпикурейское смирение были самыми дальними шагами, сделанными греческим умом в этом направлении. Эпикурейец сказал: «Стремитесь не быть счастливым, а скорее избегайте несчастья; сильное счастье всегда связано с болью; поэтому обнимайте безопасный берег и не искушайте более глубоких восторгов».Избегайте разочарований, мало ожидая и низко стремясь; и прежде всего не волнуйтесь ». Стоик сказал:« Единственное подлинное благо, которое жизнь может принести человеку, — это свободное владение его собственной душой; все остальные блага — ложь ». Каждая из этих философий в своей степени представляет собой философию отчаяния в дарах природы. Доверительное самоотречение к радостям, которые дарят бесплатно, полностью отошло как от эпикурейцев, так и от стоиков; и то, что каждая из них предлагает, является способом достижения спасение от возникшего в результате этого душевного состояния.Эпикурейец все еще ожидает результатов от экономии потворства своим желаниям и подавления желаний. Стоик не надеется на результат и полностью отказывается от естественного блага. В обеих этих формах отставки есть достоинство. Они представляют собой отдельные стадии отрезвляющего процесса, которому непременно должна пройти примитивное опьянение человека чувственным счастьем. В одном остыла горячая кровь, в другом совсем похолодела; и хотя я говорил о них в прошедшем времени, как если бы они были просто историческими, все же стоицизм и эпикуреизм, вероятно, будут для всех времен типичными установками, отмечая определенный определенный этап, достигнутый в эволюции больной миром души.(Например, в тот самый день, когда я пишу эту страницу, этот пост приносит мне несколько афоризмов от старого мудрого друга из Гейдельберга, которые могут служить хорошим современным выражением эпикурейства: «Под словом« счастье »каждый человек существо понимает нечто иное. Это фантом, преследуемый только более слабым умом. Мудрого человека устраивает более скромный, но гораздо более определенный термин довольство . Основная цель образования — это спасти нас от неудовлетворенной жизни.Здоровье — одно из благоприятных условий, но ни в коем случае не необходимое для удовлетворения. Женское сердце и любовь — это хитрый прием Природы, ловушка, которую она ставит перед обычным мужчиной, чтобы заставить его работать. Но мудрый человек всегда будет отдавать предпочтение работе, выбранной им самим »). Они знаменуют собой завершение того, что мы называем периодом однажды рожденного, и представляют собой высшие полеты того, что дваждырожденная религия назвала бы чисто естественным человеком — эпикуреизмом, который может быть назван религией, демонстрирующей его утонченность, и стоицизмом, демонстрирующим его нравственную волю, только благодаря большой вежливости.Они покидают мир в форме непримиримого противоречия и не ищут высшего единства. По сравнению со сложным экстазом, которым может наслаждаться сверхъестественно возрожденный христианин или которым предается восточный пантеист, их приемы невозмутимости кажутся почти грубыми по своей простоте.

Обратите внимание, однако, что я еще не претендую, наконец, на судью любого из этих подходов. Я лишь описываю их разнообразие.

Самый безопасный путь к восторженным видам счастья, о которых рассказывают дваждырожденные, исторически сложился через более радикальный пессимизм, чем все, что мы когда-либо рассматривали.Мы видели, как блага природы могут стираться с блеском и очарованием. Но есть степень несчастья настолько велика, что блага природы могут быть полностью забыты, и все чувства их существования исчезают из ментального поля. Для достижения этой крайности пессимизма необходимо нечто большее, чем наблюдение за жизнью и размышления о смерти. Индивид должен сам стать жертвой патологической меланхолии. Как здоровому энтузиасту удается игнорировать само существование зла, так и субъект меланхолии вынужден невольно игнорировать суть всего хорошего: для него это может больше не иметь малейшей реальности.Такая чувствительность и восприимчивость к душевной боли — редкое явление, когда нервная конституция полностью нормальна; редко можно встретить его у здорового субъекта, даже если он стал жертвой самой ужасной жестокости внешней судьбы. Итак, мы отмечаем здесь невротическую конституцию, о которой я так много говорил в своей первой лекции, которая активно выходит на нашу сцену и призвана сыграть свою роль во многих последующих. Поскольку эти переживания меланхолии в первую очередь являются абсолютно личными и индивидуальными, теперь я могу помочь себе с личными документами.Действительно, их будет больно слушать, а обращаться с ними на публике — почти неприлично. И все же они лежат прямо посреди нашего пути; и если мы хотим хоть сколько-нибудь серьезно коснуться психологии религии, мы должны быть готовы забыть условности и нырнуть за гладкую и лживую официальную поверхность разговора.

Можно выделить много видов патологической депрессии. Иногда это просто пассивная безрадостность и уныние, уныние, уныние, отсутствие вкуса, остроты и веселья.Профессор Рибо предложил название ангедония для обозначения этого состояния.

«Состояние ангедонии , если я могу найти новое слово, чтобы соединить его с анальгезией , — пишет он, — очень мало изучено, но оно существует. Молодая девушка была поражена заболеванием печени, которое для через какое-то время изменилось ее телосложение. Она больше не чувствовала привязанности к отцу и матери. Она хотела бы играть своей куклой, но было невозможно найти ни малейшего удовольствия в этом действии.То, что раньше приводило ее в содрогание от смеха, теперь совершенно не интересовало ее. Эскирол наблюдал за очень умным судьей, который также был жертвой болезни печени. Каждая эмоция казалась ему мертвой. Он не проявил ни извращения, ни насилия, а полного отсутствия эмоциональной реакции. Если он пошел в театр, что он делал по привычке, он не мог найти там никакого удовольствия. Мысль о своем доме, доме, жене и отсутствующих детях волновала его так же мало, как он сказал, как теорема Евклида.»(Рибо: Психология настроений, стр. 54)

Длительная морская болезнь у большинства людей вызывает временное состояние ангедонии. Представляется, что всякое добро, земное или небесное, отворачивается от него только с отвращением. Временное состояние такого рода, связанное с религиозной эволюцией исключительно высокого характера, как интеллектуальной, так и моральной, хорошо описано католическим философом отцом Грэтри в его автобиографических воспоминаниях. В результате психической изоляции и чрезмерной учебы в Политехнической школе молодой Грэтри впал в состояние нервного истощения с симптомами, которые он так описывает: —

«Меня охватил такой всеобщий ужас, что я проснулся ночью, вздрогнув, думая, что Пантеон рушится на Политехническую школу, или что школа горит, или что Сена вливается в Катакомбы, и что Париж был быть проглоченным.И когда эти впечатления прошли, весь день без передышки я испытал неизлечимое и невыносимое отчаяние, граничащее с отчаянием. Я думал, что я фактически отвергнут Богом, потерян, проклят! Я чувствовал что-то вроде адских страданий. До этого я даже не думал об аде. Мои мысли никогда не вращались в этом направлении. Ни беседы, ни размышления не произвели на меня такого впечатления. Я не считал ада. Теперь и сразу я в какой-то мере пострадал от того, что страдают там.

«Но что, пожалуй, было еще ужаснее, так это то, что у меня отняли все представления о небесах: я больше не мог вообразить ничего подобного.Мне казалось, что небеса не стоят того. Это было похоже на вакуум; мифологический элизиум, обитель теней, менее реальных, чем земля. Я не мог представить себе ни радости, ни удовольствия жить в нем. Счастье, радость, свет, ласка, любовь — все эти слова теперь лишились смысла. Без сомнения, я все еще мог говорить обо всех этих вещах, но я стал неспособен чувствовать что-либо в них, понимать что-либо в них, надеяться на что-либо от них или верить в их существование. Было мое большое и безутешное горе! Я больше не воспринимал и не представлял себе счастья или совершенства.Абстрактное небо над обнаженной скалой. Таково было мое нынешнее жилище на вечность ». (A. Gratry: Souvenirs de ma jeunesse, 1880, стр. 119-121, сокращено. Некоторые люди страдают ангедонией навсегда или, по крайней мере, с потерей обычного аппетита к жизни. В анналах самоубийств приводятся такие примеры, как: —

.

Необразованная домашняя прислуга, девятнадцати лет, отравляет себя и оставляет два письма, в которых выражается мотив ее поступка. Родителям пишет: —

.

«Возможно, для кого-то жизнь сладка, но я предпочитаю то, что слаще жизни, а именно смерть.Итак, до свидания навсегда, мои дорогие родители. Это не вина никого, а мое собственное сильное желание, которое я стремился осуществить в течение трех или четырех лет. У меня всегда была надежда, что когда-нибудь у меня будут все возможности осуществить ее, и теперь она пришла. . . . Это чудо, что я так долго откладывал это, но я подумал, что, может быть, мне стоит немного поднять настроение и выбросить все мысли из головы ». Своему брату она пишет:« Прощай навсегда, мой самый дорогой брат. Когда ты получишь это, я уйду навсегда.Я знаю, дорогая любовь, нет прощения тому, что я собираюсь сделать … Я устал жить, поэтому я готов умереть … Для кого-то жизнь может быть сладкой, но смерть для меня слаще. «САК Страхан: самоубийство и безумие, 2-е издание, Лондон, 1894 г., стр. 131.)

Вот вам и меланхолия в смысле неспособности испытывать радость. Гораздо худшая его форма — позитивная и активная мука, своего рода психическая невралгия, совершенно неизвестная здоровому образу жизни. Такая тоска может иметь разные характеры, иногда более выраженные отвращением; иногда раздражение и раздражение; или снова недоверия к себе и отчаяния; или подозрения, беспокойства, трепета, страха.Пациент может восстать или подчиниться; может обвинять себя или обвинять внешние силы; и его может мучить или не мучить теоретическая тайна того, почему он должен так страдать. В большинстве случаев случаи смешанные, и мы не должны относиться к нашим классификациям со слишком большим уважением. Более того, лишь относительно небольшая часть случаев вообще связана с религиозной сферой опыта. Возмущенные случаи, например, как правило, нет. Я цитирую буквально из первого случая меланхолии, к которому я приложил руку.Это письмо от пациента из французского приюта.

«Я слишком много страдаю в этой больнице, как физически, так и морально. Не считая ожогов и бессонницы (потому что я больше не сплю с тех пор, как заткнулся здесь, а небольшой отдых, который я получаю, нарушен плохими снами, и я проснулся с прыжком от кошмаров, ужасных видений, молнии, грома и т. д.), страх, ужасный страх давит на меня, держит меня без передышки, никогда не отпускает. Где во всем этом справедливость! Что я сделал с заслужили эту чрезмерную суровость? В какой форме этот страх сокрушит меня? Чем бы я не был обязан тому, кто избавит меня от моей жизни! Ешь, пей, не спишь всю ночь, страдай без перерыва — таково прекрасное наследие Я получил от матери! Чего я не понимаю, так это злоупотребления властью.У всего есть пределы, есть середина. Но Бог не знает ни середины, ни границ. Я говорю Бог, но почему? Все, что я знал до сих пор, это дьявол. В конце концов, я боюсь Бога не меньше, чем дьявола, поэтому я плыву по течению, не думая ни о чем, кроме самоубийства, но не имея здесь ни смелости, ни средств, чтобы совершить это действие. Когда вы это прочтете, это легко докажет вам мое безумие. Стиль и идеи достаточно непоследовательны — я это вижу сам. Но я не могу удержаться от того, чтобы быть ни сумасшедшим, ни идиотом; и, разумеется, у кого я должен просить жалости? Я беззащитен против невидимого врага, который сжимает меня кольцами.Я был бы не лучше вооружен против него, даже если бы я видел его или видел его. О, если бы он только убил меня, черт его возьми! Смерть, смерть раз и навсегда! Но я останавливаюсь. Я бредил тебе достаточно долго. Я говорю бред, потому что я не могу писать иначе, не имея ни мозгов, ни мыслей. О Боже! какое несчастье родиться! Родился как гриб, несомненно, между вечером и утром; и насколько я был прав и прав, когда на нашем курсе философии в колледже я жевал горечь с пессимистами. Да, действительно, боли в жизни больше, чем радости — это одна долгая агония до могилы.Подумайте, как весело я вспоминаю, что мои ужасные страдания вкупе с этим невыразимым страхом могут длиться пятьдесят, сто, кто знает, сколько еще лет! »(Roubinovitch Et Toulouse: La Mélancolie, 1897, стр. 170, сокращенный.

Это письмо показывает две вещи. Во-первых, вы видите, как все сознание бедняка настолько подавлено чувством зла, что для него совершенно теряется ощущение того, что в мире есть хоть какое-то добро. Его внимание исключает это, не может этого допустить: солнце покинуло его небо.А во-вторых, вы видите, как сварливый характер его страданий удерживает его разум от религиозного направления. На самом деле придирчивость ума имеет тенденцию скорее к безбожию; и, насколько мне известно, он не играл никакой роли в построении религиозных систем.

Религиозная меланхолия должна быть окрашена в более плавное настроение. В своей книге «Моя исповедь» Толстой оставил нам прекрасный отчет о приступе меланхолии, который привел его к его собственным религиозным выводам. Последние в некоторых отношениях своеобразны; но меланхолия представляет собой два символа, которые делают его типичным документом для нашей нынешней цели.Во-первых, это ярко выраженный случай ангедонии, пассивной потери аппетита ко всем жизненным ценностям; и, во-вторых, это показывает, как измененный и отчужденный аспект, который мир принял в результате этого, стимулировал интеллект Толстого к грызущим, язвительным вопрошаниям и усилиям по поиску философского облегчения. Я хочу процитировать Толстого довольно подробно; но прежде чем сделать это, я сделаю общее замечание по каждому из этих двух пунктов.

Во-первых, о наших духовных суждениях и о чувстве ценности в целом.

Известно, что факты совместимы с противоположными эмоциональными комментариями, поскольку один и тот же факт вызывает совершенно разные чувства у разных людей и в разное время у одного и того же человека; и нет никакой рационально выводимой связи между каким-либо внешним фактом и чувствами, которые он может вызвать. Они берут свое начало в совершенно другой сфере существования, в животной и духовной области существа субъекта. Представьте себя, если возможно, внезапно лишенным всех эмоций, которыми сейчас вас вдохновляет ваш мир, и попытайтесь представить его таким, каким он существует , чисто сам по себе, без вашего благоприятного или неблагоприятного, обнадеживающего или опасающегося комментария.Для вас будет практически невозможно осознать такое состояние негатива и мертвости. Тогда ни одна часть вселенной не будет иметь важности выше другой; и вся совокупность его вещей и ряд его событий не имели бы значения, характера, выражения или перспективы. Таким образом, все ценности, интересы или значения, которыми могут казаться наши соответствующие миры, являются чистыми дарами ума зрителя. Страсть любви — наиболее известный и яркий пример этого факта.Если приходит, значит приходит; если он не приходит, никакие рассуждения не могут его заставить. И все же он преображает ценность любимого существа так же сильно, как восход солнца превращает Монблан из трупно-серого в розовое очарование; и он настраивает весь мир на новую мелодию для возлюбленного и дает новую жизнь его жизни. Так что со страхом, негодованием, завистью, честолюбием, поклонением. Если они есть, жизнь меняется. И будут они там или нет, почти всегда зависит от нелогичных, часто от органических условий.И как возбужденный интерес, который эти страсти привносят в мир, является нашим подарком миру, точно так же и сами страсти дары , — дары нам из источников, иногда низких, а иногда высоких; но почти всегда нелогичны и находятся вне нашего контроля. Как может умирающий старик вспомнить романтику, тайну, неизбежность великих дел, которыми наша старая земля тронула его в те дни, когда он был молод и здоров? Дары плоти или духа; и дух дует, где хочет; и материалы этого мира пассивно придают свою поверхность всем дарам, так как декорации безразлично воспринимают любые чередующиеся цветные огни, которые могут падать на них от оптического устройства в галерее.

Между тем, практически реальный мир для каждого из нас, эффективный мир индивидуума, представляет собой сложный мир, физические факты и эмоциональные ценности в неразличимой комбинации. Отбросьте или извратите любой из факторов этого сложного результата, и в результате получится тот опыт, который мы называем патологическим.

В случае Толстого ощущение, что жизнь имеет какой бы то ни было смысл, на какое-то время полностью исчезло. Результатом стала трансформация всего выражения реальности.Когда мы приступим к изучению феномена обращения или религиозного возрождения, мы увидим, что нередким следствием изменения, произошедшего с субъектом, является преображение лица природы в его глазах. Кажется, что новое небо сияет на новой земле. У меланхоликов обычно наблюдается подобное изменение, только в обратном направлении. Теперь мир кажется далеким, странным, зловещим, сверхъестественным. Его цвет исчез, его дыхание стало холодным, в глазах, которыми он сияет, нет никаких предположений.«Как будто я жил в другом столетии», — говорит один пациент из приюта. — «Я все вижу сквозь облако, — говорит другой, — все не так, как было, и я изменился». — «Я вижу, — говорит третий, — я прикасаюсь, но вещи не подходят ко мне, густая вуаль меняет оттенок и вид всего». — «Люди движутся, как тени, и кажется, что звуки исходят из далекого мира». — «Для меня больше нет прошлого; люди кажутся такими странными; как будто я не могу видеть никакой реальности, как если бы я был в театре; как если бы люди были актерами, а все было декорациями; я не могу больше нахожу себя; хожу, но почему? Все плывет перед моими глазами, но не оставляет впечатления.«-« Я плачу ложными слезами, у меня нереальные руки: то, что я вижу, — не настоящие »- такие выражения, которые естественно возникают на устах меланхоличных субъектов, описывающих их изменившееся состояние. (Эти примеры я взял из работа Ж. Дюма: La Tristesse et la Joie, 1900.)

Теперь есть некоторые подданные, которых все это оставляет жертвой для глубочайшего изумления. Странность неправильная. Нереальности быть не может. Тайна скрыта, и должно существовать метафизическое решение. Если мир природы такой двуличный и непривлекательный, то какой мир, что такое реально? Наступают срочные размышления и вопросы, теоретическая деятельность, и в отчаянных усилиях по установлению правильных отношений с этим вопросом больной часто приходит к тому, что становится для него удовлетворительным религиозным решением.

Примерно в возрасте пятидесяти лет Толстой рассказывает, что у него начались моменты недоумения из-за того, что он называет арестом, как если бы он не знал, «как жить» или что делать. Очевидно, что это были моменты, когда утихало возбуждение и интерес, которые естественным образом приносили наши функции. Жизнь была очаровательной, теперь она была трезвой, более чем трезвой, мертвой. Вещи были бессмысленными, смысл которых всегда был очевиден. На вопросы «Почему?» и «Что дальше?» стал преследовать его все чаще и чаще.Сначала казалось, что на такие вопросы нужно ответить, и что он легко найдет ответы, если найдет время; но по мере того, как они становились все более неотложными, он осознавал, что это было похоже на те первые неудобства больного человека, на которые он обращал мало внимания, пока они не натолкнулись на одно непрерывное страдание, а затем он понимает, что то, что он принял за преходящее расстройство, означает самое важное в мире для него означает его смерть.

