Наринэ Абгарян биография, фото, личная жизнь
Профессиональная деятельность
Наринэ — одна из самых известных современных писателей-драматургов. В отзывах о книгах Наринэ в основном пишут, что ее произведения возвращают в самое лучшее время жизни — в детство. На вопрос, в чем секрет ее успеха, Наринэ отвечает: «Я не знаю, честно говоря, в чем секрет моего успеха, может быть в искренности, в юморе, ведь человек любит смеяться, и именно с юмористического произведения начался мой литературный путь». Книги писательницы Наринэ пользуются огромным успехом у людей разных поколений, возрастов и национальностей.
Книги Наринэ Абгарян
Манюня
Повесть, 2010 год
Манюня пишет фантастичЫскЫй роман
Роман, 2011 год
Понаехавшая
Роман, 2011 год
Манюня, юбилей Ба и прочие треволнения
Роман, 2012 год
Семён Андреич. Летопись в каракулях
Девять дней в июле
Сборник рассказов, 2012 год
Люди, которые всегда со мной
Роман, 2014 год
С неба упали три яблока
Роман, 2015 год
Счастье Муры
Повесть, 2015 год
Двойная радуга
Сборник рассказов, 2015 год
Шоколадный дедушка (написано в соавторстве с Валентином Постниковым)
Сказочная повесть, 2016 год
О любви
Истории и рассказы, 2016 год
Зулали
Сборник рассказов, 2016 год
Девочка Манюня
У Наринэ была заветная мечта – увидеть себя маленькой. И, по ее словам, желание это было настолько сильным, что однажды она взяла и написала книгу о своем детстве, семье и друзьях, родных и близких, о городе, где она родилась, и о людях, которые там живут.
“«Манюня» – то светлое, что я храню в своем сердце. То прекрасное, которым я с радостью поделилась с вами. У меня была заветная мечта – увидеть себя маленькой. Получается, что моя мечта сбылась. Теперь я точно знаю – мечты сбываются. Обязательно сбываются. Нужно просто очень этого хотеть.”
Цитаты из книг Наринэ Абгарян
«С нашими людьми можно договориться только тогда, когда они этого хотят. То есть никогда», Манюня
«Я прошу вас остановиться на минуту и вспомнить, как это прекрасно — просто дружить. Вот так должно быть сейчас. И завтра. И послезавтра. Всегда», Манюня
«Влюбиться можно хоть в кого угодно,потому что сердце само выбирает, кого любить. Видишь кого-то и сердце рррррраз — и влюбляется. И все, до свидания, спокойная жизнь», Манюня. Все приключения Манюни, смешные и невероятные
Премии и награды
2016 — Премия «Ясная Поляна» за книгу «С неба упали три яблока»
2011 — Автор вошла в длинный список номинантов на премию «Большая книга» 2011 года.
2013 — получила премию «BABY-НОС» (Новая русская словесность).
2014 — сказка Абгарян «Великан, который мечтал играть на скрипке» была признана порталом «Папмамбук» лучшей детской книгой.