Эти вопросы «Почему?» «Почему?» «Зачем?» не нашел ответа.

«Я почувствовал, — говорит Толстой, — что во мне сломалось что-то, на чем всегда держалась моя жизнь, что мне не за что было держаться, и что морально моя жизнь остановилась. Непобедимая сила побудила меня избавиться» о моем существовании, так или иначе. Нельзя точно сказать, что я хотел убить себя, поскольку сила, которая уводила меня прочь от жизни, была более полной, могущественной, более общей, чем любое простое желание. Это была сила, подобная моей давнее стремление к жизни, только оно толкало меня в обратном направлении.Все мое существо стремилось уйти от жизни.

«Посмотри на меня, счастливого и здорового человека, который прячет веревку, чтобы не повеситься на стропилах комнаты, где каждую ночь я засыпал один; вот, я больше не собираюсь стрелять, чтобы не уступить слишком легкое искушение покончить с собой с помощью моего пистолета.

«Я не знал, чего хочу. Я боялся жизни, меня заставили бросить ее, и, несмотря на это, я все же на что-то надеялся.

«Все это происходило в то время, когда, учитывая все мои внешние обстоятельства, я должен был быть полностью счастлив. У меня была хорошая жена, которая любила меня и которую я любил; хорошие дети и большое имущество, которое увеличивалось с С моей стороны не было никаких усилий. Мои родственники и знакомые уважали меня больше, чем когда-либо; незнакомые люди меня нагружали похвалами; и без преувеличения я мог поверить, что мое имя уже известно. Более того, я не был ни сумасшедшим, ни больным. Напротив, я обладал физической и умственной силой, которую редко встречал у людей моего возраста.Я мог косить так же хорошо, как и крестьянин, мог работать своим мозгом восемь часов без перерыва и не ощущать никаких негативных последствий.

«И все же я не мог придать разумного значения никаким действиям в моей жизни. И я был удивлен, что не понял этого с самого начала. Мое состояние было такое, как если бы со мной разыгрывали какую-то злую и глупую шутку. Кто-то может жить только до тех пор, пока он опьянен, опьянен жизнью, но когда человек становится трезвым, он не может не видеть, что все это глупый обман.Вернее всего то, что в нем нет ничего даже смешного или глупого; это жестоко и глупо, чисто и просто.

«Восточная басня о путнике, застигнутом врасплох в пустыне диким зверем, очень древняя.

«Пытаясь спастись от свирепого зверя, путник прыгает в колодец, в котором нет воды; но на дне этого колодца он видит дракона с открытой пастью, который ждет его, чтобы поглотить его. выйди, чтобы не стать добычей зверя, не смея прыгнуть на дно, чтобы не быть съеденным драконом, цепляется за ветви дикого куста, который растет из одной из трещин колодца.Его руки слабеют, и он чувствует, что скоро должен уступить место верной судьбе; но он все еще цепляется и видит двух мышей, одну белую, другую черную, которые равномерно движутся вокруг куста, к которому он висит, и обгрызают его корни.

«Путник видит это и знает, что неминуемо погибнет; но, повисая таким образом, он оглядывается вокруг и находит на листьях куста несколько капель меда. Он достает их языком и слизывает их с восторгом.

«Так я держусь на ветвях жизни, зная, что неизбежный дракон смерти ждет, готовый разорвать меня, и я не могу понять, почему я таким образом стал мучеником.Я пытаюсь сосать мед, который раньше утешал меня; но мед мне больше не нравится, и днем ​​и ночью белая мышь и черная мышь грызут ветку, за которую я цепляюсь. Я вижу только одно: неизбежного дракона и мышей — я не могу оторвать от них взгляд.

«Это не басня, а буквальная неопровержимая истина, которую может понять каждый. Каков будет исход того, что я делаю сегодня? Что я буду делать завтра? Каков будет исход всей моей жизни? Зачем мне жить? Почему я должен что-то делать? Есть ли в жизни цель, которую ожидающая меня неизбежная смерть не отменяет и не разрушает?

«Эти вопросы самые простые в мире.От глупого ребенка до мудрейшего старика — они есть в душе каждого человека. Как я убедился, без ответа на них жизнь не может продолжаться.

«Но, возможно, — часто говорил я себе, — может быть что-то, чего я не заметил или не понял. Невозможно, чтобы состояние отчаяния было естественным для человечества». И я искал объяснения в Все отрасли знания, приобретенные людьми. Я задавал вопросы мучительно, долго и без праздного любопытства.Я искал, но не праздно, а старательно и упорно, целыми днями и ночами вместе. Я искал, как человек, который заблудился и пытается спасти себя, — и ничего не нашел. Более того, я убедился, что все те, кто до меня искали ответ в науке, также ничего не нашли. И не только это, но и то, что они осознали, что то самое, что приводило меня в отчаяние, — бессмысленная абсурдность жизни — это единственное неоспоримое знание, доступное человеку ».

Чтобы доказать это, Толстой цитирует Будду, Соломона и Шопенгауэра.И он находит только четыре способа, которыми люди его собственного класса и общества привыкли реагировать на ситуацию. Либо простая животная слепота, сосание меда, не видя дракона или мышей — «и таким образом, — говорит он, — я ничему не могу научиться после того, что я знаю сейчас»; или рефлексивный эпикурейство, хватание всего, что можно, пока длится день, — что является лишь более преднамеренным видом ошеломления, чем первое; или самоубийство по мужски; или видя мышей и дракона, и все же слабо и жалобно цепляясь за куст жизни.

Самоубийство, естественно, было последовательным курсом, продиктованным логическим интеллектом.

«И все же, — говорит Толстой, — пока мой интеллект работал, во мне тоже действовало что-то еще, и удерживало меня от поступка — сознание жизни, как я могу его назвать, которое было как сила, которая заставляла меня ум, чтобы сосредоточиться в другом направлении и вывести меня из ситуации отчаяния … В течение всего этого года, когда я почти непрерывно спрашивал себя, как положить конец этому делу, верёвкой или пулей, все это время, наряду со всеми этими движениями моих идей и наблюдений, мое сердце томилось очередным тоскливым чувством.Я не могу назвать это никаким другим именем, кроме жажды Бога. Это стремление к Богу не имело ничего общего с движением моих идей — на самом деле, оно было прямо противоположным этому движению — но оно исходило из моего сердца. Это было похоже на чувство страха, из-за которого я казался сиротой и изолированным среди всего этого, что было так чуждо. И это чувство страха смягчалось надеждой на помощь кого-нибудь ». (Мои выдержки взяты из французского перевода« Зония ». В сокращении я взял на себя смелость перенести один отрывок.)

О процессе, как интеллектуальном, так и эмоциональном, который, исходя из этой идеи о Боге, привел к выздоровлению Толстого, я ничего не скажу в этой лекции, отложив его на час позже. Единственное, что должно нас сейчас заинтересовать, — это феномен его абсолютного разочарования в обычной жизни и тот факт, что весь спектр привычных ценностей может показаться столь могущественному и талантливому человеку, каким он был. издевательство.

Когда разочарование дошло до этого, редко бывает restitutio ad integrum .Вы вкусили плодов с дерева, и счастье Эдема никогда не вернется. Счастье, которое приходит, когда оно все же приходит — и достаточно часто оно не возвращается в острой форме, хотя форма его иногда бывает очень острой, — это не простое незнание болезни, а нечто гораздо более сложное, включая естественное зло как один из ее элементов, но обнаружение естественного зла не является таким камнем преткновения и ужасом, потому что теперь видит, что оно поглощено сверхъестественным добром. Это процесс искупления, а не просто возвращения к естественному здоровью, и спасенный страдающий спасается тем, что кажется ему вторым рождением, более глубоким сознанием, чем он мог раньше.

Мы находим несколько иной тип религиозной меланхолии, воплощенный в литературе в автобиографии Джона Беньяна. Озабоченность Толстого была во многом объективной, ибо цель и смысл жизни в целом вот что его так беспокоило; но проблемы бедняги Беньяна были связаны с состоянием его собственной личности. Он был типичным представителем психопатического темперамента, болезненно чувствительным к совести, одолеваемым сомнениями, страхами и настойчивыми идеями, и жертвой вербальных автоматизмов, как моторных, так и сенсорных.Обычно это были отрывки из Священного Писания, которые, иногда осуждающие, а иногда и благоприятные, приходили в полу-галлюцинаторной форме, как если бы они были голосами, и закреплялись в его уме и ударяли его между собой, как волан. К этому добавились пугающая меланхолия, презрение к себе и отчаяние.

«Нет, подумал я, теперь мне становится все хуже и хуже; теперь я дальше от обращения, чем когда-либо был раньше. Если бы я сгорел на костре, я бы не поверил, что Христос любит меня; увы, я не мог ни слышать его, ни видеть его, ни чувствовать его, ни смаковать его вещи.Иногда я рассказывал о своем состоянии народу Божьему, который, услышав, пожалел меня и рассказывал об Обетованиях. Но они так же хорошо сказали мне, что я должен достичь Солнца своим пальцем, как приказывали мне принять или положиться на Обещание [Тем не менее] все это время, в то время как в отношении грешного акта я никогда не был более нежным, чем сейчас; Я не осмеливался взять булавку или палку, хотя и был такой большой, как соломинка, потому что теперь моя совесть болела и жгла при каждом прикосновении; Я не мог сказать, как произносить свои слова, из-за боязни, что я потеряю их.О, как же я тогда осторожно делал все, что делал или говорил! Я очутился на болоте, которое тряслось, если я только шевелился; и был там, где оставили и Бог, и Христос, и дух, и все хорошее.

«Но моя изначальная и внутренняя скверна, это была моя чума и моя беда. По этой причине я был более отвратителен в собственных глазах, чем жаба; и я думал, что я таков и в глазах Бога. Грех и тление, Я сказал, будет так же естественно пузыриться из моего сердца, как вода из фонтана.Я мог изменить сердце с кем угодно. Я думал, что никто, кроме самого дьявола, не сможет сравниться со мной по внутреннему злу и осквернению разума. Конечно, подумал я, я оставлен Богом; и таким образом я продолжал долгое время, даже несколько лет вместе.

«И теперь мне было жаль, что Бог сделал меня человеком. Зверей, птиц, рыб и т. Д. Я благословил их состояние, потому что они не имели греховной природы; они не были противны гневу Божьему; они были не идти в костер после смерти, поэтому я мог бы радоваться, если бы мое состояние было таким же, как и у них.Теперь я благословил состояние собаки и жабы, да, с радостью был бы в состоянии собаки или лошади, потому что я знал, что у них нет души, которая могла бы погибнуть под вечным бременем ада или греха, как моя. делать. Нет, и хотя я видел это, чувствовал это и был разбит этим на куски, все же то, что добавляло моей печали, было то, что я не мог найти всей своей душой, что я действительно желал избавления. Мое сердце временами было чрезвычайно тяжело. Если бы я отдал тысячу фунтов за слезу, я не смог бы пролить ни одной; нет, а иногда и редкое желание избавиться от него.

«Я был и бременем, и ужасом для себя; я никогда не знал, как сейчас, что значит устать от своей жизни и все же бояться умереть. Как бы я хотел быть кем угодно, кроме себя! но мужчина! и в любом состоянии, кроме моего собственного «. (Изобилующая благодатью Главе грешников: я постоянно печатаю несколько отдельных отрывков.)

Бедный терпеливый Буньян, как и Толстой, снова увидел свет, но мы также должны отложить эту часть его рассказа на другой час. В более поздней лекции я также расскажу об опыте Генри Аллина, преданного евангелиста, который работал в Новой Шотландии сто лет назад и который, таким образом, ярко описывает высшую точку религиозной меланхолии, которая положила ее начало.Типа не отличался от типа Беньяна.

«Все, что я видел, казалось мне обузой; земля казалась проклятой ради меня: все деревья, растения, камни, счета и долины, казалось, были одеты в траур и стоны под тяжестью проклятия, и все такое. вокруг меня, казалось, замышляли мою гибель. Мои грехи казались открытыми; так что я думал, что все, кого я видел, знают их, и иногда я был почти готов признать многие вещи, которые, как я думал, они знали: да, иногда это казалось для меня, как будто все указывали на меня как на самого виноватого негодяя на земле.Теперь у меня было такое сильное чувство суеты и пустоты всего, что здесь, внизу, что я знал, что ни весь мир, ни вся система творения не может сделать меня счастливым. Когда я просыпался утром, первой мыслью было: «О, моя несчастная душа, что мне делать, куда мне идти? А когда ложился, то говорил: может быть, до утра буду в аду. Я много раз смотрел на зверей с завистью, всем сердцем желая оказаться на их месте, чтобы мне нечего было терять; и когда я видел птиц, летающих над моей головой, часто думал про себя: «О, если бы я мог улететь от моей опасности и бедствия!» О, как я был бы счастлив, если бы был на их месте! »(The Life and Journal of the Rev.Мистер Генри Аллин, Бостон, 1806, стр. 25, 26. Знакомством с этой книгой я обязан моему коллеге доктору Бенджамину Рэнду.)

Зависть к безмятежным зверям, кажется, очень распространена в этом типе печали.

Худший вид меланхолии — это то, что принимает форму панического страха. Вот отличный пример, за разрешение на печать я должен поблагодарить пострадавшего. Оригинал на французском языке, и хотя испытуемый, очевидно, находился в сильном нервном состоянии в то время, когда он пишет, в остальном его случай отличается крайней простотой.Перевожу свободно.

«Находясь в этом состоянии философского пессимизма и общей депрессии по поводу моих перспектив, я однажды вечером пошел в гримерку в сумерках, чтобы раздобыть какой-нибудь предмет, который там был; когда внезапно на меня напал без всякого предупреждения, точно так же, как если он исходил из темноты, ужасный страх перед моим собственным существованием. Одновременно в моей голове возник образ больного эпилепсией, которого я видел в приюте, черноволосого юноши с зеленоватой кожей, совершенно идиотского, который использовал сидеть весь день на одной из скамей или, вернее, полок у стены, упершись коленями в подбородок, и в грубой серой майке, которая была его единственной одеждой, натянутой поверх них, закрывая всю его фигуру.Он сидел там, как своего рода скульптурный египетский кот или перуанская мумия, ничего не двигая, кроме черных глаз, и выглядел совершенно нечеловеческим. Этот образ и мой страх смешались друг с другом. Я чувствовал, что это форма потенциально. Ничто из того, что у меня есть, не может защитить меня от этой судьбы, если ее час пробьет для меня, как он пробил для него. Был такой ужас перед ним и такое восприятие моего собственного просто кратковременного несоответствия с ним, что казалось, будто что-то, до сих пор твердое в моей груди, полностью отступило, и я превратился в массу дрожащего страха.После этого вселенная для меня полностью изменилась. Я просыпался каждое утро с ужасным страхом в животе и чувством незащищенности жизни, которого я никогда не знал раньше и которого никогда не чувствовал с тех пор. (Сравните Буньян: «Меня охватила очень сильная дрожь, настолько, что иногда я мог, в течение нескольких дней вместе, чувствовать, как само мое тело, так же как и мой разум, трясется и шатается под ощущением ужасного суждения Боже, это должно пасть на тех, кто согрешил этим самым страшным и непростительным грехом.Я чувствовал также такое забивание и удары в живот из-за этого моего ужаса, что у меня было, особенно иногда, как будто моя грудина раскололась на части. . . . Так я мотал, скручивал и съеживался под тяжестью, лежавшей на мне; это бремя также так угнетало меня, что я не мог ни стоять, ни идти, ни лежать, ни в покое, ни в тишине «). Это было похоже на откровение; и хотя непосредственные чувства прошли, переживание заставило меня сочувствовать болезненному чувства других с тех пор.Постепенно он поблек, но в течение нескольких месяцев я не мог выйти в темноту одному.

«В общем, я боялся остаться в одиночестве. Я помню, как задавался вопросом, как могли жить другие люди, как я сам когда-либо жил, так не осознавая эту яму незащищенности под поверхностью жизни. Моя мать, в частности, очень жизнерадостный человек, мне показалось совершенным парадоксом ее бессознательное осознание опасности, и вы можете поверить в то, что я очень старался не беспокоить откровениями о моем собственном душевном состоянии. Я всегда думал, что это мое переживание меланхолии имело религиозный характер.«

На просьбу этого корреспондента более подробно объяснить, что он имел в виду этими последними словами, он написал следующий ответ: —

«Я имею в виду, что страх был настолько навязчивым и сильным, что, если бы я не цеплялся за такие отрывки из Священных Писаний, как« Вечный Бог — мое прибежище »и т. Д.,« Придите ко мне, все вы, трудящиеся и обремененные, »и т. д.,« Я есмь воскресение и жизнь »и т. д., я думаю, что должен был действительно сошёл с ума». (О другом случае страха, столь же внезапного, см. Генри Джеймс: Общество — искупленная форма человека, Бостон, 1879, стр.43 сл.)

Нет необходимости в дополнительных примерах. Рассмотренных нами случаев достаточно. Один из них дает нам суету смертных вещей; другой — чувство греха; а оставшийся описывает страх перед вселенной; и тем или иным из этих трех способов всегда бывает, что изначальный оптимизм и самоудовлетворение человека сравняются с пылью.

Ни в одном из этих случаев не было интеллектуального безумия или заблуждений по поводу фактов; но если бы мы были расположены открыть главу поистине безумной меланхолии с ее галлюцинациями и заблуждениями, это была бы еще худшая история — абсолютное и полное отчаяние, вся вселенная сгустилась вокруг больного в материал всепоглощающего ужаса, окружающий его без всяких ограничений. открытие или конец.Не концепцию или интеллектуальное восприятие зла, а ужасающее леденящее кровь душераздирающее ощущение того, что оно приближается к человеку, и никакое другое представление или ощущение, способное прожить какое-то мгновение в его присутствии. Какими неуместными кажутся все наши обычные утонченные оптимизм, интеллектуальные и моральные утешения в присутствии такой потребности в помощи! Вот настоящая суть религиозной проблемы: Помогите! помощь! Ни один пророк не может утверждать, что принес последнее послание, если он не скажет вещи, которые будут звучать как реальность в ушах таких жертв.Но избавление должно иметь такую ​​же сильную форму, как и жалоба, чтобы оно вступило в силу; и это кажется причиной того, почему более грубые религии, возрожденческие, оргиастические, с кровью, чудесами и сверхъестественными действиями, возможно, никогда не будут вытеснены. Некоторым конституциям они слишком нужны.