Интервью с Наринэ Абгарян
Наринэ Абгарян: “Не воспринимайте себя серьезно!” — brunch.lv/narine-abgaryan-ne-vosprinimayte-sebya-serezno/
Наринэ Абгарян: «Люби, заботься, будь рядом» — godliteratury.ru/public-post/narinye-abgaryan-lyubi-zabotsya-bud-rya
Наринэ Абгарян на радиостанции “Эхо Москвы” — echo.msk.ru/guests/816602-echo/
Наринэ Абгарян: Добрые рецепты «грозной» Ба — www.aif.ru/food/37323
Наринэ Абгарян о геноциде армян — www.rusrep.ru/article/2015/05/03/7-voprosov-narine-abgaryan/
Книжный Салон 2016 — Буквоед — Интервью с Наринэ Абгарян — www.youtube.com/watch?v=XQxkEQB43E4
Наринэ Абгарян: детство — это счастье, не важно, в какой стране оно было
https://ria.ru/20191029/1560315482.html
Наринэ Абгарян: детство — это счастье, не важно, в какой стране оно было
Наринэ Абгарян: детство — это счастье, не важно, в какой стране оно было — РИА Новости, 29.10.2019
Наринэ Абгарян: детство — это счастье, не важно, в какой стране оно было
Наринэ Абгарян — российская писательница армянского происхождения, автор сборника смешных и трогательных автобиографических рассказов о детстве «Манюня»… РИА Новости, 29.10.2019
2019-10-29T08:00
2019-10-29T08:00
2019-10-29T13:54
культура
книги
новости культуры
/html/head/meta[@name=’og:title’]/@content
/html/head/meta[@name=’og:description’]/@content
https://cdn22.img.ria.ru/images/156031/71/1560317187_0:80:3072:1808_1920x0_80_0_0_94033b253173142be13722d8e0658c9c.jpg
МОСКВА, 29 окт — РИА Новости, Светлана Вовк. Наринэ Абгарян — российская писательница армянского происхождения, автор сборника смешных и трогательных автобиографических рассказов о детстве «Манюня». Недавно в РАМТе по ним поставили спектакль. В интервью РИА Новости Наринэ рассказала, какое условие выдвинула режиссеру, как одни похороны помогли ей выбрать тему для книги и что поразило ее русскую подругу, переехавшую в Армению. — Спектакль в РАМТе вам понравился?— На премьере я смеялась вместе со всеми зрителями. А на втором спектакле за мной сидел мальчик лет семи, который шепотом проговаривал вместе с артистами текст. Я в постановке не участвовала, потому что не знаю законов театра. Инсценировку делала Рузанна Мовсесян — режиссер. Она же придумала очень смешное Армянское радио, которое комментирует все происходящее на сцене. У меня было только одно условие: чтобы роль Ба отдали Нине Дворжецкой. Манюню сыграла Анна Ковалева, а Наринэ — Аня Дворжецкая (дочка Нины), которая прямо вылитая я в детстве, только нос поменьше, ей больше повезло.— «Манюня», за которую вас полюбили читатели, — о счастливом советском детстве. Поколение 40+ часто упрекают за ностальгию по тому времени. Говорят: «Нашли что вспоминать, сплошная фальшь и дефицит». Вы на чьей стороне?— Если возвращение в детство — это счастье, не имеет значения, в какой стране оно было и сколько стоила колбаса в магазине. Тут ведь дело не в Советском Союзе. — Вы удивительно тепло пишете о детях и стариках. Отношение к ним в Армении и в России сильно отличается?— Не сильно, но отличается. Армения более патриархальная. Мы с детства знали, что бабушкам-дедушкам нельзя возражать, их слово — закон. А к детям у нас какая-то патологическая любовь. Одна моя русская подруга переехала в Армению, когда была беременной, и там родила. Так вот, она рассказывала, как странно для нее первое время было зайти в магазин с малышом, где его тут же забирали со словами: «Ой, мы с ним пока поиграем, а вы покупайте, что нужно». А когда вернулась с ребенком в Москву, ей этого очень не хватало. Она мне говорила: «Представляешь, пошли в магазин с Сашей, и хоть бы одна зараза мне помогла». Но мне кажется, что это разница в воспитании, а не в количестве любви. Для армян дети — это святое. Но это не значит, конечно, что совсем нет неблагополучных семей. Например, сейчас вся армянская диаспора следит за делом сестер Хачатурян. Мне кажется, равнодушных к судьбе этих несчастных девочек нет. — А что вы думаете о деле сестер Хачатурян?— Когда это все случилось в прошлом году, я сначала никак не реагировала, поскольку была уверена в том, что здравый смысл восторжествует. Но когда девочек стали подводить под статьи, я, как и другие неравнодушные люди, выступила в их защиту. В конце сентября очередная экспертиза подтвердила, что сестры подвергались физическому и сексуальному насилию со стороны отца. Я надеюсь, что девочек оправдают. И тогда это будет прецедентный случай, на который можно ссылаться, чтобы спасти огромное число людей, которые по таким же обвинениям сидят в тюрьме. Думаю, когда судебный процесс над сестрами Хачатурян закончится, нужно вывезти их за границу. Мне кажется, в России и Армении спокойно жить им не дадут. Мы попросим армянскую диаспору помочь им, соберем деньги. Пусть девочки, если захотят, конечно, делают пластические операции, меняют имена — им нужно начать жить заново.— Почему во всех ваших произведениях, даже в «Манюне», есть совсем не женская тема войны?— Потому что с войной кончилось мое детство. Из-за нее у меня не было беззаботной юности. Мы же в приграничье жили (в городе Берд). Попадали под бомбежки в открытом поле, ночевали в коридоре — самое безопасное место в доме. Папа всегда спал у порога, чтобы не переступать через нас, когда его ночью вызывали в больницу к раненым. Он врач. Электричества и телефонной связи не было. Ездила скорая с включенной сиреной. Папа уезжал на ней под бомбежкой. И мы не знали, добрался ли. Самое ужасное мое воспоминание: нам с сестрой Каринэ в Ереван (мы там учились) мама с папой привезли трех младших детей, а сами — назад, в Берд. Представляете, мне 19 лет, Каринке — 17. Помню, мама повернулась и сказала: «Наринэ, я детей на тебя оставляю». Я говорю: «Понимаю». А она: «Нет, ты не понимаешь, я их на тебя оставляю». Не хочу даже думать, какой ад творился в ее душе. Она ведь понимала, что они с отцом могут не вернуться, и как нам впятером тогда выживать?— Тяжело было писать рассказы из сборника «Дальше жить»?— Я тогда похудела на 15 килограммов, выглядела как скелет. Но мне хотелось написать эти истории, потому что многие наивно думают, что заканчиваются активные боевые действия — и все сразу хорошо. На самом деле, война очень долго кружит над регионом. У нас после нее был скачок онкологических и психических заболеваний, в основном у женщин. Мне хотелось рассказать, как война меняет человека. Я видела много прекрасных людей, которые во время войны вели себя хуже последнего подлеца. И наоборот — люди незаметные в тяжелых ситуациях превращались в героев.— Книга «Понаехавшая» выбивается из всего, вами написанного. Там много мата, откровенные описания проституток в гостинице…— Когда я прочитала все это в электронном виде перед выпуском в печать, мне показалось, что мата не так много. А когда книга вышла, я рыдала — так мне было стыдно! Нецензурных слов очень много, и они как-то неуместны. Перед допечаткой тиража я написала редактору, что хочу убрать мат. Убрала и увидела, что вместе с ним ушел весь смех. Редактор сказала: «Знаешь что, Наринэ, ты уже опозорилась, пусть уж будет с матом».Я «Понаехавшую» не перечитываю. Считаю, что это была ошибка. Тогда у меня не было серьезного отношения к писательству. Это потом уже пришло — чувство ответственности перед читателем.— А вы до сих пор считаете себя «понаехавшей» в Москве?— Да. Это неистребимый синдром, с которым я живу. Я себя так ощущаю не только в Москве, но и в Ереване. Лишь в Берде, где я родилась и выросла, мне комфортно.— Как вы думаете, с 90-х отношение к приезжим в Москве изменилось?— Мне кажется, изменилось. Сейчас приезжим чуть проще. В 90-х было очень тяжело, особенно после взрывов домов на улице Гурьянова. Больше всего тогда я боялась за сына: люди разные бывают.