Дойдя до этого момента, мы можем увидеть, насколько велик антагонизм может естественным образом возникнуть между здоровым взглядом на жизнь и тем способом, который воспринимает весь этот опыт зла ​​как нечто существенное.Для этого последнего пути, болезненного образа мыслей, как мы могли бы его назвать, чистое и простое здоровое мышление кажется невыразимо слепым и поверхностным. С другой стороны, здоровому образу жизни путь больной души кажется нечеловеческим и болезненным. Они роются в крысиных норах вместо того, чтобы жить на свету; с их созданием страхов и озабоченностью всеми нездоровыми несчастьями есть что-то почти непристойное в этих детях гнева и жажды второго рождения. Если религиозная нетерпимость, а также повешение и сожжение снова станут обычным явлением, нет никаких сомнений в том, что, как бы это ни было в прошлом, здравомыслящие в настоящее время проявили бы себя менее снисходительной стороной из двух.

Что мы можем сказать об этой ссоре в нашем, еще не оставленном, отношении к беспристрастным наблюдателям? Мне кажется, что мы обязаны сказать, что болезненное мышление распространяется на более широкий диапазон опыта, и что его обзор частично совпадает. Метод отвлечения внимания от зла ​​и жизнь просто в свете добра прекрасен, пока он работает. Он будет работать со многими людьми; это будет работать в более общем плане, чем большинство из нас готово предположить; и в сфере его успешной работы ничего нельзя сказать против этого как религиозного решения.Но он бессильно рушится, как только приходит меланхолия; и даже несмотря на то, что человек совершенно свободен от меланхолии, нет сомнений в том, что здравомыслие неадекватно как философская доктрина, потому что злые факты, которые он категорически отказывается принимать во внимание, являются подлинной частью реальности; и в конце концов они могут быть лучшим ключом к пониманию значения жизни и, возможно, единственными открывающими нам глаза на самые глубокие уровни истины.

Нормальный жизненный процесс содержит моменты столь же плохие, как и любой из тех, которыми наполнена безумная меланхолия, моменты, в которых радикальное зло получает свои возможности и принимает твердый оборот.Все ужасные видения сумасшедшего взяты из повседневных фактов. Наша цивилизация основана на развалинах, и каждое индивидуальное существование исчезает в одиноком спазме беспомощной агонии. Если вы протестуете, друг мой, подождите, пока вы сами туда не приедете! Нашему воображению трудно поверить в хищных рептилий геологических времен — они слишком похожи на музейные образцы. Тем не менее, нет ни одного зуба ни в одном из тех музейных черепов, которые не каждый день в течение долгих лет прежних времен не прилипали к телу, отчаянно борющемуся с какой-то обреченной на судьбу живой жертвой.Формы ужаса, столь же ужасные для своих жертв, пусть даже в меньшем пространственном масштабе, наполняют мир вокруг нас сегодня. Здесь, в наших очагах и в наших садах, адская кошка играет с задыхающейся мышкой или держит в пасти порхающую горячую птицу. Крокодилы, гремучие змеи и питоны в настоящий момент являются такими же реальными сосудами жизни, как и мы; их отвратительное существование наполняет каждую минуту каждого дня, который тянется вперед; и всякий раз, когда они или другие дикие звери сжимают свою живую добычу, смертельный ужас, который испытывает возбужденный меланхолик, является буквально правильной реакцией на ситуацию.

(Пример: «Было около одиннадцати часов ночи … но я продолжал идти вместе с людьми … Внезапно с левой стороны дороги послышался треск среди кустов; все мы были встревоженный, и в мгновение ока тигр, выскочивший из джунглей, набросился на того, кто был впереди, и унес его в мгновение ока. Кости у него во рту, и его последний крик боли: «Хо-хай!», невольно отозванный всеми нами, закончился через три секунды; и потом я не знаю, что произошло, пока я не пришел в себя, когда я нашел себя и товарищей лежа на земле, как будто готовый быть съеденным нашим врагом, властелином леса.Я нахожу свое перо неспособным описать ужас этого ужасного момента. Наши конечности напряглись, наша способность говорить перестала, и наши сердца бешено бились, и от нас был слышен только шепот того же «Хо хаи!». В таком состоянии мы ползли на четвереньках некоторое расстояние назад, а затем около получаса бежали за жизнь со скоростью арабской лошади и, к счастью, оказались в маленькой деревушке …. После этого каждый из нас у меня началась лихорадка, сопровождаемая дрожью, в плачевном состоянии которой мы оставались до утра.»- Автобиография Лутфуллаха, мусульманского джентльмена, Лейпциг, 1857 г., стр. 112.)

Действительно, может быть, никакое религиозное примирение с абсолютной совокупностью вещей невозможно. Некоторое зло действительно служит высшим формам добра; но может случиться так, что существуют формы зла, настолько крайние, что они не входят ни в какую хорошую систему вообще, и что в отношении такого зла тупое подчинение или невнимание является единственным практическим средством. Этот вопрос должен встать перед нами позже.Но временно и как простой вопрос программы и метода, поскольку злые факты являются такими же подлинными частями природы, как и хорошие, философское предположение должно заключаться в том, что они имеют какое-то рациональное значение, и что систематическое здравомыслие, как ни крути, терпит неудачу. уделяет печали, боли и смерти любое положительное и активное внимание, формально менее полна, чем системы, которые пытаются хотя бы включить эти элементы в свой объем.

Таким образом, кажется, что наиболее законченными религиями являются те, в которых лучше всего развиты пессимистические элементы.Самыми известными нам из них, конечно же, являются буддизм и христианство. По сути, это религии освобождения: человек должен умереть для нереальной жизни, прежде чем он сможет родиться в настоящей жизни. В своей следующей лекции я попытаюсь обсудить некоторые психологические условия этого второго рождения. К счастью, отныне нам придется иметь дело с более веселыми предметами, чем те, о которых мы недавно говорили.

Обзор Джона Каага «

больных душ, здоровые умы» — может ли Уильям Джеймс спасти вашу жизнь? | Биографические книги

От Платона до Хайдеггера философы имели смутное представление о простых людях.Ситуация, однако, начала меняться, когда простые люди превратились в массово читающую публику, жаждущую немного философии, из-за заблуждения, что предмет может сказать что-то интересное о смысле жизни. Чтобы удовлетворить это требование, появилось несколько поп-философов, некоторые из них достойны восхищения, такие как Саймон Блэкберн, другие больше похожи на слегка замученного персонажа, с которым вы сталкиваетесь в баре, который думает, что звезды произносят какое-то важное заявление. Границу между поп-философом и философом паба легко пересечь.

Один из способов облегчить жизнь вашей аудитории — избегать идей философа и вместо этого говорить о его или ее жизни. Очень немногие читатели понимают синтетический априор или закон исключенного третьего, но многие из них знают о влюбленности или о том, что значит быть несчастным. Однако это помогает, если жизнь рассматриваемого мыслителя достаточно интересна. Так было и с Людвигом Витгенштейном, который воевал в Первую мировую войну, имел ряд незаконных гомосексуальных отношений, жил в хижине на норвежском фьорде и был бегуном в качестве деревенского школьного учителя, когда сбил ученика через реку лицо.

Проблема американского философа Уильяма Джеймса, основателя так называемого прагматизма, заключается в том, что его жизнь, по крайней мере внешне, была такой же захватывающей, как у слизняка. Он родился в Нью-Йорке в 1842 году, был братом писателя Генри Джеймса и внуком ирландца из небольшого ольстерского городка Баллиджамсдафф, который эмигрировал в США и заработал огромное состояние на банковском деле и недвижимости. Будучи академическим психологом, Уильям большую часть своей жизни преподавал в Гарварде, а в более поздние годы был очарован призраками, постукиванием по столу и общим привидением.Он также обнаружил, что может достичь своего рода Нирваны с помощью веселящего газа. Как знаменитый общественный интеллектуал, он проповедовал ряд стандартных либеральных принципов, включая уважение к личности и неприкосновенность личной свободы.

Ничто из этого не могло поджечь Гудзон, поэтому Джон Кааг нашел различные способы оживить свой предмет. Во-первых, как можно меньше говорить о тонкостях прагматизма. Часто карикатурно называемое верой в то, что истина — это то, что работает, это, точнее, очень изощренное кредо, для которого правда — это то, что в конечном итоге имеет значение для мира.Kaag кое-что передает, но ничего не говорит о своих пресловутых проблемах. Он также довольно бессмысленно говорит нам, что «прагматизм касается жизни и ее улучшения» и что его сторонники изучают «ценность и ценность жизни», добавляя потрясающее откровение о том, что «человеческое мышление (является) личным, непрерывным и изменчивым».

«Строгий» — последнее прилагательное, которым можно охарактеризовать эту книгу.

Любопытно, но именно прагматизм оправдывает нежелание Кааг вникать в его тонкости.Ибо если ее часто называют первой чисто американской философской школой, то отчасти потому, что ее критика европейского рационализма может сливаться со старым добрым американским антиинтеллектуализмом. Кааг предназначен для ощущения и вкуса непосредственного опыта, в отличие от какой-то бессмысленной схемы мышления, как и Джеймс; но в случае Джеймса это принимает форму тщательного исследования истины и смысла, тогда как «строгий» — последнее прилагательное, которое можно было бы использовать для характеристики этой книги. Нам говорят, например, что философ Барух Спиноза был идеалистом (на самом деле он был материалистом) и что Дарвин учил, что слабые погибнут, а это не то, что означает доктрина выживания наиболее приспособленных.

Грубая мудрость Каага иногда перемежается набегами на его собственную биографию, учитывая, что в жизни Джеймса не так много драмы. Sick Souls, Healthy Minds принадлежит к американскому конфессиональному жанру, который простирается от пуританства до Нормана Мейлера. Как и положено поколению Me, это столько же об авторе, сколько о его предмете. Иногда Джеймс — не более чем удобный крючок, на который Кааг может повесить свои взлохмаченные мысли о разводе, своей предсказуемо красивой дочери, новом разводе и так далее.Мы узнаем, что он пьет пиво в пять часов каждый день, что в детстве он был неуправляемым и сильно заикался, и что его дочь проглотила немного околоплодных вод по пути из матки, но быстро выздоровела. Он даже угрожает нам будущей книгой о воспитании ребенка разведенными родителями. Не совсем очевидно, какое отношение все это имеет, скажем, к утверждению прагматиков о том, что истина может быть установлена ​​только ретроспективно, или даже к жизни Джеймса, но, как и многие автобиографы, Кааг, похоже, полагает, что другие будут такими же. заинтересован в небольшом изменении его собственного существования, как он сам.

Не случайно, что Генри Джеймс входит в число лучших стилистов английского языка, учитывая гибкую, изящную прозу Уильяма

Другой способ распространения философии в массы — это оформить ее как духовную терапию, к которой, казалось бы, существует бесконечный аппетит. . Отсюда причудливый подзаголовок этой книги: «Как Уильям Джеймс может спасти вашу жизнь». На самом деле Кааг должен признать, что Джеймс не столько спас ему жизнь, сколько, что менее сенсационно, спас его от депрессии.Он рассказывает нам, как в молодости он чувствовал, что жизнь бессмысленна, как и сам Джеймс. По правде говоря, для брамина Восточного побережья с либеральным отцом и без материальных забот он был чем-то вроде психологического беспорядка. Помимо сартровского чувства тошноты от тщетности существования, он страдал от частичной слепоты и преследовал мысли о самоубийстве.

Затем, в момент просветления, Джеймс обнаружил, что мир не полностью управляется детерминизмом и что существует нечто, называемое свободой воли.Как и знание того, где находится Швеция, это открытие, которое большинство из нас сделали без особого чувства духовного просветления. Кааг читает об обращении своего хозяина и становится столь же жизнеутверждающим. В Соединенных Штатах широко распространено предубеждение, что пессимизм каким-то образом непатриотичен, наряду с ложью о том, что вы можете быть кем угодно, если вы настроены на это. В конце концов, Джеймс оказался примером силы позитивного мышления. Суть философии — разобраться в себе.«Вся философия Уильяма Джеймса от начала до конца, — пишет Кааг, — была направлена ​​на спасение жизни, его жизней». Это обычно неточное утверждение.

Не случайно брат Джеймса Генри входит в число лучших стилистов английского языка, учитывая гибкую, изящную прозу Уильяма. Литературный стиль Каага менее изящен: «Нет», «Я вроде как понимаю», «черт побери», «попотеть кучей» и так далее. Но писать популярно — не значит писать плохо. И быть настроенным на нюансы повседневного опыта, как учил нас Джеймс, не означает, что вы должны с подозрением относиться к абстрактным идеям.Что еще есть свобода воли?

Больные души, здоровые умы: как Уильям Джеймс может спасти вашу жизнь, опубликовано в Принстоне (рекомендуемая розничная цена 18,99 фунтов стерлингов). Чтобы заказать копию, перейдите на сайт guardianbookshop.com. Может взиматься плата за доставку.

Он сомневался в смысле жизни. Ответил Уильям Джеймс.

Джеймс смотрел на «перспективу стойкого экзистенциального разочарования», хотя теплый тон его работы противоречит этому описанию и часто рассматривал опыт в буддийской перспективе: «Если внимательно присмотреться», как выражается Кааг, «страдание». не исключение, а правило.«Можем ли мы активно уменьшить это страдание? Джеймс так считал, или, по крайней мере, нам было бы действительно полезно действовать так, как если бы мы могли. «Моим первым действием по свободе воли, — писал он, — должно быть вера в свободную волю».

Возможно, причина, по которой Джеймс остается любимым среди читателей более чем через столетие после его смерти, заключается в том, что его прагматизм часто переходил в самопомощь. Он верил в силу позитивного мышления в оживлении; он советовал действовать, а не просто философствовать перед лицом неуверенности; он, возможно, даже время от времени переворачивал хмурый взгляд вверх ногами.Но он выразил всю свою (и нашу) борьбу и их потенциальные решения самым умным из возможных способов и никогда не утверждал, что пересмотр настроения был устоявшимся положением дел. Он знал, что жизнь — это непрерывный процесс, и что, возможно, лучшее, на что мы можем надеяться, — это достаточная терапия, чтобы пережить следующий кризис.

«С философской точки зрения, Джеймс попытался сделать что-то очень трудное, возможно, невозможное, по крайней мере для одного человека», — пишет Кааг в одном из своих характерно элегантных объяснений.«Он хотел создать философию, которая была бы абсолютно честной по отношению к извращенным, часто противоречивым, фактам жизни, но также и к желанию многих из нас превзойти их. По его словам, он хотел создать образ мышления между «стойким» ученым и «мягко мыслящим» идеалистом, сохраняя то, что ценно для обеих сторон ».

Джеймс провел этот проект с качеством, которое Кааг называет «эпистемическим смирением» — концепцию, которую читатели, погруженные в риторику 2020 года, возможно, должны будут определить.Это значит, что вы этого не знаете. И что все, что вы знаете, может быть более условным, чем вы думаете.

Одна из предыдущих книг Каага, «Американская философия», была очаровательным, умным и не менее личным отчетом о времени, которое он провел в замечательной и почти заброшенной частной библиотеке философа в Новой Англии. В первой части этой книги Джеймсу уделялось много времени, и небольшое количество ее предложений дословно повторяется здесь. Но если Кааг позаимствовал некоторые из своих досок, «Больные души, здоровые умы» — это новый дом, более скромная и специфическая структура, чем его ранние работы.

Лекции VI и VII. БОЛЬНАЯ ДУША На нашей последней встрече мы считали здравомыслящими темперамент, темперамент которого имеет конституциональную неспособность к длительным страданиям и склонность к смотреть на вещи с оптимизмом — это как кристаллизационная вода в в котором установлен характер человека. Мы видели, как это темперамент может стать основой особого типа религии, религия, в которой добро, даже благо жизни этого мира, рассматривается как важная вещь для рационального существа, чтобы присутствовать к.Эта религия побуждает его сводить счеты с более злые аспекты вселенной, систематически отказываясь выкладывать им близко к сердцу или преувеличивать их, игнорируя их в своих рефлексивные вычисления, или даже, в некоторых случаях, отрицая прямо, что они существуют. Зло — это болезнь; и беспокоиться о болезнь сама по себе является дополнительной формой болезни, которая только добавляет к исходной жалобе. Даже раскаяние и раскаяние, чувства, которые проявляются в характере служителей добра, могут быть но болезненными и расслабляющими импульсами.Лучшее покаяние — это встань и действуй для праведности и забудь, что у тебя когда-либо было отношения с грехом. В философии Спинозы сплетено такое здоровое мышление. в самое сердце, и это был один из секретов его очарование. Тот, кого разум ведет, по Спинозе, ведомый в целом благодаря влиянию на его разум добра. Знание зло — это «неадекватное» знание, пригодное только для рабских умов. Итак, Спиноза категорически осуждает покаяние.Когда мужчины делают ошибки, говорит он — «Можно было ожидать угрызений совести и раскаяния помочь направить их на правильный путь, и, возможно, после этого сделать вывод (как это делает каждый), что эти привязанности хорошие вещи. Тем не менее, когда мы внимательно посмотрим на этот вопрос, мы обнаруживают, что они не только нехорошие, но и наоборот пагубные и злые страсти. Ведь очевидно, что мы можем всегда лучше ладят разумом и любовью к истине, чем беспокойством совести и раскаяния.Вредны они и злы, поскольку поскольку они образуют особый вид печали; и недостатки печали, — продолжает он, — я уже доказал и показал, что мы должны стремиться уберечь его от своей жизни. Просто так мы должны усилия, так как угрызения совести и угрызения совести своего рода цвета лица, чтобы убежать и избегать этих состояний ума »[66]. В христианском теле, для которого покаяние в грехах произошло от началом был критический религиозный акт, здравомыслие всегда выступал с более мягкой интерпретацией.Покаяние согласно таким здравомыслящим христианам означает УБЕЖАТЬ от греха, не стеная и не корчась над его комиссия. Католическая практика исповеди и отпущения грехов в одном из своих аспектов немного больше, чем систематический метод сохраняя здоровье на высоте. По этому счету человека с зло периодически возводится в квадрат и проверяется, чтобы он мог начать чистая страница без выписанных старых долгов.Любая католическая воля расскажите, насколько чистым, свежим и свободным он себя чувствует после чистки операция. Мартин Лютер никоим образом не принадлежал к здоровомыслящий тип в том радикальном смысле, в котором мы обсудил это, и он отверг священническое отпущение грехов. Еще в этом вопросе покаяния у него были очень здоровые мысли идей, в основном из-за широты его представления о Боге. «Когда я был монахом, — говорит он, — я думал, что я совершенно прочь, если я когда-нибудь почувствовал похоть плоти: то есть скажем, если я почувствовал какое-либо злое движение, плотскую похоть, гнев, ненависть или зависть против любого брата.Я пробовал много способов помочь успокоиться моя совесть, но этого не было бы; для похоти и похоть моей плоти всегда возвращалась, так что я не мог успокоиться, но постоянно мучили эти мысли: «Ты грешишь в том или ином» совершил: ты заражен завистью, нетерпением, и такие другие грехи: поэтому ты вошел в эту святую заказывай напрасно, и все твои добрые дела бесполезны. Но если тогда я правильно понял эти предложения Павла: плоть противится Духу, и Дух противится плоть; и эти двое противостоят друг другу, так что вы не можете делать то, что вы сделали бы, я не должен был ужасно мучился, но надо было подумать и сказать я, как это обычно делаю сейчас: «Мартин, ты не будешь совсем без греха, потому что ты имеешь плоть; ты должен поэтому почувствовать битва оного.Я помню, что Штаупиц имел обыкновение говорить: «Я Тысячу раз клялся Богу свыше, что я стану лучший человек: но я никогда не выполнял то, что я клялся. В дальнейшем Я не буду давать такого обета, потому что теперь я узнал на собственном опыте что я не могу это выполнить. Если, следовательно, Бог не будет милостив и милостив ко мне ради Христа, я не буду способен, со всеми моими обетами и всеми моими добрыми делами, стоять перед ему.Это (Штаупица) было не только истинным, но и благочестивым и святое отчаяние; и в этом они все должны признаться, как с уста и сердце, которые будут спасены. Для благочестивой веры не их собственная праведность. Они смотрят на Христа своим примирителем который отдал свою жизнь за свои грехи. Более того, они знают, что остаток греха, который находится в их плоти, не возлагается на их обвинение, но свободно помиловано. Тем не менее, пока они сражаются духом против плоти, чтобы они не ИСПОЛНИЛИ его похоти; и хотя они чувствуют, что плоть злится и бунтуют, и сами тоже иногда впадают в грех из-за немощи, но они не унывают и поэтому не думают, что их состояние и образ жизни, а также проделанные работы по их призванию не угодить Богу; но они поднимаются сами по вере.»[67] Одна из ересей, за которую иезуиты получили такую ​​духовную гений, Молинос, основатель квиетизма, столь гнусно осужденный было его здравомыслящее мнение о покаянии: «Когда ты попадешь в ошибку, в любом случае делай не тревожься и не огорчайся из-за этого. Потому что они являются следствием наша хрупкая природа, запятнанная первородным грехом. Общий враг будет убедить тебя, как только ты впадешь в какую-либо ошибку, что ты поступаешь по ошибке, и поэтому ты вне Бога и Его милости, и тем самым он заставил бы тебя не доверять божественному Милость, рассказывающая тебе о твоих несчастьях и превращающая их в великана; а также вбить себе в голову, что с каждым днем ​​твоя душа становится хуже вместо того, чтобы лучше, хотя он так часто повторяет эти недостатки.О Благословенная Душа, открой глаза твои; и закрой ворота против этих дьявольские внушения, зная о своих несчастьях и полагаясь на милость божественная. Разве он не был бы простым дураком, который, бегая по турнир с другими, и падение в лучшую сторону в карьере, должен лечь на землю и плакать, поражаясь беседы о его падении? Человек (они сказали бы ему), не теряйте время вставать и снова идти курсом, потому что тот, кто снова встает быстро и продолжает свою гонку, как будто он никогда не падал.Если ты видишь себя упавшим один и тысячу раз, ты я должен использовать лекарство, которое я дал тебе, что есть любящая уверенность в божественной милости. Эти оружие, которым ты должен бороться и победить трусость и тщеславие мысли. Это средство, которое ты должен использовать — чтобы не потерять время, чтобы не беспокоить себя и не пожинать ничего хорошего «[68]. Теперь, в отличие от таких здравомыслящих взглядов, как эти, если мы относиться к ним как к способу преднамеренного минимизации зла, стоит радикально противоположная точка зрения, способ максимизировать зло, будьте любезны так называть это, основываясь на убеждении, что злые аспекты наша жизнь по самой своей сути, и что смысл мира большинство из них приходит к нам домой, когда мы принимаем их близко к сердцу.У нас есть теперь, чтобы обратиться к этому более болезненному способу глядя на ситуацию. Но когда я завершил наш последний час общие философские размышления о здоровом образе жизни забирая жизнь, я хотел бы сейчас сделать еще одну философские размышления над этим, прежде чем перейти к более тяжелому задача. Извините за короткую задержку. Если мы признаем, что зло является неотъемлемой частью нашего существа и ключ к интерпретации нашей жизни, мы загружаем себя с трудностью, которая всегда оказывалась обременительной в философии религии.Теизм, когда бы он ни возродился в систематическую философию вселенной, показал нежелание позволить Богу быть чем-то меньшим, чем Все-во-Все. В другом словами, философский теизм всегда проявлял тенденцию становиться пантеистический и монистический, и рассматривать мир как единое целое абсолютного факта; и это противоречило популярным или практический теизм, который последний когда-либо более или менее откровенно плюралистический, если не сказать политеистический, и отлично проявил себя вполне доволен вселенной, состоящей из множества оригинальных принципов, при условии, что нам будет позволено полагать, что божественный принцип остается верховным, а остальные подчиненный.В этом последнем случае Бог не обязательно несет ответственность за существование зла; он будет только ответственный, если бы это не было окончательно преодолено. Но на монистическом или пантеистический взгляд, зло, как и все остальное, должно иметь основание в Боге; и трудность состоит в том, чтобы увидеть, как это может возможно, будет так, если Бог будет абсолютно добрым. Эта трудность сталкивается с нами во всех формах философии, в которых проявляется мир как одна безупречная единица фактов.Такое подразделение является ИНДИВИДУАЛЬНЫМ, и в нем худшие части должны быть столь же важны, как и лучшие, должны быть по мере необходимости, чтобы сделать человека тем, чем он является; поскольку если какая-либо часть что бы в человеке ни исчезало, ни изменилось, это не было бы дольше быть ТАКИМ индивидуальностью вообще. Философия абсолютного идеализм, столь активно представленный как в Шотландии, так и в Америке сегодня вынужден бороться с этой трудностью так же, как во многом как схоластический теизм боролся в свое время; и хотя это было бы преждевременно говорить, что нет никаких спекулятивных вопросов независимо от загадки, будет совершенно справедливо сказать, что там не является ясным и легким вопросом, и это единственный ЯВНЫЙ выход из парадокс здесь заключается в том, чтобы освободиться от монистического предположения все вместе, и позволить миру существовать из его происхождение в плюралистической форме, как совокупность или совокупность высшие и низшие вещи и принципы, а не абсолютно единый факт.Ибо тогда зло не должно быть существенным; Это могла быть и всегда была независимой частью, которая не имел рационального или абсолютного права жить с остальными, и от которого мы могли бы надеяться наконец избавиться. Итак, Евангелие здорового духа, как мы его описали, однозначно голосует за эту плюралистическую точку зрения. В то время как философ-монист более или менее обязан сказать, что Гегель сказал, что все действительное разумно, а зло, как элемент, необходимый диалектически, должен быть закреплен и сохранен и освящены и имеют функцию, возложенную на него в окончательной системе честно говоря, здравомыслие отказывается сказать что-либо подобное.[69] Зло, как говорится, категорически иррационально, и НЕ для того, чтобы быть прикрепленным, или сохраненным, или освященным в любой окончательной системе правда. Это чистая мерзость для Господа, чуждая нереальность, элемент отходов, который нужно отбросить и отвергнуть, и сам память о нем, по возможности, стерта и забыта. Идеал, так далеко от того, чтобы быть соэкстенсивным со всем действительным, это просто ВЫДЕРЖКА из действительного, отмеченная его избавлением от всех контакт с этим больным, неполноценным и испражнениями.Здесь у нас есть интересное понятие, честно и прямо представленное нам, о существовании элементов вселенной, которые не могут рациональное целое в сочетании с другими элементами, и которые, с точки зрения любой системы, в которой другие элементы макияж, может считаться неуместным и ДТП — столько «грязи» и неуместной материи. я прошу вас сейчас не забывать об этом понятии; хотя большинство философы либо забывают об этом, либо слишком пренебрегают этим когда-либо упоминая об этом, я считаю, что мы должны признать это мы, в конце концов, как содержащие элемент правды.В таким образом, исцеляющее разум Евангелие снова кажется нам имеющим достоинство и важность. Мы видели, что это настоящая религия, и нет просто глупое обращение к воображению, чтобы вылечить болезнь; мы видели его метод экспериментальной проверки мало чем отличается от метод всей науки; и теперь здесь мы находим лекарство от разума как поборник совершенно определенной концепции метафизического устройство мира. Я надеюсь, что ввиду всего этого вы не пожалею, что обратил на это ваше внимание при таком длина.Давайте теперь попрощаемся со всем этим образом мышления, и обратись к тем, кто не может так быстро сбросить бремя сознания зла, но по своей природе суждено пострадать от его присутствия. Так же, как мы видели это в здравомыслие есть более мелкие и глубокие уровни, счастье, как у простого животного, и более возрожденные виды счастья, так же существуют разные уровни болезненного ум, и одно намного опаснее другого.Там люди, для которых зло означает только неправильное приспособление к ВЕЩИ, неправильное соответствие своей жизни окружающей среде. Такой зло, поскольку это излечимо, по крайней мере в принципе, на естественный план, потому что просто изменяя себя или вещи, или оба сразу, эти два термина могут соответствовать друг другу, и все снова веселятся, как брачный колокол. Но есть и другие кого зло — не просто отношение субъекта к определенному внешнему вещи, но что-то более радикальное и общее, неправильность или порок в своей сущности, который не изменяет окружающая среда или любая поверхностная перестройка внутренней сущности, может вылечить и требует сверхъестественного лекарства.На В целом, латинские расы больше склонялись к прежнему образу жизни. рассматривая зло как составленное из болезней и грехов во множественном числе, съемные в деталях; в то время как германские расы имели тенденцию думать о Грехе в единственном числе и с большой буквы, как о что-то неистребимо укоренившееся в нашей природной субъективности, и никогда не удаляться какими-либо поверхностными частичными операциями. [70] Эти сравнения рас всегда открыты для исключений, но несомненно, северный тон религии склоняется к более глубоко пессимистическое убеждение, и этот способ чувства будучи более крайними, мы найдем гораздо более поучительные для нашего исследования.Современная психология нашла большое применение слову «порог» в качестве символическое обозначение точки, в которой одно душевное состояние переходит в другой. Таким образом, мы говорим о пороге мужского сознание в целом, чтобы указать количество шума, давление или другой внешний раздражитель, который необходим, чтобы пробудить его внимание вообще. Тот, у кого высокий порог, будет дремать через количество ракеток, на которое будет сразу проснулся.Точно так же, когда человек чувствителен к малому различия в любом порядке ощущений, мы говорим, что у него низкий «различие-порог» — его разум легко переступает через него в осознание рассматриваемых различий. И именно так мы может говорить о «пороге боли», «пороге страха», «порог страдания», и быстро преодолеть его сознание одних людей, но завышенное у других быть часто достижимым их сознанием.Сангвиник и здоровые люди обычно живут на солнечной стороне своей линия страдания, депрессия и меланхолия живут за ее пределами, в тьма и опасения. Есть мужчины, у которых, кажется, есть начал свою жизнь с бутылки или двух шампанского, написанных на их кредит; в то время как другие, кажется, родились недалеко от болевой порог, который смертельно посылает малейшие раздражители над. Разве не похоже, что тот, кто более привычно жил на одном стороне болевого порога может потребоваться другой вид религия от одного, который обычно жил с другим? Этот вопрос об относительности различных типов религии к различные типы потребностей, естественно возникают на этом этапе и будут стала серьезной проблемой еще до того, как мы это сделали.Но прежде чем мы противостоять ему в общих чертах, мы должны обратиться к неприятная задача услышать то, что больные души, как мы можем назвать им, в отличие от здравомыслящих, надо сказать о секреты своей тюрьмы, их собственная особенная форма сознание. Давайте тогда решительно отвернемся от некогда рожденные и их небесно-голубое оптимистическое Евангелие; давайте не просто воскликнуть, несмотря на всю внешность: «Ура Вселенная! — Бог на Небесах, с миром все в порядке.» Скорее посмотрим, действительно ли жалость, боль, страх и сентиментальность человеческой беспомощности не может открыть более глубокий взгляд и наши руки — более сложный ключ к пониманию ситуации. Начнем с того, как МОЖЕТ быть настолько небезопасным, как успешный опыт этого мира дает стабильную опору? Цепь — это не сильнее своего самого слабого звена, а жизнь в конце концов — это цепь. В самом здоровом и благополучном существовании сколько ссылок болезни, опасности и катастрофы всегда вмешиваются? Неожиданно со дна каждого фонтана удовольствия, как — сказал старый поэт, поднимается что-то горькое: легкая тошнота, падающим мертвецом восторга, запахом меланхолии, вещами, которые звучат похвалу, для беглецов, какими бы они ни были, они приносят чувство приходить из более глубокого региона и часто иметь ужасающие убедительность.Жужжание жизни утихает от их прикосновения, как фортепианная струна перестает звучать, когда на нее падает демпфер. Конечно, музыка может начинаться снова; — и снова и снова — в интервалы. Но при этом здоровое сознание остались с непоправимым чувством ненадежности. Это колокол с трещиной; он дышит терпением и несчастный случай. Даже если предположить, что человек настолько наполнен здоровьем, как никогда не испытал на себе ничего из этих отрезвляющих интервалы, тем не менее, если он является отражающим существом, он должен обобщать и сравнивать свою долю с участью других; и при этом он должен увидеть, что его побег — это просто удачный шанс, а не существенный разница.С таким же успехом он мог быть рожден полностью разное состояние. И тогда действительно полая безопасность! Какие своего рода структура вещей, о которой вы можете сказать самое лучшее, «Слава богу, на этот раз он меня отпустил!» Разве это не его блаженство хрупкая фантастика? Разве это не твоя радость? пошлое ликование, мало чем отличавшееся от хихиканья любого негодяя над его успех? Если бы все это действительно было успешным, даже на таких условиях, как что! Но возьмите самого счастливого человека, которому больше всего завидуют мир, и в девяти случаях из десяти его сокровенное сознание один неудачи.Либо его идеалы в русле его достижения поставлены намного выше, чем достижения сами, иначе у него есть секретные идеалы, о которых мир знает ничего, и в отношении чего он внутренне осознает себя нашел желающих. Когда такой оптимист-победитель, как Гете, может выразить себя в в таком случае как же быть с менее успешными мужчинами? «Я ничего не скажу, — пишет Гете в 1824 году, — против курса моего существования.Но в сущности это была не что иное, как боль и бремя, и я могу утверждать, что за все мои 75 лет я у меня не было четырех недель подлинного благополучия. Это всего лишь вечное качение скалы, которую нужно снова поднять навсегда.» Какой человек-одиночка был когда-либо столь успешен, как Лютер? Тем не менее, когда он состарился, он оглянулся на свою жизнь как если бы это был полный провал. «Я совершенно устал от жизни.Я молюсь, чтобы Господь явился немедленно и отнеси меня отсюда. Пусть он придет, прежде всего, со своим последним Суждение: вытягиваю шею, грянет гром вперёд, и я буду в покое ». — И с ожерельем из белого агаты в руке, когда он добавил: «О Боже, дай, чтобы может прийти без промедления. Я бы с удовольствием съел это ожерелье сегодня, чтобы суд пришел завтра «. — Электресс Вдовствующая герцогиня однажды, когда Лютер обедал с ней, сказала ему: «Доктор, я желаю вам дожить до сорока лет.» «Госпожа,» ответил он, «вместо того, чтобы жить еще сорок лет, я бы бросил мой шанс на рай «. Неудача, значит, неудача! так что мир штампует нас на каждом шагу. Мы посыпать его нашими промахами, нашими проступками, нашими упущенными возможностями, со всеми памятниками нашей несоответствия своему призванию. А также с каким ужасающим акцентом он затем уничтожает нас! Нет легко хорошо, никакое простое извинение или формальное искупление не удовлетворит мировые требования, но каждый килограмм потребляемой плоти пропитан вся его кровь.Самые тонкие формы страдания, известные человеку: связанных с ядовитыми унижениями, присущими этим полученные результаты. И они являются стержневым человеческим опытом. Процесс настолько вездесущий а вечность, очевидно, является неотъемлемой частью жизни. «Там есть действительно один элемент в человеческой судьбе «, Роберт Льюис Стивенсон пишет, что «не слепота сама по себе может оспаривать. мы предназначены для выполнения, а не для достижения успеха; отказ это судьба.»[71] И наша природа укоренена в провал, стоит ли удивляться, что теологи считали его быть существенным, и думал, что только через личное переживание унижения, которое порождает более глубокое чувство значение жизни достигнуто? [72] Но это только первая стадия мировой болезни. Сделать чувствительность человека немного больше, несите его немного дальше порога страдания, и хорошее качество сами удачные моменты, когда они случаются, портятся и испорченный.Все природные блага погибают. Богатство обретает крылья; слава дыхание; любовь — обман; молодость, здоровье и удовольствие исчезают. Могут ли вещи, конец которых всегда прах и разочарование, быть настоящие блага, в которых нуждается наша душа? За всем стоит великий призрак всеобщей смерти, всеобъемлющий чернота: — «Какая польза человеку от всех трудов его, которыми он занимается? солнце? Я посмотрел на все дела, которые делали мои руки, и вот, все было суетой и досадой духа.Для этого что случается с сыновьями человеческими, случается со зверями; как один dieh, так dieh другой, все из праха, и все обращаются в снова пыль. . . . Мертвые ничего не знают, и они больше не награда; ибо память о них забыта. Также их любовь, их ненависть и их зависть исчезли; и они уже не имеют доли навеки ни в чем, что сделано под солнцем. . . . Поистине сладок свет, и приятное дело, когда глаза созерцают Солнце; но если человек живет много лет и радуется им всем, а пусть помнит дни тьмы; ибо их будет много.» Короче, жизнь и ее отрицание нерасторжимо избиты. все вместе. Но если жизнь хороша, ее отрицание должно быть Плохо. И все же оба эти факта являются одинаково важными фактами существования; а также Таким образом, всякое естественное счастье кажется зараженным противоречием. Его окружает дыхание гроба. Уму, внимательному к такому положению вещей и справедливо подлежащему к разрушающему радость холоду, который порождает такое созерцание, единственное облегчение, которое может принести здоровый дух, — это сказать: «Чепуха и ерунда, выйди на свежий воздух!» или «Поднимитесь, старик, скоро с тобой все будет хорошо, если ты только бросишь твоя болезненность! »Но если серьезно, может такое лысое животное говорить как что трактовать как рациональный ответ? Приписать религиозной ценности до простого беззаботного довольства своим краткий шанс на естественное благо — это само освящение забывчивость и поверхностность.Наши проблемы тоже лежат глубокий для ЭТОГО лечения. Тот факт, что мы МОЖЕМ умереть, что мы МОЖЕМ заболеть вообще то, что нас сбивает с толку; тот факт, что мы сейчас на мгновение жить и быть здоровым не имеет отношения к этому недоумению. Нам нужно жизнь, не связанная со смертью, здоровье, не подверженное болезням, товар, который не погибнет, товар, который летает за пределами даров природы. Все зависит от того, насколько чувствительной может стать душа к разногласиям.»Проблема со мной в том, что я слишком много верю в общее счастья и добра «, — сказал мой друг, чей сознание было такого рода «, и ничто не может утешить меня за их быстротечность. Я потрясен и смущен тем, что он возможно ». И так с большинством из нас: немного остыть возбудимость и инстинкт животных, небольшая потеря животных крутизна, немного раздражительная слабость и нисхождение болевой порог, принесет червя в ядро ​​всех наших обычных Источники восторга на виду и превращают нас в меланхолию метафизики.Гордость жизни и слава мира будут сморщиться. В конце концов, это постоянная ссора горячей юности. и седое поле. Последнее слово за старостью: чисто натуралистический взгляд на жизнь, как бы с энтузиазмом она ни начиналась, обязательно закончится печалью. Эта печаль лежит в основе всякого чисто позитивистского, агностическая, или натуралистическая схема философии. Пусть сангвиник здоровое мышление делает все возможное со своей странной жизненной силой в данный момент и игнорируя и забывая, все еще зло фон действительно стоит подумать, и череп будет ухмыляться на банкете.