Я родилась в маленьком городке и, живя в нем, даже не догадывалась, что кого-то можно унизить по национальному признаку. Когда столкнулась с этим в большом городе, для меня это было дикостью. Бытовую ксенофобию невозможно изжить. Человек — хищник. Можно его воспитывать, чтобы он свою природу держал в узде, или наказывать, штрафовать. — Вы так любите Армению. Но у вас ведь и русская кровь есть?— Я на четверть русская: моя бабушка по материнской линии родом из Архангельской области. Ее деревня называлась Гора. Она иногда шутила: «Видимо, у меня на лбу было написано выйти замуж за горца». Деда раненого привезли в госпиталь, где бабушка служила медсестрой. Мой дед — незаурядная личность. Он отбывал срок в лагере на Соловках и умудрился там организовать джаз-банд. В нашем семейном архиве была смешная фотография: наспех сколоченная сцена, сидят 20 бритых мужиков в косоворотках, и в углу мой дед наяривает на банджо. А сзади афиша: «Ансамбль под руководством художественного руководителя Андроника Агаджанова исполняет народные напевы угнетенных рабов Южной Луизианы». Дед умер ровно за два года до моего появления на свет. И, видимо, его любовь к джазу каким-то астральным образом мне передалась. Я пишу только под джаз. Могу слушать его нон-стоп. — А сейчас вы о чем пишете под джаз?— Я долго ничего не писала, потом приехала в Берд, и мама мне рассказала историю. Она была на похоронах соседа, который умер от инсульта, и у него посинели уши. Женщины долго ломали голову, как привести его в более или менее «смотрибельный» вид для прощания. Кто-то предложил намазать уши гусиным жиром, потому что он хорошо оттягивает синяки… И я поняла, что следующая моя книга будет о похоронах. Потому что мы все боимся смерти, но к ней тоже можно по-разному относиться. В конце концов, на похоронах случается много забавных историй. Моя подруга рассказывала: в советское время умерла приятельница ее бабушки, нужно было взять напрокат посуду, чтобы накрыть поминальные столы. Посуда приехала в больших коробках, когда их открыли, то увидели тарелки — все с надписью «С праздником». Есть у нас такая поговорка: хоронили дядю Хорена, порвали два баяна. Или другой вариант: хоронили дядю Хорена, два раза на бис выкапывали. Мне кажется, такое отношение к смерти и должно быть.
https://ria.ru/20190807/1557223165.html
РИА Новости
7 495 645-6601
ФГУП МИА «Россия сегодня»
https://xn--c1acbl2abdlkab1og.xn--p1ai/awards/
2019
РИА Новости
7 495 645-6601
ФГУП МИА «Россия сегодня»
https://xn--c1acbl2abdlkab1og.xn--p1ai/awards/
Новости
ru-RU
https://ria.ru/docs/about/copyright.html
https://xn--c1acbl2abdlkab1og.xn--p1ai/
РИА Новости
7 495 645-6601
ФГУП МИА «Россия сегодня»
https://xn--c1acbl2abdlkab1og.xn--p1ai/awards/
https://cdn22.img.ria.ru/images/156031/71/1560317187_0:0:2732:2048_1920x0_80_0_0_03a5159ca165c301748a04d8d647d55c.jpgРИА Новости
7 495 645-6601
ФГУП МИА «Россия сегодня»
https://xn--c1acbl2abdlkab1og.xn--p1ai/awards/
РИА Новости
7 495 645-6601
ФГУП МИА «Россия сегодня»
https://xn--c1acbl2abdlkab1og.xn--p1ai/awards/
книги, новости культуры
МОСКВА, 29 окт — РИА Новости, Светлана Вовк. Наринэ Абгарян — российская писательница армянского происхождения, автор сборника смешных и трогательных автобиографических рассказов о детстве «Манюня». Недавно в РАМТе по ним поставили спектакль. В интервью РИА Новости Наринэ рассказала, какое условие выдвинула режиссеру, как одни похороны помогли ей выбрать тему для книги и что поразило ее русскую подругу, переехавшую в Армению.
— Спектакль в РАМТе вам понравился?
— На премьере я смеялась вместе со всеми зрителями. А на втором спектакле за мной сидел мальчик лет семи, который шепотом проговаривал вместе с артистами текст. Я в постановке не участвовала, потому что не знаю законов театра. Инсценировку делала Рузанна Мовсесян — режиссер. Она же придумала очень смешное Армянское радио, которое комментирует все происходящее на сцене. У меня было только одно условие: чтобы роль Ба отдали Нине Дворжецкой. Манюню сыграла Анна Ковалева, а Наринэ — Аня Дворжецкая (дочка Нины), которая прямо вылитая я в детстве, только нос поменьше, ей больше повезло.