В практической жизни человека мы знаем, как вся его мрачность или радость по поводу любого настоящего факта зависит от более отдаленных схем и надежд, с которыми он стоит связанные с. Его значение и обрамление придают ему главную роль. его ценность. Пусть будет известно, что это никуда не приведет, и тем не менее он может быть приятен своей непосредственностью, сиянием и позолотой исчезнуть. Старик, больной коварной внутренней болезнью, поначалу может смеяться и пить вино, но он теперь знает свою судьбу, потому что врачи ее открыли; и знание выбивает удовлетворение из всех этих функций.Они партнеры смерти, а червь — их брат, и они превращаются в простую плоскость. Блеск настоящего часа всегда заимствован из фон возможностей, с которыми он связан. Пусть наши общие переживания окутаны вечным нравственным порядком; пусть наш страдания имеют бессмертное значение; пусть небо улыбнется земля и божества наносят свои визиты; пусть будет вера и надежда атмосферу, которой вдыхает человек; — и его дни проходят с изюминка; они волнуют перспективы, они волнуют более отдаленные ценности.Поместите вокруг них, напротив, леденящий холод, мрак и отсутствие всякого постоянного смысла, который для чистого натурализма и научно-популярный эволюционизм нашего времени — это все, что есть видны в конечном итоге, и острые ощущения прекращаются, или, скорее, превращаются к тревожной дрожи. Для натурализма, подпитываемого недавними космологическими рассуждениями, человечество находится в положении, аналогичном положению группы людей, живущих на замерзшее озеро, окруженное скалами, через которые нет выхода, но зная, что мало-помалу лед тает, и неизбежный день приближается, когда последний фильм о нем будет исчезнет, ​​и позорно утонуть будет человек часть существа.Чем веселее катание, тем теплее и т. Д. сверкающее солнце днем ​​и краснее костры ночью, тем острее печаль, с которой приходится воспринимать смысл общей ситуации. Ранние греки постоянно упоминаются в литературных произведениях. как образец здоровой радости, которую религия природа может порождать. Среди людей действительно было много радости. Греки — поток энтузиазма Гомера к большинству вещей, которые солнце светится устойчиво.Но даже у Гомера рефлексивные отрывки безрадостны [73], и в тот момент, когда греки систематически росли, задумавшись и думая о крайностях, они стали полными пессимистами. [74] Ревность богов, заклятый враг следует за слишком большим счастьем, всеобъемлющей смертью, судьбой темная непрозрачность, высшая и непонятная жестокость были фиксированный фон их воображения. Прекрасная радость об их политеизме — это всего лишь современная поэтическая фантастика.Они знают нет радостей, сопоставимых по качеству драгоценности с теми, которые мы скоро увидим, что илрахманы, буддисты, христиане, Мусульмане, дваждырожденные люди, чья религия ненатуралисты, черпают из их нескольких вероучений мистицизма и отречение. Разница между греческим пессимизмом и восточным пессимизмом. современная разновидность состоит в том, что греки не сделали открытия, что жалкое настроение может быть идеализировано и фигурировать как высшая форма чувствительности.Их дух был все еще слишком мужским чтобы пессимизм разрабатывался или долго останавливался в их классическая литература. Они презирали бы жизнь полностью в минорной тональности, и призвал его держаться в надлежащих границах слезотечения. Открытие того, что упор, до сих пор как мир идет, может быть возложен на его боль и неудачи, было предназначен для рас более сложных и (так сказать) более женственных чем эллины достигли в классический период.Но все равно было мрачно мировоззрение тех эллинов. пессимистичный. Стоическая бесчувственность и эпикурейское смирение были самыми дальними прогресс, который греческий ум сделал в этом направлении. В Эпикуреец сказал: «Стремитесь не быть счастливым, а скорее убегать. несчастье; сильное счастье всегда связано с болью; поэтому обнимите безопасный берег и не искушайте глубже восторги. Избегайте разочарований, ожидая малого и низкое прицеливание; и прежде всего не волнуйтесь.»Стоик сказал:» единственное подлинное благо, которое жизнь может принести человеку, — это свободное обладание собственной душой; все остальные товары — ложь «. Каждый из эти философии — в своей степени философия отчаяния в дары природы. Доверительный отказ от радостей, которые свободное предложение полностью отошло как от эпикурейцев, так и от стоиков; и то, что каждый предлагает, является способом спасения от результирующего праховое состояние души.Эпикурейский все еще ждет результатов от экономии потворства и угашения желания. Стоик надеется на отсутствие результатов и вообще отказывается от естественного блага. В обеих этих формах отставки есть достоинство. Они представляют собой отдельные этапы отрезвляющего процесса, который примитивное опьянение чувственным счастьем обязательно подвергнется. В одном остыла горячая кровь, в другом — становиться довольно холодным; и хотя я уже говорил о них в прошлом напряжены, как если бы они были просто историческими, но стоицизм и Эпикуреизм, вероятно, будет типичным для всех времен отношением, отмечая определенный этап, завершившийся в эволюции мир-больная душа.[75] Они отмечают завершение того, что мы называем некогда рожденный период, и представляют собой высшие полеты того, что дваждырожденная религия назвала бы чисто естественного человека — эпикуреизм, который можно назвать только великой любезностью. религию, демонстрирующую его утонченность, и стоицизм, демонстрирующий его моральная воля. Они покидают мир в виде непримиримых противоречия и не ищите высшего единства. По сравнению с сложные экстазы, которые сверхъестественным образом возродили христиане восточный пантеист может наслаждаться их рецептами для невозмутимости — приемы, которые кажутся почти грубыми в своей простота.Обратите внимание, однако, что я еще не претендую, наконец, на то, что ОСУДИТЕ любое из этих взглядов. Я только описываю их разнообразие. Самый безопасный путь к восторженным видам счастья который дваждырожденный делает отчет как исторический вопрос факт подвергся более радикальному пессимизму, чем все, что мы еще не рассмотрел. Мы видели, как блеск и очарование могут быть стерты с даров природы. Но есть подача несчастья настолько велико, что дары природы могут быть полностью забыты, и все предчувствия их существования исчезают из ментальное поле.Чтобы достичь этой крайности пессимизма, нужно нечто большее, чем наблюдение за жизнью и размышления после смерти. Индивид должен сам стать жертва патологической меланхолии. Как здравомыслящий энтузиасту удается игнорировать само существование зла, поэтому Субъект меланхолии невольно вынужден игнорировать что всего хорошего: для него это может больше не иметь минимум реальности.Такая чувствительность и восприимчивость к психическому боль — редкое явление, когда нервная конституция совершенно нормально; редко можно найти в здоровом предмете, даже где он является жертвой самых ужасных жестокостей внешней удача. Итак, мы отмечаем здесь невротическую конституцию, о которой я так много сказал на своей первой лекции, активно выступая на наша сцена, и ей суждено сыграть роль во многом последующем. Поскольку эти переживания меланхолии в первую очередь абсолютно личный и индивидуальный, теперь я могу помочь себе с личные документы.Больно будет их слушать, и обращаться с ними публично — это почти неприлично. Еще они лежат прямо посреди нашего пути; и если мы коснемся к психологии религии всерьез, мы должны быть готовы забыть условности и нырнуть под гладкую и лживую официальная разговорная поверхность. Можно выделить много видов патологической депрессии. Иногда это просто пассивная безрадостность и уныние.уныние, уныние, отсутствие вкуса, изюминки и весны. Профессор Рибо предложил название ангедония обозначьте это состояние. «Состояние ангедонии, позвольте мне придумать новое слово, чтобы соединить с обезболиванием, — пишет он, — изучено очень мало, но существуют. Молодая девушка была поражена болезнью печени, которая из-за через некоторое время изменилось ее телосложение. Она больше не чувствовала привязанность к отцу и матери.Она бы играла с куклу, но в ней невозможно было найти ни малейшего удовольствия. действовать. То же, что раньше приводило ее в содрогание от смеха совершенно не интересовал ее сейчас. Эскирол наблюдал за этим случаем очень умного магистрата, который также был жертвой печеночного болезнь. Каждая эмоция казалась ему мертвой. Он проявил ни извращения, ни насилия, а полное отсутствие эмоциональная реакция.Если он пошел в театр, что он сделал по привычке он не мог найти там удовольствия. Мысль о его дом его дома, его жены и его отсутствующих детей переехал он сказал, что его так же мало, как теорема Евклида »[76]. Длительная морская болезнь у большинства людей вызывает временное состояние ангедонии. Всякое добро, земное или небесное, есть вообразили, только чтобы отвернуться от него с отвращением. Временный состояние такого рода, связанное с религиозной эволюцией необычайно высокий характер, как интеллектуальный, так и моральный, является хорошо описан католическим философом отцом Грэтри в его автобиографические воспоминания.Вследствие психического изоляция и чрезмерная учеба в политехникуме, молодые Грэтри впал в состояние нервного истощения с симптомами который он так описывает: «У меня был такой всеобщий ужас, что я проснулся ночью, вздрогнув, думая, что Пантеон рухнул на Политехнический школы, или что школа была в огне, или что Сена была льется в катакомбы, и что Париж поглощается вверх.И когда эти впечатления прошли, целый день без передышка Я перенес неизлечимое и невыносимое запустение, граничащие с отчаянием. Я думал, что я на самом деле отвергнут Богом, заблудился, проклятый! Я чувствовал что-то вроде адских страданий. Перед что я никогда не думал об аде. Мой разум никогда не менялся в этом направлении. Ни беседы, ни размышления не имели произвел на меня такое впечатление. Я не считал ада. Теперь и сразу я в какой-то мере пострадал от того, что страдают там.»Но, возможно, еще более ужасно то, что каждая идея небо было отнято у меня: я больше не мог представить себе что-нибудь в этом роде. Мне казалось, что небеса не стоят того. Это было похоже на вакуум; мифологический элизиум, обитель теней менее реальный, чем земля. Я не мог представить себе ни радости, ни удовольствия в населенном ею. Счастье, радость, свет, ласка, любовь — все эти слова теперь были лишены смысла. Без сомнения я мог все еще говорил обо всем этом, но я стал неспособным чувствовать что-либо в них, понимать что-либо о их, надеясь на что-либо от них, или веря, что они существовать.Было мое большое и безутешное горе! В любом воспринимал и не представлял себе существование счастья или совершенство. Абстрактное небо над обнаженной скалой. Таким был мой нынешняя обитель предчувствия »[77] Необразованная домашняя прислуга девятнадцати лет отравляет себя, и оставляет две буквы, выражающие мотив ее поступка. Ей родителям она пишет: — «Кому-то жизнь, может быть, и сладка, но я предпочитаю то, что слаще жизнь, и это смерть.Итак, до свидания навсегда, мои дорогие родители. Это ничья вина, но мое собственное сильное желание, которое у меня есть стремился выполнить за три-четыре года. У меня всегда был надеюсь, что когда-нибудь у меня будет возможность выполнить это, и вот оно пришло. . . . Это чудо, что я отложил это так долго, но я подумал, может, стоит немного поднять настроение и поставить все мысли из головы. «Брату она пишет:» До свидания навсегда, мой самый дорогой брат.К тому времени, как ты это получишь, я уйдет навсегда. Я знаю, любимая, нет прощение за то, что я собираюсь сделать. . . . Я устал от живу, значит, я готов умереть. . . . Кому-то жизнь может быть сладкой, но смерть мне слаще ». С.А.К. Страхан: Самоубийство и Безумие, 2-е издание, Лондон, 1894 г., стр. 131. Вот вам и меланхолия в смысле неспособности к радости. чувство. Гораздо худшая его форма — положительное и активное страдание, своего рода психическая невралгия, совершенно неизвестная здоровому образу жизни.Такая тоска может иметь разные характеры, иногда больше качество отвращения; иногда раздражение и раздражение; или снова недоверия к себе и отчаяния; или из подозрение, тревога, трепет, страх. Пациент может восстать или представить; может обвинять себя или обвинять внешние силы; и он может или его может не мучить теоретическая загадка того, почему он должен так страдать. В большинстве случаев это смешанные случаи, и мы не следует относиться к нашей классификации слишком уважительно.Более того, лишь относительно небольшая часть случаев соединяются с религиозной сферой опыта в все. Возмущенные случаи, например, как правило, нет. я цитирую теперь буквально из первого случая меланхолии, на который я положил свой рука. Это письмо от пациента из французского приюта. «Я слишком много страдаю в этой больнице, как физически, так и морально. Помимо жжения и бессонницы (потому что я больше не сплю так как я здесь заткнулся, и небольшой отдых, который я получаю, нарушен дурные сны, и я просыпаюсь прыжком от кошачьих кобыл видения, молнии, гром и т. д.), страх, ужасный страх, давит на меня, держит меня без передышки, никогда не отпускает.Где во всем этом справедливость! Что я сделал, чтобы заслужить это превышение строгости? В какой форме этот страх сокрушит меня? Чего бы я не был должен тому, кто избавит меня от моей жизни! Есть, пить, лежать без сна всю ночь, беспрерывно страдать — таково прекрасное наследство, которое я получил от своей матери! Что я не могу Поймите, это злоупотребление властью. Есть пределы все, есть средний путь. Но бог не знает ни середины путь ни пределы.Я говорю Бог, но почему? Все, что я знал до сих пор, был дьяволом. В конце концов, я боюсь Бога не меньше, чем дьявол, так что я плыву, думая только о самоубийстве, но здесь нет ни мужества, ни средств, чтобы выполнить действие. Как и ты прочтите это, это легко докажет вам мое безумие. Стиль и идеи достаточно бессвязны — я сам это вижу. Но Я не могу удержаться от сумасшествия или идиота; и, как вещи такие, у кого я должен просить жалости? Я беззащитен против невидимого врага, который сжимает свои кольца вокруг меня.Я был бы не лучше вооружен против него, даже если бы увидел его, или видел его. О, если бы он только убил меня, черт его возьми! Смерть, смерть раз и навсегда! Но я останавливаюсь. Я бредил тебе долго достаточно. Я говорю бред, потому что я не могу писать иначе, имея ни мозгов, ни мыслей не осталось. О Боже! какое несчастье быть родившийся! Родился как гриб, несомненно, между вечером и утро; и насколько я был прав и прав, когда в год нашей философии в колледже я жевал горечь с пессимистами.Да, действительно, боли в жизни больше, чем радости — она ​​едина. долгая агония до могилы. Подумай, как это меня заставляет помните, что это мое ужасное горе вкупе с этим невыразимый страх, может длиться пятьдесят, сто, кто знает сколько еще лет! «[78] Это письмо показывает две вещи. Во-первых, вы видите, как весь сознание бедняка задыхается от чувства зло в том, что чувство добра в мире потеряно для него вообще.Его внимание исключает это, не может этого допустить: солнце покинуло его рай. А во-вторых, вы видите, как сварливый нрав его страданий удерживает его разум от религиозное направление. На самом деле придирчивость ума скорее к безбожию; и, насколько я знаю, это не сыграло никакой роли что бы то ни было в построении религиозных систем. Религиозная меланхолия должна быть окрашена в более плавное настроение. Толстой оставил нам в своей книге «Моя исповедь» чудесный рассказ о приступе меланхолии, который привел его к его собственные религиозные выводы.Последние в некотором отношении своеобразный; но меланхолия представляет двух персонажей, которые делают это типичный документ для нашей нынешней цели. Во-первых, это ярко выраженный случай ангедонии, пассивной потери аппетита к все жизненные ценности; во-вторых, он показывает, как измененные и отчужденный аспект, который мир принял вследствие этого стимулировал интеллект Толстого к грызущим, назойливым вопрошаниям. и попытка философского облегчения.Я процитирую Толстого на некоторая длина; но прежде я сделаю общее замечание о каждый из этих двух пунктов. Во-первых, о наших духовных суждениях и чувстве ценности в Генеральная. Известно, что факты совместимы с противоположными эмоциями. комментарии, поскольку один и тот же факт вдохновит совершенно разные чувства у разных людей и в разное время в одном и том же человек; и нет никакой рационально выводимой связи между любой внешний факт и чувства, которые он может спровоцировать.Они берут начало в другой сфере существования. в целом, в животной и духовной области субъекта существование. Представьте себя, если возможно, внезапно лишенным всего эмоции, которыми сейчас вас вдохновляет ваш мир, и постарайтесь представьте себе это КАК ОН СУЩЕСТВУЕТ, чисто само по себе, без вашего благоприятного или неблагоприятный, обнадеживающий или тревожный комментарий. Это будет для вас практически невозможно реализовать такое состояние негативность и мертвость.Ни одна часть вселенной не тогда имейте значение выше другого; и вся коллекция его вещи и серии его событий были бы без значение, характер, выражение или перспектива. Независимо от ценность, интерес или значение, которое может появиться в наших соответствующих мирах таким образом, наделены чистыми дарами ума зрителя. В страсть любви — самый известный и яркий пример этого факт. Если приходит, значит приходит; если не придет, нет процесс рассуждения может заставить это.Но это меняет ценность существа, любимого так же сильно, как восход солнца преображает Мон Blanc от трупно-серого до розового чар; и это устанавливает весь мир на новую мелодию для любовника и дарит новый выпуск в его жизнь. Так что со страхом, с негодованием, ревностью, честолюбием, поклонение. Если они есть, жизнь меняется. И были ли они быть там или нет, почти всегда зависит от нелогичности, часто на органических условиях.И как возбужденный интерес, который эти страсти, вложенные в мир, — наш подарок миру, просто как и сами страсти ПОДАРКИ — подарки нам из источников иногда низкий, иногда высокий; но почти всегда нелогично и вне нашего контроля. Как может умирающий старик рассуждать? для себя романтика, тайна, неизбежность великого вещи, которыми наша старая земля тронула его в те дни, когда он был молод и здоров? Дары плоти или дух; и дух дует, где хочет; и мир материалы пассивно придают свою поверхность всем подаркам, так как декорации безразлично воспринимают все сменяющие друг друга на него могут падать цветные огни от оптического устройства в Галерея.Между тем, практически реальный мир для каждого из нас, эффективный мир индивида — это сложный мир, физические факты и эмоциональные ценности в неразличимых комбинация. Убрать или извращать любой из факторов этого комплекса результирующий, и тот вид опыта, который мы называем патологическим следует. В случае Толстого ощущение, что жизнь имеет какой-либо смысл был на время полностью снят. Результатом стала трансформация во всем выражении реальности.Когда мы приходим изучать феномен обращения или религиозного возрождения, мы увидим что нередко последствие изменения действовало в Сюжет — это преображение лица природы в его глазах. Кажется, что новое небо сияет на новой земле. У меланхоликов обычно бывает подобное изменение, только наоборот направление. Мир теперь кажется далеким, странным, зловещим, жутко. Его цвет исчез, его дыхание холодное, нет спекуляция в глазах, которыми он сверкает.»Как будто я жил в другой век », — говорит один пациент из приюта. -« Я все вижу. через облако, — говорит другой, — все не так, как было, и Я изменился ».« Я вижу, — говорит третий, — я прикасаюсь, но вещи не подходи ко мне, густая вуаль меняет оттенок и вид все. «-» Люди движутся как тени, и кажется, что слышны звуки. из далекого мира ». -« Для меня больше нет прошлого; люди кажутся такими странными; это как если бы я не мог видеть реальность, как если бы я был в театре; как если бы люди были актерами, и все было пейзажем; Я больше не могу найти себя; Я хожу, но Зачем? Все плывет перед моими глазами, но не оставляет впечатление.«-» Я плачу ложными слезами, у меня нереальные руки: вещи, которые я вижу, не настоящие «. Такие выражения естественно поднимается на уста меланхолических субъектов, описывающих их изменившееся состояние. [79] Теперь есть субъекты, которых все это оставляет жертвой глубочайшее изумление. Странность неправильная. В нереальности быть не может. Тайна скрыта, и метафизический решение должно существовать. Если мир природы так двуличен и непривычный, какой мир, что реально? Срочное недоумение и ставится вопрос, теоретическая деятельность по изучению, и в отчаянные попытки найти правильные отношения с этим вопросом, больного часто приводят к тому, что становится для него удовлетворительным религиозное решение.Толстой рассказывает, что когда ему было около пятидесяти, он начал моменты недоумения того, что он называет арестом, как будто он не знал «как жить» или что делать. Очевидно, что это были моменты, когда волнение и интерес, которые наши функции естественно приносить перестали. Жизнь была очаровательной, теперь это было плоский трезвый, более чем трезвый, мертвый. Вещи были бессмысленно, значение которого всегда было самоочевидным. В вопросы «Почему?» и «Что дальше?» начал преследовать его все больше и чаще.Сначала казалось, что такие вопросы должны быть к ответу, и как будто он легко мог бы найти ответы, если бы потребуется время; но по мере того, как они становились все более насущными, он почувствовал, что это было похоже на те первые неудобства больного человека, на что он обращает мало внимания, пока они не сталкиваются с одним непрерывное страдание, а затем он понимает, что то, что он принял за преходящее расстройство означает самое важное в мире для него означает его смерть.Эти вопросы «Почему?» «Почему?» «Зачем?» не нашел отклик. «Я чувствовал, — говорит Толстой, — что во мне что-то сломалось. что моя жизнь всегда отдыхала, что мне нечего было держать на том, что морально моя жизнь остановилась. Непобедимая сила побудили меня избавиться от моего существования, так или иначе. Это нельзя сказать точно, что я ХОТЕЛ убить себя, ибо сила, которая уводила меня от жизни, была полнее, мощнее, более общий, чем любое простое желание.Это была сила, похожая на мою старую стремление к жизни, только оно толкало меня к противоположному направление. Все мое существо стремилось выбраться из жизнь. «Смотри же на меня, человека счастливого и здорового, прячающего веревку чтобы не повеситься на стропилах комнаты, где каждую ночь я ложился спать один; вот, я больше не собираюсь стрелять, чтобы я не поддался слишком легкому искушению покончить с собой из своего пистолета.»Я не знал, чего хочу. Я боялся жизни, я был вынуждены оставить его; и, несмотря на это, я все еще на что-то надеялся от него. «Все это происходило в то время, когда все мои внешние обстоятельства пошли, я должен был быть полностью счастлив. я имел хорошая жена, которая любила меня и которую я любил; хорошие дети и большая собственность, которая увеличивалась без каких-либо усилий часть. Мои родственники и знакомые уважали меня больше, чем Я когда-либо был; Незнакомцы меня нагружали похвалами; а также без преувеличения я мог поверить, что мое имя уже известно.Более того, я не был ни сумасшедшим, ни больным. Напротив, я обладал физической и умственной силой, которую я редко встречал в лицах моего возраста. Я мог косить не хуже мужиков, я мог работать со своим мозгом восемь часов без перерыва и не чувствовать плохие эффекты. «И все же я не мог придать разумного значения никаким действиям моих жизнь. И я был удивлен, что не понял этого из самое начало. Мое душевное состояние было как будто какое-то нечестивое и нечестивое. Кто-то разыграл надо мной глупую шутку.Можно жить только до тех пор, пока человек опьянен, опьянен жизнью; но когда один трезвеет, нельзя не увидеть, что все это глупый обман. Вернее всего то, что в нем нет ничего даже смешного или глупо в этом; это жестоко и глупо, чисто и просто. «Восточная басня о путешественнике, удивленном в пустыне зверь очень старый. «Стремясь спастись от свирепого зверя, путник прыгает в колодец, в котором нет воды; но в нижней части этого хорошо он видит дракона с открытой пастью, готового поглотить его.А также Несчастный человек, не осмелившийся выйти, чтобы не стать добычей зверя, не осмеливаясь прыгнуть на дно, чтобы не быть пожираемый драконом, цепляется за ветви дикого куста который вырастает из одной из щелей колодца. Его руки ослабевает, и он чувствует, что скоро должен уступить дорогу некой судьбе; но все же он цепляется и видит двух мышей, одну белую, другую черный, равномерно двигаясь вокруг куста, к которому он висит, и отрывая свои корни «Путник видит это и знает, что неминуемо должен погибнуть; но пока он висит, он оглядывается и находит на листьях с куста несколько капель меда.Этого он достигает своим языком и облизывает их с восторгом. «Так я держусь за сучья жизни, зная, что неизбежное дракон смерти готов разорвать меня, и я не могу понять, почему я таким образом сделался мучеником. Я пытаюсь сосать мед который раньше утешал меня; но мед мне больше не нравится, и днем ​​и ночью белая мышь и черная мышь грызут ветка, за которую цепляюсь. Я вижу только одно: неизбежный дракон и мыши — я не могу отвести взгляд от их.»