— «Манюня», за которую вас полюбили читатели, — о счастливом советском детстве. Поколение 40+ часто упрекают за ностальгию по тому времени. Говорят: «Нашли что вспоминать, сплошная фальшь и дефицит». Вы на чьей стороне?
— Если возвращение в детство — это счастье, не имеет значения, в какой стране оно было и сколько стоила колбаса в магазине. Тут ведь дело не в Советском Союзе.
© предоставлено театромСпектакль «Манюня» в РАМТе. Нина Дворжецкая в роли Ба. Наринэ сыграла Анна Дворжецкая, Манюню — Анна Ковалева
1 из 3
Спектакль «Манюня» в РАМТе. Нина Дворжецкая в роли Ба. Наринэ сыграла Анна Дворжецкая, Манюню — Анна Ковалева
© предоставлено театром«Манюня» в РАМТе в постановке Рузанны Мовсесян
2 из 3
«Манюня» в РАМТе в постановке Рузанны Мовсесян
© предоставлено театромСпектакль «Манюня» по рассказам Наринэ Абгарян
3 из 3
Спектакль «Манюня» по рассказам Наринэ Абгарян
1 из 3
Спектакль «Манюня» в РАМТе. Нина Дворжецкая в роли Ба. Наринэ сыграла Анна Дворжецкая, Манюню — Анна Ковалева
2 из 3
«Манюня» в РАМТе в постановке Рузанны Мовсесян
3 из 3
Спектакль «Манюня» по рассказам Наринэ Абгарян
— Вы удивительно тепло пишете о детях и стариках. Отношение к ним в Армении и в России сильно отличается?
— Не сильно, но отличается. Армения более патриархальная. Мы с детства знали, что бабушкам-дедушкам нельзя возражать, их слово — закон. А к детям у нас какая-то патологическая любовь. Одна моя русская подруга переехала в Армению, когда была беременной, и там родила. Так вот, она рассказывала, как странно для нее первое время было зайти в магазин с малышом, где его тут же забирали со словами: «Ой, мы с ним пока поиграем, а вы покупайте, что нужно». А когда вернулась с ребенком в Москву, ей этого очень не хватало. Она мне говорила: «Представляешь, пошли в магазин с Сашей, и хоть бы одна зараза мне помогла». Но мне кажется, что это разница в воспитании, а не в количестве любви. Для армян дети — это святое. Но это не значит, конечно, что совсем нет неблагополучных семей. Например, сейчас вся армянская диаспора следит за делом сестер Хачатурян. Мне кажется, равнодушных к судьбе этих несчастных девочек нет.
— А что вы думаете о деле сестер Хачатурян?
— Когда это все случилось в прошлом году, я сначала никак не реагировала, поскольку была уверена в том, что здравый смысл восторжествует. Но когда девочек стали подводить под статьи, я, как и другие неравнодушные люди, выступила в их защиту. В конце сентября очередная экспертиза подтвердила, что сестры подвергались физическому и сексуальному насилию со стороны отца. Я надеюсь, что девочек оправдают. И тогда это будет прецедентный случай, на который можно ссылаться, чтобы спасти огромное число людей, которые по таким же обвинениям сидят в тюрьме. Думаю, когда судебный процесс над сестрами Хачатурян закончится, нужно вывезти их за границу. Мне кажется, в России и Армении спокойно жить им не дадут. Мы попросим армянскую диаспору помочь им, соберем деньги. Пусть девочки, если захотят, конечно, делают пластические операции, меняют имена — им нужно начать жить заново.— Почему во всех ваших произведениях, даже в «Манюне», есть совсем не женская тема войны?