Это не басня, а буквальная неопровержимая правда, которая каждый может понять. Каков будет результат того, что я делаю Cегодня? Что мне делать завтра? Каков будет результат всей моей жизни? Зачем мне жить? Зачем мне что-то делать? Есть ли в жизни цель, которой неизбежна смерть, меня ждет не отменяет и не уничтожает? «Эти вопросы самые простые в мире. От глупых дитя мудрейшего старика, они в душе каждого человека существование.Без ответа на них это невозможно, так как я опытный, чтобы жизнь продолжалась. «Но, может быть, — часто говорил я себе, — может быть что-то Я не мог заметить или понять. Это невозможно что это состояние отчаяния должно быть естественным для человечества ». А также Я искал объяснение во всех отраслях знания приобретены мужчинами. Я мучительно и долго расспрашивал и без праздного любопытства. Я искал не праздно, а кропотливо и упорно целыми днями и ночами вместе.я искал, как человек, который заблудился и пытается спасти себя — и я ничего не нашел. Более того, я убедился, что все, кто до меня искал ответ в науках, ничего не нашел. И не только это, но и то, что они признали то самое, что приводило меня в отчаяние — бессмысленная абсурдность жизни — единственное неоспоримое знания, доступные человеку «. Чтобы доказать это, Толстой цитирует Будду, Соломона и Шопенгауэр.И он находит только четыре способа, которыми его люди собственный класс и общество привыкли к ситуации. Либо просто слепота животных, сосание меда, не видя дракон или мыши — «и таким образом, — говорит он, — я могу ничего не узнаю, после того, что я знаю сейчас; «или рефлексивный эпикурейство, похищение того, что можно, пока длится день — что является только более преднамеренное оцепенение, чем первое; или же мужественное самоубийство; или видя мышей и дракона и все же слабо и жалобно цепляясь за куст жизни.Самоубийство было естественным последовательный курс, продиктованный логическим интеллектом. «Тем не менее, — говорит Толстой, — пока мой интеллект работал, что-то другое во мне тоже работало, и удерживало меня от дела — сознание жизни, как я могу его назвать, было похоже на силу это заставило мой разум сосредоточиться в другом направлении и нарисовать я выбрался из ситуации отчаяния. . . . В течение всего курса этого года, когда я почти непрерывно спрашивал себя, как закончить дело, верёвкой или пулей, во время все это время, наряду со всеми этими движениями моих идей и наблюдения, мое сердце продолжало томиться с другой тоской эмоции.Я не могу назвать это никаким другим именем, кроме жажды ради Бога. Это стремление к Богу не имело ничего общего с движение моих идей — на самом деле, это было прямо противоположно тому движение — но оно исходило из моего сердца. Это было похоже на чувство страх, который заставил меня казаться сиротой и изолированным посреди всего этого, что было так чуждо. И это чувство страх смягчался надеждой на чью-то помощь.»[80] О процессе, как интеллектуальном, так и эмоциональном, который, исходя из этой идеи о Боге, приведшей к выздоровлению Толстого, я буду ничего не говорите в этой лекции, отложив ее на час позже. В Единственное, что нас сейчас должно интересовать, — это феномен его абсолютное разочарование в обычной жизни и тот факт, что целый ряд привычных ценностей может сделать человека столь же сильным и полным преподавателей, каким бы он ни был, стал казаться таким ужасным издевательством.Когда разочарование заходит так далеко, редко бывает restitutio ad integrum. Кто-то вкусил от плода дерева, и счастье Эдема никогда не вернется. Счастье, что приходит, когда что-то действительно приходит — и довольно часто оно не возвращается в острая форма, хотя форма иногда бывает очень острой — не простое незнание плохого, но что-то гораздо более сложное, включая естественное зло как один из его элементов, но находя естественное зло нет такого камня преткновения и ужас, потому что теперь видит, что это поглощено сверхъестественным добром.Процесс является одним из искупление, а не просто возвращение к естественному здоровью, и страдальца, когда он спасен, спасает то, что ему кажется секундой рождение, более глубокий вид сознательного существа, чем он мог бы наслаждаться перед. Мы находим несколько иной тип религиозной меланхолии закреплено в литературе в автобиографии Джона Буньяна. Толстого озабоченности были в основном объективными, с целью и смысл жизни в целом вот что его так беспокоило; но бедный Проблемы Беньяна были связаны с состоянием его личной жизни. себя.Он был типичным человеком с психопатическим темпераментом, болезненная чувствительность совести, одолеваемая сомнениями, страхи и настойчивые идеи, а также жертва словесных автоматизмов, как моторные, так и сенсорные. Обычно это были тексты Священного Писания. которые, иногда пагубные, а иногда и благоприятные, приходили полугаллюцинаторную форму, как если бы это были голоса, и его разум и бить его между ними, как волан. Добавлено в это были ужасно меланхолическое презрение к себе и отчаяние.«Нет, подумал я, теперь мне становится все хуже и хуже, теперь я дальше от обращения, чем когда-либо прежде. Если бы сейчас я должен был сожгли на костре, я не мог поверить, что Христос любит меня; увы, я не мог ни слышать его, ни видеть его, ни чувствовать его, ни смаковать ничего из его вещей. Иногда я говорил о своем состоянии народу Божьему, который, услышав, пожалеет меня, и рассказал бы об обещаниях. Но они так хорошо сказали мне, что я должен дотянуться до Солнца пальцем, как велел мне получить или положиться на Обещание.[Тем не менее] все это в то время как акт греха, я никогда не был более нежным, чем сейчас; Я не осмелился возьмите булавку или палку, хоть и большую, как соломинку, для моего совесть болела и жгла при каждом прикосновении; я не мог сказать, как сказать свои слова, из страха, что я потеряю место их. О, как же я тогда осторожно делал все, что делал или говорил! я очутился как на болоте, которое тряслось, если я только пошевелился; а также как там оставили и Бог, и Христос, и дух, и все хорошие вещи.v «Но мое изначальное и внутреннее загрязнение, это была моя чума и моя недуг. По этой причине я был более отвратителен в своем собственном глаза, чем была жаба; и я тоже думал, что был таким в глазах Бога. Грех и коррупция, — сказал я, — естественным образом вырвутся из меня. сердце, как вода, пузырящаяся из фонтана. я мог бы иметь изменил сердце ни с кем. Я думал только сам дьявол мог сравниться со мной по внутреннему злу и осквернению разума.Конечно, подумал я, я оставлен Богом; и таким образом я продолжил давно, даже несколько лет вместе. «И теперь мне было жаль, что Бог сделал меня человеком. Звери, птиц, рыб и т. д., я благословил их состояние, потому что они не греховная природа; они не были противны гневу Божьему; они не должны были попасть в адский огонь после смерти. Поэтому я мог радовались, если бы мое состояние было таким же, как у них. Сейчас я благословил состояние собаки и жабы, да, я бы с радостью были в состоянии собаки или лошади, потому что я знал, что они не имел души, чтобы погибнуть под непрекращающейся тяжестью ада или Грех, как и у меня.Нет, и хотя я это видел, чувствовал это и рассыпалось вместе с ним, но то, что добавляло моя печаль заключалась в том, что я не мог найти всей душой того, что я нашел желаю избавления. Мое сердце временами было чрезвычайно тяжело. Если Я бы дал тысячу фунтов за слезу, я не мог пролить один; нет, а иногда и редкое желание избавиться от него. «Я был для себя бременем и ужасом; знать, как и сейчас, что это значит быть уставшим от моей жизни, и все же бояться умереть.Как бы я хотел быть кем угодно, только не собой! Что угодно, только не мужчина! и в любом состоянии, кроме моего собственного «[81] Бедный пациент Буньян, как и Толстой, снова увидел свет, но мы должен также отложить эту часть своего рассказа на другой час. В позже лекцию я также дам конец опыт Генри Аллина, преданного евангелиста, работавшего в Новая Шотландия сто лет назад, и кто таким образом ярко описывает высшая точка религиозной меланхолии, которая сформировала его начало.Типа не отличался от типа Беньяна. «Все, что я видел, казалось мне обузой; земля казалась мне обузой. прокляты ради меня: все деревья, растения, скалы, холмы и долины казалось, был одет в траур и стонал под тяжестью проклятия, и все вокруг меня казалось заговором моего разорение. Казалось, мои грехи открыты; так что я подумал что каждый, кого я видел, знал их, и иногда я был почти готов признают многие вещи, которые, как я думал, они знали: да иногда мне казалось, что все указывают на меня как самый виновный негодяй на земле.Теперь у меня было такое сильное чувство суета и пустота всего здесь внизу, что я знал весь мир не может сделать меня счастливым, нет, ни целая система творения. Когда я проснулся утром, первый думал был бы, о, моя несчастная душа, что мне делать, где мне можно идти? И когда я лег, сказал бы, возможно, я буду в аду до утра. Я бы много раз смотрел на зверей с завистью, всем сердцем желая оказаться на их месте, чтобы я может не иметь души, чтобы терять; и когда я увидел летающих птиц над головой, часто думал про себя, О, если бы я мог улетай прочь от моей опасности и бедствия! О, как я должен быть счастлив, если бы я был на их месте! »[82] Зависть к безмятежным животным кажется очень распространенной привязанностью. в этом типе печали.Худший вид меланхолии — это то, что принимает форму панический страх. Вот отличный пример, разрешающий печать, за которую я должен поблагодарить страдальца. Оригинал находится в Французского, и хотя испытуемый явно сильно нервничал состояние, о котором он пишет, иначе в его случае заслуга предельной простоты. Перевожу свободно. «Пока в этом состоянии философского пессимизма и общего упадок духа по поводу моих перспектив, однажды вечером я погрузился в гардеробная в сумерках, чтобы раздобыть какой-нибудь предмет там; когда внезапно на меня напали без всякого предупреждения, просто как будто это вышло из темноты, ужасный страх моего собственного существование.Одновременно в моей голове возник образ пациент с эпилепсией, которого я видел в приюте, черноволосый молодой человек с зеленоватой кожей, совершенно идиот, который все сидел день на одной из скамеек, а точнее полок у стены, его колени прижаты к подбородку, а грубая серая майка, которая была его единственной одеждой, натянута поверх них, закрывая вся его фигура. Он сидел там, как будто вылепленный Египетский кот или перуанская мумия, ничего не шевелящая, кроме черных глаз. и выглядят абсолютно нечеловеческими.Этот образ и мой страх вошли в вид сочетания друг с другом, ЧТО ОБРАЗЫВАЕТ Я, Я чувствовал, потенциально. Ничто из того, что у меня есть, не может защитить меня от Эта судьба, если для меня настанет час, когда он ударил для него. Он был так ужасен, и такое восприятие моего собственного просто кратковременного несоответствия с ним, что это было как если что-то до сих пор твердое в моей груди полностью уступит, и я превратился в массу трепещущего страха.После этого вселенная поменяли для меня совсем. Я просыпался утром за утром с ужасным страхом под ложечкой и с чувством о ненадежности жизни, о которой я никогда раньше не подозревал, и о том, что я никогда не feltsince. [83] Это было похоже на откровение; и хотя мгновенные чувства прошли, опыт заставил меня сочувствует болезненным чувствам других с тех пор. Это постепенно исчез, но в течение нескольких месяцев я не мог выйти в темно в одиночестве.»В общем, я боялся остаться один. Помню, я задавался вопросом, как другие люди могли жить, как я сам когда-либо жил, поэтому не осознавая эту яму незащищенности под поверхностью жизнь. Моя мама, в частности, очень жизнерадостный человек, казалось, мне идеальный парадокс в ее бессознательном опасности, которую вы вполне могу поверить, что я был очень осторожен, чтобы не потревожить откровениями моего душевного состояния (я всегда думал, что это Мой опыт меланхолии имел религиозное значение.» На просьбу корреспондента более подробно объяснить, что он имел в виду этими последними словами он написал такой ответ: «Я имею в виду, что страх был настолько навязчивым и сильным, что если бы я не цеплялся за такие отрывки из Священных Писаний, как «Вечный Бог — мое убежище», и т. д.: «Придите ко мне все труждающиеся и обремененные», и т. д., «Я есмь воскресение и жизнь» и т. д., я думаю, что должен был стать действительно сумасшедшим ». [84] В дополнительных примерах нет необходимости.Рассмотренные нами случаи достаточно. Один из них дает нам суету смертных вещей; другой — чувство греха; а оставшаяся описывает страх перед вселенной; — и тем или иным из этих трех способов он всегда есть изначальный оптимизм и самодовольство человека. выровняли с пылью. Ни в одном из этих случаев не было интеллектуального безумия или заблуждение относительно фактов; но были ли мы расположены открыть глава поистине безумной меланхолии с ее галлюцинации и бред, это была бы худшая история тем не менее — отчаяние абсолютное и полное, вся вселенная свертывание вокруг больного в материал подавляющего ужас, окружающий его без открытия и конца.Не концепция или интеллектуальное восприятие зла, но ужасное леденящее кровь душераздирающее ощущение того, что это близко к одному, и никакая другая концепция или ощущение, способное прожить хоть мгновение в своем присутствие. Как неуместно далекие кажутся все наши обычные изысканные оптимизма и интеллектуальных и моральных утешений в присутствии нужна такая помощь! Вот настоящая суть религиозного проблема: Помогите! помощь! Ни один пророк не может претендовать на окончательное сообщение, если он не скажет вещи, которые будут звучать как реальность в ушах таких жертв.Но избавление должно придать столь же убедительную форму, как и жалоба, если она принимает эффект; и это кажется причиной того, что более грубые религии возрожденческий, оргиастический, с кровью и чудесами и сверхъестественным операции, возможно, никогда не будут перемещены. Некоторые конституции они слишком нужны. Дойдя до этого момента, мы можем увидеть, насколько сильным может быть антагонизм. естественно возникают между здоровым взглядом на жизнь и способ, который воспринимает весь этот опыт зла ​​как нечто существенный.К этому последнему пути, болезненному пути, поскольку мы можно было бы назвать это, здоровое мышление в чистом виде кажется невыразимо слепой и поверхностный. К здоровому образу жизни, на С другой стороны, путь больной души кажется нечеловеческим и болезненным. Они роются в крысиных норах вместо того, чтобы жить на свету; с их созданием страхов и озабоченностью каждым нездоровые страдания, есть что-то почти непристойное об этих детях гнева и жажды второго рождения.Если религиозная нетерпимость, повешение и сожжение снова могут стать порядок дня, нет сомнений в том, что, как бы то ни было были в прошлом, здравомыслящие в настоящее время показать себя менее снисходительной стороной из двух. В нашем, еще не оставленном, отношении к беспристрастным наблюдателям, что мы можем сказать об этой ссоре? Мне кажется что мы должен сказать, что болезненное мышление распространяется в более широком масштабе опыта, и что его обзор совпадает.В метод отвлечения внимания от зла ​​и простой жизни в свете добра прекрасно, пока будет работать. Это будет работать со многими людьми; это будет работать гораздо больше, чем большинство из нас готовы предположить; и в рамках своей успешной операции ничего нельзя сказать против этого как религиозное решение. Но он бессильно ломается, как только наступает меланхолия; и даже если быть совершенно свободным от меланхолия, нет сомнений в том, что здравомыслие неадекватна как философская доктрина, потому что злые факты которые он категорически отказывается учитывать, являются подлинной частью реальности; и они могут в конце концов быть лучшим ключом к жизни значение и, возможно, единственные открывающие нам глаза на самые глубокие уровни истины.В нормальном жизненном процессе есть такие плохие моменты, как те, которыми наполнена безумная меланхолия, моменты, в которых радикальное зло получает свои возможности и принимает твердый оборот. В все ужасные видения сумасшедшего взяты из материала повседневный факт. Наша цивилизация основана на развалинах, и каждое индивидуальное существование уходит в одинокий спазм беспомощных агония. Если вы протестуете, мой друг, подождите, пока вы не приедете туда сам! Верить в плотоядных рептилий геологических времена трудны для нашего воображения — они кажутся слишком простыми музейные образцы.Но ни в одном из них нет зуба. музей-черепа, которые не ежедневно в течение долгих лет предвкушая крепко держаться за тело, отчаявшись от чего-то обреченная живая жертва. Формы ужаса, столь же ужасные для жертвы, если они находятся в меньшем пространственном масштабе, заполняют мир вокруг нас. Cегодня. Здесь, в наших очагах и в наших садах, адский кот играет с задыхающейся мышкой или держит горячую птицу трепещет в ее челюстях.Крокодилы, гремучие змеи и питоны являются ли в этот момент сосудами жизни такими же реальными, как и мы; их отвратительное существование заполняет каждую минуту каждого дня, который тянет его длина по длине; и когда они или другие дикие звери схватятся их живая добыча, смертельный ужас, взволновавший меланхолия — это буквально правильная реакция на ситуацию. [85] Действительно может быть, что никакое религиозное примирение с возможна абсолютная совокупность вещей.Некоторое зло действительно служение высшим формам добра; но может быть, что есть формы зла настолько крайние, что не входят ни в какую хорошую систему что бы то ни было, и что в отношении такого зла, немое подчинение или пренебрежение замечанием — единственный практический ресурс. Этот вопрос должны противостоять нам в более поздний день. Но временно и как просто вопрос программы и метода, поскольку злые факты так же подлинные части природы как хорошие, философские предположение должно заключаться в том, что они имеют какое-то рациональное значение, и это систематическое здравомыслие, не способное относиться к печали, боли и смерти любые положительные и активные все внимание, формально менее полно, чем системы которые пытаются хотя бы включить эти элементы в свой объем.Таким образом, наиболее полными религиями являются те, какие пессимистические элементы лучше всего развиты. Буддизм Конечно, и христианство — самые известные из них. Они суть религии освобождения: человек должен умереть нереальная жизнь, прежде чем он сможет родиться в реальной жизни. В моем следующем лекции, я постараюсь обсудить некоторые психологические условия этого второго рождения. К счастью, с этого момента мы придется иметь дело с более веселыми предметами, чем те, которые мы недавно остановились на.[66] Трактат о Боге, человеке и счастье, Книга II. гл. Икс. Назад [67] Комментарий к Галатам, Филадельфия, 1891, стр. 510-514 (в сокращении). Назад [68] Молинос: Духовное руководство, Книга II, главы. xvii., xviii. сокращенный. Назад [69] Я говорю это вопреки монистическим высказываниям многих писатели-психотерапевты; ибо эти высказывания действительно непоследовательны своим отношением к болезни, и легко показать, что они не быть логически вовлеченным в переживания союза с высшее Присутствие, с которым они соединяются.Выше Присутствие, а именно, не обязательно должно быть абсолютным целым, это вполне достаточно, чтобы религиозный опыт учитывал это как часть, если только это будет самая идеальная часть. Назад [70] Ср. J. Milsand: Luther et le Serf-Arbitre, 1884, passim. Назад [71] Он добавляет с характерным здоровьем: «Наши бизнес должен продолжать терпеть неудачу в хорошем настроении «. Назад [72] Бог многих людей немногим больше, чем их двор обжалование обвинительного приговора, вынесенного в отношении их неудач мнение этого мира.В нашем собственном сознании есть обычно остатки ценности, оставшиеся после наших грехов и ошибок были осуждены — наша способность признавать и сожалеть по крайней мере, они являются зародышем лучшего «я». Но мир имеет дело с нами in act, а не in posse: и об этом скрытом зародыш, о котором не догадаться извне, он никогда не принимает во внимание. Затем мы обращаемся к Всеведущему, который знает свое плохое, но знает это. хорошо в нас тоже, а кто справедлив.Мы бросаемся с нашими покаяние по его милости только Всеведущим, можем ли мы наконец стать судили. Итак, потребность в Боге совершенно определенно возникает из этого своего рода жизненный опыт. Назад [73] Например, Илиада XVII. 446: «Нет ничего хуже где угодно, чем человек из всего, что дышит и ползет по этому земля.» Назад [74] Например, Theognis, 425-428: «Лучше всего на свете. земля не для того, чтобы родиться или созерцать великолепие солнце; Лучше всего как можно скорее пересечь ворота Аид.»См. Также почти идентичный отрывок из Эдипа в Колон, 1225. — Антология полна пессимистических высказываний: «Обнаженный пришел я на землю, обнаженный я ухожу под землю — почему тогда я напрасно трудлюсь, когда вижу перед собой голый конец? »-« Как я стал? Откуда я? Зачем я пришел? Пройти далеко. Как я могу чему-то научиться, когда ничего не знаю? Я ничего не знаю ожил: еще раз буду я тем, кем был. Ничего и ничто — это вся раса смертных.»-» Для смерти мы все лелеют и откармливают, как стадо свиней, которое бессмысленно зарезан «. Назад [75] Например, в тот самый день, когда я пишу эту страницу, пост приносит мне несколько афоризмов от опытного старого друга в Гейдельберге, который может послужить хорошим современным выражение эпикурейства: «Под словом« счастье »каждый человек существо понимает другое. Это преследуемый фантом только более слабым умом.Мудрый доволен тем, что больше скромный, но гораздо более определенный термин СОДЕРЖАНИЕ. Какое образование в первую очередь следует стремиться к тому, чтобы спасти нас от неудовлетворенной жизни. Здоровье — одно из благоприятных условий, но ни в коем случае не незаменимый — удовлетворенности. Женское сердце и любовь — это хитрый прием Природы, ловушка, которую она ставит для среднего человек, чтобы заставить его работать. Но мудрый человек всегда будет предпочитаю работу, выбранную самим.» Назад [76] Рибо: Психология настроений, с. 54. Назад [77] А. Gratry: Souvenirs de ma jeunesse, 1880, стр. 119-121, сокращенный. Некоторые люди страдают ангедонией навсегда, или, во всяком случае, с потерей обычного аппетита к жизни. В В анналах самоубийств приводятся такие примеры, как: Назад [78] Roubinovitch et Toulouse: La Melancolie, 1897, с. 170, сокращенный. Назад [79] Я взял эти примеры из работы Г.Дюма: Ла Tristesse et la Joie, 1900. Назад [80] Мои выдержки взяты из французского перевода «Zonia». В сокращении я позволил себе перенести один отрывок. Назад [81] Изобилие благодати для Главы грешников: Я напечатал количество отдельных проходов непрерывно. Назад [82] Жизнь и дневник преподобного г-на Генри Аллина, Бостон. 1806, pp. 25, 26. Знакомством с этой книгой я обязан коллега, д-р.Бенджамин Рэнд. Назад [83] Сравните Bunyan. «Там я попал в очень большую дрожа до такой степени, что временами я мог, в течение нескольких дней вместе, почувствуйте мое тело, а также мой разум, чтобы встряхнуть и колебаться под предчувствием ужасного суда Божьего, что падет на тех, кто согрешил, самый страшный и страшный. непростительный грех. Я тоже почувствовал такое засорение и жар на своем желудка, из-за этого моего ужаса, что я был, особенно в иногда, как будто моя грудина раскололась на части.. . . Так я наматывал, шпагал и съеживался под тяжестью, которая была на меня; это бремя также так угнетало меня, что я не мог стоять, ни идти, ни лежать, ни в покое, ни в тишине «. Назад [84] О другом случае столь же внезапного страха см. Генри Джеймс: Общество — искупленная форма человека, Бостон, 1879, стр. 43 и сл. Назад [85] Пример: «Было около одиннадцати часов ночи … но я гулял еще с людьми. . . .Вдруг слева на обочине нашей дороги среди кустов послышался треск; все мы были встревожены, и в одно мгновение из джунглях, набросился на того, кто был впереди, и унес его в мгновение ока. Наплыв животное, и раздавленные кости бедной жертвы во рту, и его последний крик отчаяния: «Хо хай!» невольно повторяется все мы закончили через три секунды; а потом я не знаю что происходило, пока я не пришел в себя, когда я обнаружил себя и товарищи, лежащие на земле, как будто готовые быть съеденными нашим врагом властелином леса.Я нахожу свою ручку не в состоянии описать ужас этого ужасного момента. Наш конечности окоченели, наша способность говорить прекратилась, и наши сердца забились яростно, и только шепот того же «Хо хай!» был услышан от нас. В этом состоянии мы ползли на четвереньках некоторое расстояние назад, а затем побежал за жизнь со скоростью арабской лошади за около получаса, и, к счастью, дошло до небольшого деревня. . . . После этого на каждого из нас напали лихорадка, сопровождающаяся дрожью, в каком плачевном состоянии мы осталось до утра.»- Автобиография Лютуллы, мусульманина. Джентльмен, Лейпциг, 1857 г., стр. 112. Назад