— Потому что с войной кончилось мое детство. Из-за нее у меня не было беззаботной юности. Мы же в приграничье жили (в городе Берд). Попадали под бомбежки в открытом поле, ночевали в коридоре — самое безопасное место в доме. Папа всегда спал у порога, чтобы не переступать через нас, когда его ночью вызывали в больницу к раненым. Он врач. Электричества и телефонной связи не было. Ездила скорая с включенной сиреной. Папа уезжал на ней под бомбежкой. И мы не знали, добрался ли. Самое ужасное мое воспоминание: нам с сестрой Каринэ в Ереван (мы там учились) мама с папой привезли трех младших детей, а сами — назад, в Берд. Представляете, мне 19 лет, Каринке — 17. Помню, мама повернулась и сказала: «Наринэ, я детей на тебя оставляю». Я говорю: «Понимаю». А она: «Нет, ты не понимаешь, я их на тебя оставляю». Не хочу даже думать, какой ад творился в ее душе. Она ведь понимала, что они с отцом могут не вернуться, и как нам впятером тогда выживать?
— Тяжело было писать рассказы из сборника «Дальше жить»?
— Я тогда похудела на 15 килограммов, выглядела как скелет. Но мне хотелось написать эти истории, потому что многие наивно думают, что заканчиваются активные боевые действия — и все сразу хорошо. На самом деле, война очень долго кружит над регионом. У нас после нее был скачок онкологических и психических заболеваний, в основном у женщин. Мне хотелось рассказать, как война меняет человека. Я видела много прекрасных людей, которые во время войны вели себя хуже последнего подлеца. И наоборот — люди незаметные в тяжелых ситуациях превращались в героев.
— Книга «Понаехавшая» выбивается из всего, вами написанного. Там много мата, откровенные описания проституток в гостинице…
— Когда я прочитала все это в электронном виде перед выпуском в печать, мне показалось, что мата не так много. А когда книга вышла, я рыдала — так мне было стыдно! Нецензурных слов очень много, и они как-то неуместны. Перед допечаткой тиража я написала редактору, что хочу убрать мат. Убрала и увидела, что вместе с ним ушел весь смех. Редактор сказала: «Знаешь что, Наринэ, ты уже опозорилась, пусть уж будет с матом».
Я «Понаехавшую» не перечитываю. Считаю, что это была ошибка. Тогда у меня не было серьезного отношения к писательству. Это потом уже пришло — чувство ответственности перед читателем.
— А вы до сих пор считаете себя «понаехавшей» в Москве?
— Да. Это неистребимый синдром, с которым я живу. Я себя так ощущаю не только в Москве, но и в Ереване. Лишь в Берде, где я родилась и выросла, мне комфортно.
— Как вы думаете, с 90-х отношение к приезжим в Москве изменилось?
— Мне кажется, изменилось. Сейчас приезжим чуть проще. В 90-х было очень тяжело, особенно после взрывов домов на улице Гурьянова. Больше всего тогда я боялась за сына: люди разные бывают.
Я родилась в маленьком городке и, живя в нем, даже не догадывалась, что кого-то можно унизить по национальному признаку. Когда столкнулась с этим в большом городе, для меня это было дикостью. Бытовую ксенофобию невозможно изжить. Человек — хищник. Можно его воспитывать, чтобы он свою природу держал в узде, или наказывать, штрафовать.
— Вы так любите Армению. Но у вас ведь и русская кровь есть?
— Я на четверть русская: моя бабушка по материнской линии родом из Архангельской области. Ее деревня называлась Гора. Она иногда шутила: «Видимо, у меня на лбу было написано выйти замуж за горца». Деда раненого привезли в госпиталь, где бабушка служила медсестрой. Мой дед — незаурядная личность. Он отбывал срок в лагере на Соловках и умудрился там организовать джаз-банд. В нашем семейном архиве была смешная фотография: наспех сколоченная сцена, сидят 20 бритых мужиков в косоворотках, и в углу мой дед наяривает на банджо. А сзади афиша: «Ансамбль под руководством художественного руководителя Андроника Агаджанова исполняет народные напевы угнетенных рабов Южной Луизианы». Дед умер ровно за два года до моего появления на свет. И, видимо, его любовь к джазу каким-то астральным образом мне передалась. Я пишу только под джаз. Могу слушать его нон-стоп.