Больная душа — Цифровая коллекция NYPL

Заголовок

Больная душа

Имена

Штернер, Альберт, 1863-1946 (художник)

Коллекция

Альберт Стернер: гравюры и рисунки

Литографии

Даты / происхождение

Дата создания: 1915

Расположение библиотеки

Мириам и Ира Д.Отдел искусства, эстампов и фотографий Wallach: Коллекция печати

Расположение полок: 62121

Жанры

Печать

Заметки

Содержание: Подпись карандашом. l.r .; 1915.

Собственность: Дар художника

Содержание: Подпись карандашом. l.l .; Альберт Стернер.

Физическое описание

Литографии

Объем: 1 оттиск на коричневой мелованной бумаге: литография; изображение 43,2 х 40 см. (17 х 15 3/4 дюйма), на листе 50.8 х 43,5 см. (20 x 17 1/8 дюйма)

Тип ресурса

Неподвижное изображение

Идентификаторы

Номер объекта TMS: 62121

ID TMS: 132415

Универсальный уникальный идентификатор (UUID)

: 49dd3590-c6f7-012f-d7b1-58d385a7bc34

Заявление о правах

Нью-Йоркская публичная библиотека считает, что этот объект является общественным достоянием в соответствии с законодательством США, но не определяла его статус авторских прав в соответствии с законами об авторском праве других стран.Этот элемент может не находиться в общественном достоянии в соответствии с законодательством других стран. Хотя это и не обязательно, но если вы хотите указать нас в качестве источника, используйте следующее заявление «Из публичной библиотеки Нью-Йорка» и дайте обратную ссылку на этот элемент на нашем сайте цифровых коллекций. Это помогает нам отслеживать, как используется наша коллекция, и помогает оправдать свободный выпуск еще большего количества контента в будущем.

Элемент хронологии событий

• 1863: Родился Создатель
• 1915: Создан
• 1946: Смерть Создателя
• 2015: Оцифровано
• 2021: Найдено вами!
• 2022 г.

Сила одной идеи — Erraticus

«Благодаря вам у меня впервые появилась внятная и разумная концепция свободы», — пишет американский философ Уильям Джеймс в письме Чарльзу Ренувье в 1872 году.«Я начинаю возрождаться для нравственной жизни». Сражаясь с меланхолией и суицидальными размышлениями на протяжении большей части своей юной взрослой жизни, будущий «отец американской психологии» испытал на себе силу воплощенных идей, которые должны воодушевлять и воодушевлять нас. Идеи действительно экономят. По крайней мере, так утверждает Джон Кааг в своей новой книге.

В разделе Sick Souls, Healthy Mind: How William James Can Save Your Life (2020) мы предлагаем доступное исследование интеллектуальной и эмоциональной жизни одного из основателей прагматизма.Отчасти мемуары и отчасти история, этот вклад является свидетельством того, как можно строить свою жизнь вокруг плодотворных идей. В наш век, одержимый технологиями и сокращающий материальный ущерб, часто пренебрегают спасительной силой идей — в ущерб человеческому процветанию.

Прочтите «Смысл жизни больше не имеет значения для философов»

Уильям Джеймс как «больная душа»

«Сегодня Джеймса обычно описывают как человека, который столкнулся с психическим заболеванием без помощи врачей», — отмечает Кааг .«Это не совсем так; он был врачом. Вся философия Уильяма Джеймса, от начала до конца, была направлена ​​на спасение жизни, его жизней. Философия никогда не была отстраненным интеллектуальным упражнением или игрой слов. . . . Речь шла о том, чтобы быть вдумчивым и живым ». Это не игнорирование преимуществ медицинской науки и технологий, а громкий призыв к нам пересмотреть роль идей в формировании основ общества и дать нам возможность лучше решать экзистенциальные проблемы.Если мы экспериментируем с идеями как с «живыми гипотезами», мы можем прийти к тем, которые принесут нам наибольшую пользу. Кроме того, мы с уверенностью можем отказаться от тех, которые вызывают гниение души или отравляют разум.

Выросший в обеспеченной семье во времена викторианской Америки, Уильям Джеймс был старшим братом не менее известного писателя Генри Джеймса и крестником Ральфа Уолдо Эмерсона, еще одного столпа американского литературного пантеона. В раннем взрослом возрасте Джеймс был универсалом, ищущим свою страсть, немного эрудитом, которого Кааг описывает как «наполовину поэт, наполовину биолог, наполовину художник, наполовину мистик.”

Так почему именно Уильям Джеймс имеет значение сегодня? Почему всем, а не только обеспеченным или буржуазным членам общества, следует уделять больше внимания плодотворности идей? «Не бывает безоговорочного товара», — отмечает Кааг. «Внешность обманчива. Свобода пронизана тревогой. Привилегии могут быть непоколебимым бременем ». И, без сомнения, Джеймс происходил из привилегированных семей. Его отец был независимо богатым человеком, входившим в некоторые из наиболее интеллектуально влиятельных кругов Америки.Это дало Уильяму Джеймсу международное образование, которое включало остановки в Париже, Германия, и экспедицию на Амазонку со всемирно известным швейцарским биологом Луи Агассисом. У него было раннее образование, вызывающее зависть.

Джеймс является показательным примером того, что независимо от социальных или материальных преимуществ, эмоциональное расстройство и отчаяние могут постичь любого из нас. Никто не освобожден. Можно с уверенностью сказать, что колода Джеймса сложилась в его пользу. Те, кто сосредоточен на социальной несправедливости и экономическом неравенстве, правы, обращая внимание на материальную нехватку многих, оставшихся позади — или угнетенных — в Америке, но мы не должны умышленно игнорировать влияние идей, которые должны сделать человеческое процветание более изобильным во всем обществе — на на каждые социально-экономических уровней.

В статье «Потеря счастья в странах рыночной демократии», (2001), политолог Роберт Э. Лейн предполагает, что нет никакой корреляции между субъективным благополучием и материальным прогрессом, когда люди оказываются за чертой бедности. Другими словами, когда человек преодолевает этот уровень экономических трудностей, оказывается, что увеличение материального благосостояния не ведет к более высокому уровню осмысленной жизни. Это напоминает Иерархию потребностей Абрахама Маслоу, намекающую на важность удовлетворения физиологических требований и требований безопасности, прежде чем человек сможет испытать глубокое психологическое благополучие и самореализацию.Примечательно, что концепцию Маслоу следует рассматривать в целом, а не линейно или последовательно. Нижние ярусы пирамиды важны, но можно встречаться с другими слоями или одновременно оказывать им внимание в их попытках создать «хорошую жизнь».

Джеймс имел обширную финансовую и социальную поддержку, на которую можно было положиться, но, я считаю, его «больная душа» свидетельствует о силе идеи — в его случае, спора между детерминизмом и свободой воли — должно влиять на наше эмоциональное благополучие. . Некоторые идеи больше подходят для человеческого процветания, чем другие.

По словам Каага, «Джеймсу были предоставлены все возможности для процветания и защиты от суровых реалий мира». Однако нужно сказать кое-что тем, у кого достаточно свободного времени, чтобы глубоко задуматься об ужасающей возможности того, что человеческое существование совершенно бессмысленно. «Это как если бы только после того, как человеку было дано все, — пишет Кааг, — у человека появляется шанс понять, что всего может никогда не хватить, чтобы действительно иметь значение».

Возможно, вы также часто говорили, что «мы — куча мешков для мяса, предназначенных для измельчителя.

Не нужно думать, что Джеймс был своего рода наследником трастового фонда, удивленным, обнаружив, что его погоня за потребительскими удовольствиями полностью пуста. Он серьезно относился к вопросам жизни, очевидной реальности того, что она жестока и несправедлива — существование обременительного в предопределенном мире. Особенно для людей из неблагополучных семей. Для Джеймса жизнь была серьезным делом. Он задавался вопросом, что он может сделать, чтобы облегчить свои страдания и страдания других больных душ?

Прочитать «Депрессия не вызвана химическим дисбалансом»

Их плоды, а не корни

Было бы разумно спросить себя, какие идеи или основные взгляды, которых мы придерживаемся, на самом деле ухудшают наше благополучие и препятствуют нашей способности приносить пользу нашим сообществам.Кааг пишет: «Мы, по словам немецкого философа двадцатого века Мартина Хайдеггера,« брошены »в мир, брошены на произвол судьбы и на протяжении большей части подросткового возраста живем во власти сил, находящихся вне нашего контроля». Удушающая мысль когда-либо приходила в голову юному Уильяму Джеймсу. Один из них он посвятит последние десятилетия своей жизни ниспровержению и опровержению.

Каждый из нас придерживается мировоззрения, которое в некоторых ключевых отношениях является проблематичным. Они подавляют дух, делают нас менее способными преодолевать человеческие препятствия и, в конечном итоге, лишены истинных качеств.К сожалению, мы обычно принимаем как истину определенные идеи, которые заманивают в ловушку или ограничивают нас. Они лишают нас мотивации, делают утренний подъем непреодолимым и в конечном итоге формируют наше восприятие мира. Как сказал Джеймс: «Не бойся жизни. Верьте, что жизнь стоит того, чтобы жить, и ваша вера поможет создать факт ».

Для Уильяма Джеймса детерминизм был одной из этих идей. Его тяготила навязчивая мысль о том, что все мы могли бы быть просто «винтиками в машине, построенной к несчастью».Детерминизм — представление о том, что настоящее и будущее уже определены действиями, датируемыми от до бесконечности — был центральной идеей, которая удерживала его в тисках депрессии. Он воспринял это как угрозу всем ценностям и смыслам, которые действительно важны для людей. Его можно было считать его самым большим антагонистом. Его работа по сути является протестом против механистического мира; или, скорее, его попытка показать безрассудство предположения, что детерминизм — это полезный взгляд на человеческую деятельность.

Как лучше всего оценивать идеи? Джеймс знал, что наши самые сокровенные убеждения нельзя полностью проверить или опровергнуть. Особенно не в узком эмпирическом смысле, который ценит только то, что можно измерить и наблюдать, особенно в контролируемой, деконтекстуализированной лабораторной обстановке. Эти редукционистские эмпирики работают с представлением о том, что истина — это объект «снаружи», который можно получить или раскрыть.

Или же, как утверждает Джеймс, «Истина случается с идеей.Это становится правдой, становится правдой благодаря событиям ». Идея обладает качествами истины в той мере, в какой она помогает нам решать проблемы, с которыми мы сталкиваемся. Другими словами, принцип гравитации верен с точки зрения его практических последствий. Я уверен, что гравитация истинна, потому что, когда я живу , как если бы это был истинный , я могу совершать много удивительных вещей. Я остаюсь в живых, потому что понимаю, что, сойдя с высокого здания, я упаду навстречу ужасающей смерти. Я также могу быть уверен, что гравитация верна, потому что многие технологии, основанные на ее истинности, позволяют нам больше процветать как человеческие существа (безопасные воздушные путешествия и строительство надежных зданий, чтобы назвать пару).Мне не нужно теряться в абстракциях, пытаясь доказать, что гравитация соответствует некоторому идеалистическому представлению о неизменной, окончательной реальности, находящейся в царстве идей или некотором метафизическом измерении.

Итак, по свободной воле. Каковы плоды или практические последствия предположения о том, что у нас есть возможность выбирать иначе? Собираемся ли мы, как люди, прожить на больше или на меньше процветающих жизней, если будем действовать так, как будто мы живем в детерминированном существовании? Приведет ли предположение о свободе к созданию более желанных сообществ и более процветающих и справедливых обществ, или нет?

Прочтите «Истина не абсолютна, но то, что работает»

Проверка наших жизненных гипотез

Почему вера в детерминизм может быть настолько проблематичной? «Помните, что для любого события, для детерминиста, даже явно злого или отвратительного не могло быть иначе», — объясняет Кааг.«Возьмите самое ужасное убийство или преступление на почве ненависти — хотел ли преступник это сделать? Был ли у него или у нее настоящий выбор в этом вопросе? Мог ли он или она не стать преступником? Не согласно детерминисту. В этом случае раскаяние, сожаление и моральная вина имеют очень мало смысла, если вообще имеют его ». Будучи студентом факультета психологии и философии, я также боролся с неудобными последствиями детерминированного мира. Он представил нашу систему правосудия в абсурдно несправедливом свете. У него был потенциал, чтобы разрушить многие из основных структур, которые заставляли людей активно заниматься задачами существования, стремиться к «хорошей жизни» или, по крайней мере, участвовать в ней глубоко и всесторонне.

Как тогда мы оцениваем претензию на детерминизм? Чисто рационалистическое стремление к a priori объяснениям кажется слишком оторванным от нашего хаотического опыта. Как упорядоченное и абстрактное волшебным образом превращается в конкретное? С другой стороны, чисто эмпирический подход кажется неспособным учесть аспекты существования, которые нелегко операционализировать или измерить количественно, особенно наши самые заветные ценности и жизненно важные человеческие идеалы. Если мы не можем с уверенностью доказать (или опровергнуть) детерминизм, какой путь нам остается?

Уильям Джеймс пишет: «Вам нужна комбинированная система.. . научная верность фактам и готовность принимать во внимание их, дух адаптации и приспособления, короче говоря, но также старая вера в человеческие ценности и вытекающая из этого спонтанность религиозного или романтического типа ». Философская работа Джеймса — это попытка примирить кажущиеся трудными, но запутанные факты реальности с самыми глубоко человеческими ценностями, которых мы придерживаемся, — большинство из которых стали возможными или значимыми только в мире, который приспосабливает к некоторому подобию свободы воли.

Это не означает, что мы принимаем только идеи, которые утешают нашу хрупкую психику. Это также не дает людям права верить во все, что они хотят. Кааг пишет: «Вместо этого идея оказывается успешной, буквально« движется вперед »через множество тестов, проводимых разными людьми в течение длительного периода времени. В этом отношении это похоже на науку. Успех любого конкретного вывода подтверждается только временно ». Джеймс предполагает, что истина — это то, к чему мы приближались, когда многие люди проверяли живые гипотезы .Мы должны признать, что почти каждая идея, которую мы считаем истинной сегодня, рано или поздно окажется ложной, и что как «сообщество исследователей» — термин, введенный Чарльзом Сандерсом Пирсом, одним из основателей прагматизма, — мы только приближаемся к полноте. истины как группа. Отсюда жизненно важная связь между истиной и демократической жизнью.

Мы идем к истине, экспериментируя с любой идеей в нашей жизни. Если что-то окажется плодотворным в наших уникальных обстоятельствах, мы предлагаем это нашим попутчикам как многообещающую идею, над которой они также могут поэкспериментировать в своем конкретном контексте.Наша задача — сориентироваться в методологии, которая сосредотачивается на проверке живых гипотез . В этом мы поймем то, что поднимает наш собственный дух, дает нам инструменты для решения наших очень реальных экзистенциальных проблем, и, в конечном итоге, передаст это нашим соседям, чтобы они испытали их по-своему.

«Согласно Джеймсу, есть еще одно преимущество в том, чтобы привязать свои идеи к опыту», — утверждает Кааг. «Опыт — это общая площадка — место, где люди с разными идеями могут встретиться и, во многих случаях, прийти к согласию.Чтобы оценить любые две теории, нужно взглянуть на их соответствующие практические следствия и проследить их «сенсационный конец». Если они достигают одинаковых конечных точек, можно сказать, что идеи практически совпадают ». Ценность идеи — ее оправдание для утверждения истины — основывается на практических последствиях, которые она также подтверждается жизненным опытом членов более широкого сообщества. «[N] Либо вся истина, либо все добро открываются любому отдельному наблюдателю, хотя каждый наблюдатель получает частичное превосходство в понимании того особого положения, в котором он находится», — пишет Джеймс.

Сила одной идеи может изменить все наше существо. Он может привести нас к отчаянию и унынию, так же как он может оживить наш разум и поднять наши сердца. Если кто-то обнаруживает себя в постоянном состоянии тревоги и депрессии, жизнь Джеймса предполагает, что он, вероятно, поддерживает какие-то бесплодные или гнилые убеждения относительно того, что значит быть человеком. Обстоятельства имеют некоторую сдерживающую власть над нами, но, как мудро напомнить стоический философ Эпектитус в Энхиридион (135 г. н. Э.), Нас «беспокоят не вещи, а принципы и представления, которые [мы] формируем. по поводу вещей.”

Мы не должны смиряться с предопределенными ментальными или эмоциональными состояниями. Наше благополучие не зависит от редукционистского взгляда на биологию, нейрохимию или социальные обстоятельства. Джеймс показывает, что у нас больше шансов подняться над нашим меланхолическим ступором, если мы будем проверять идеи как живые гипотезы . Это требует от нас активного участия в жизни и тщательного изучения ментальных моделей и философии, которые определяют наши действия.

Прочтите « Рортианский либерализм и проблема истины»

Идеи должны стать привычкой, если они работают

Идея сама по себе не спасет.Мы не обнаружим в полной мере его практической полезности, если идея не станет такой же конкретной, как привычка. Рассмотрим взаимосвязь между нашими привычками и нашей эмоциональной жизнью; в том, что сейчас известно как теория эмоций Джеймса-Ланге, Уильям Джеймс утверждает, что наши эмоции часто вызываются нашими действиями, а не наоборот. Отчасти мы впадаем в депрессию, потому что сутулим плечи, хмуримся, позволяем нашей среде обитания быть убогой и беспорядочной или постоянно жалуемся. Наша эмоциональная жизнь является частью цикла «биологической обратной связи», который направляет наши действия точно так же, как наши произвольные движения усиливают (или изменяют) нашу внутреннюю жизнь.Джеймс написал в книге Principles of Psychology (1890): «Мы не смеемся, потому что мы счастливы, мы счастливы, потому что мы смеемся».

Это напоминает мою одиночную поездку в Вирджиния-Бич несколько лет назад. Во время трехчасовой поездки из Вашингтона, округ Колумбия, где я тогда жил, я решил поэкспериментировать с этой самой идеей. Как и большинство людей, я осознавал, что обычно испытываю порыв положительного аффекта всякий раз, когда улыбаюсь, даже если на мгновение. Но мне было интересно, что произойдет, если я заставлю себя сидеть прямо и улыбаться, как Чеширский кот, на протяжении всей экскурсии.Повторяя положительное влияние, которое я испытал от буддийской практики дзадзэн — рутинного упражнения, отчасти сосредоточенного на сидении в правильной позе , — я обнаружил, что мое вынужденное выражение счастья вызвало неожиданно сильную эмоцию, мало чем отличавшуюся от кратковременной радости или тихое спокойствие. Это не было единственным выходом из меланхолии, которую я испытывал в то время в то время, но он свидетельствовал о том, что, приняв множество мелких привычек, проявляющихся в постепенном улучшении эмоционального благополучия, я мог бы укрепить свое общее душевное состояние. длительный период времени.

Плоды превращения веры в привычку меняют все существо. Этот — одно из ключевых открытий, которые мы можем извлечь из неустанной борьбы Уильяма Джеймса за правильное понимание того, что значит быть человеком и как бороться со страданиями, которые происходят во внутренней жизни.

Прочтите «Прагматическую истину экзистенциализма»

Уильям Джеймс и его «Первый акт свободной воли»

Как упоминалось в начале, Джеймс обнаружил, что переродился, вдохновленный идеями Шарля Ренувье относительно свободы воли и детерминизма .Он вспоминает в своем дневнике: «Я думаю, что вчера в моей жизни был кризис. Я закончил вторую книгу Ренувье Essais и не вижу причин, по которым его определение свободы воли — «поддержание мысли, потому что я выбираю, когда у меня могут быть другие мысли» — должно быть определением иллюзии ». Это посеяло семена того, что в конечном итоге стало его знаменитым изречением, его Ebenezer, которое бросит на детерминизм. В письме 1907 года Герберту Уэллсу он пишет: «Моим первым проявлением свободы воли будет вера в свободную волю.Его прозрение дало ему «абсолютное начало», как он писал своему отцу в 1873 году. «Это разница между жизнью и смертью». Это пробуждение подпитывало его кампанию, когда он стремился переделать философию и психологию, чтобы прочно поместить их в жизненный опыт.

Что касается философской системы, которую Уильям Джеймс помог создать — прагматизма, то она в конечном итоге «касается жизни и ее улучшения. Это оно. И этого достаточно », — говорит Кааг. Я не уверен, что мы можем надеяться на что-то большее, чем то, что немного улучшит нашу ситуацию и лучше подготовит нас, чтобы помочь нашим попутчикам.

Джон Кааг заключает, что даже страдания и «поиски наощупь» Уильяма Джеймса, однако, были глубоко значимыми, и это возможно. . . спасти жизнь или сделать душу немного менее больной: его борьба с детерминизмом, его раскопки свободы воли, его упор на действие и формирование привычки. . . . Это были разные смысловые векторы, которые помогли Джеймсу дожить до среднего возраста ».

Это мелочи, наши, казалось бы, приземленные привычки, в конечном итоге имеют огромное влияние. Мы ограничены в некоторой степени, а некоторые люди больше, чем другие, нашими физическими или экономическими обстоятельствами, особенно наиболее маргинализованными из нас.Кроме того, мы получаем некоторые вредные привычки и мировоззрения от наших родителей и сообществ, в которых мы выросли. Однако Уильям Джеймс заявляет, что ни наши убеждения, ни ценности, ни жизнь не суждены. Возможно, нам еще многое предстоит сделать. И в этом большая надежда для людей с больной душой, стремящихся к более здоровому уму.

Джеффри — основатель и главный редактор Erraticus , а также ведущий The Damn the Absolute! подкаст.

Он бывший специалист в области психического здоровья и педагог, чьи исследовательские интересы сосредоточены на локализме, американском прагматизме и биорегионализме.Он в первую очередь охватывает образование, философию, психологию и религию.

Живет в Каскадии.

Врач моей больной грехом души / Больной души

Врач моей больной грехом души, К тебе я приношу свой случай; Мой неистовый контроль над недугом, И исцели меня своей милостью. 2.Сожалею о страданиях, которые я терплю, Смотри, как я скорблю и томлюсь; Никогда не могу надеяться на исцеление С любой стороны, кроме твоей. 3. Я раскрываю всю свою жалобу, Но с чего мне начать? Мои слова не могут полностью раскрасить Это худшая смута, грех.

4. Лежит не в одной части, Но через мой фрейм распространяется; Жгучая лихорадка в моем сердце, В моей голове паралич. 5. Это делает меня глухим, немым и слепым, И бессильный и хромой; И облака, и наполняют мой разум, Безумием, страхом и стыдом. 6. Тысяча злых мыслей вторгаются В груди бурлит; Которые мешают мне поесть, И лишите меня покоя. You may also like... Детский рисунок русского народного костюма: Раскраска русский народный костюм – Национальный костюм рисунок для детей 1 класса Любовь воропаева поэтесса стихи: Виктор ДОРОХИН и Любовь ВОРОПАЕВА ~ Поэзия (Авторская песня) – стихи разных лет из моей книги «Словарь Любви» Нитевой лифтинг лица плюсы и минусы: Нитевой лифтинг лица – плюсы и минусы, а также реальные отзывы клиентов – Плюсы, минусы и эффект нитевого лифтинга кожи лица Next Девушка позвала гулять: что это значит и как себя вести Previous Когда мама болеет: Болеет мама: как поддержать? | Советы психолога Добавить комментарий Отменить ответ Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены * Комментарий * Имя * Email * Сайт