— А сейчас вы о чем пишете под джаз?
— Я долго ничего не писала, потом приехала в Берд, и мама мне рассказала историю. Она была на похоронах соседа, который умер от инсульта, и у него посинели уши. Женщины долго ломали голову, как привести его в более или менее «смотрибельный» вид для прощания. Кто-то предложил намазать уши гусиным жиром, потому что он хорошо оттягивает синяки…
И я поняла, что следующая моя книга будет о похоронах. Потому что мы все боимся смерти, но к ней тоже можно по-разному относиться. В конце концов, на похоронах случается много забавных историй. Моя подруга рассказывала: в советское время умерла приятельница ее бабушки, нужно было взять напрокат посуду, чтобы накрыть поминальные столы. Посуда приехала в больших коробках, когда их открыли, то увидели тарелки — все с надписью «С праздником». Есть у нас такая поговорка: хоронили дядю Хорена, порвали два баяна. Или другой вариант: хоронили дядю Хорена, два раза на бис выкапывали. Мне кажется, такое отношение к смерти и должно быть.
7 августа 2019, 08:00КультураДружок, хочешь, я расскажу тебе сказку? Аудиокниги на все случаи жизни«Я так и осталась робкой «понаехавшей» | Статьи
Новый роман Наринэ Абгарян появится на полках книжных магазинов в первые дни ноября. «Симон» — это смешная, трогательная, притчевая история переплетения судеб темпераментных обитателей горного городка Берда. Автор рассказала «Известиям» о кавказской самоиронии, счастливой эпохе ЖЖ и книгах, способных вернуть взрослым людям ощущение детской защищенности.
— К вашему фирменному приему перехода страшного в смешное и обратно читатели уже привыкли. Однако заход нового романа выглядит очень уж парадоксальным: на поминки по любвеобильному каменщику у его вдовы собираются женщины, которые его любили. Такое бывает?
— Я хотела написать смешную книжку о похоронах, ведь несмотря на трагизм обстановки, там происходит много всего смешного. Но вышла книга о жизни женскими глазами. Симон, совершенно того не желая, помог своим подругам выбраться из ямы, в которой каждая из них на момент знакомства с ним находилась. Что до захода, он не кажется мне надуманным. Это ситуация совершенно бытовая для Кавказа — умер человек, пришли на похороны все, кто его знал. И когда-то любимые им женщины тоже.
— «Расставаться с женщиной нужно так, чтобы случайно встретившись на улице, она не прожгла тебя плевком», учит ваш герой Симон друзей. Но тут, мне кажется, нет гарантий.
— Безусловно, любое расставание — травматичный опыт, но это не повод враждовать с человеком, который был с тобой одним целым какой-то период твоей жизни. Думаю, те, кто любил по-настоящему, расставаясь, сделают всё возможное, чтобы сохранить теплые отношения. Вот и в романе человек умер, но его образ продолжает жить сразу в нескольких сердцах. Элизе он подарил голос, Софье — ребенка. И Сильвия не осталась без подарка — некогда спятившая и одинокая, она воскресла, полюбив без оглядки. Все эти женщины любили его, и все безуспешно ножницами вырезали из сердца.
Писательница Наринэ Абгарян
Фото: ИЗВЕСТИЯ/Зураб Джавахадзе
— Вы колоритно описываете сцены ревности, которые для порядка закатывала законная супруга ловеласа Меланья — громко и со вкусом била заранее отложенную на выброс щербатую посуду. Смех сквозь слезы, кажется, ваш излюбленный прием?
— Я очень люблю фильм Данелии «Не горюй», это мое состояние души. Этот прекрасный старик, репетирующий собственные похороны, его несчастная дочь, персонаж Вахтанга Кикабидзе, который остается с чужим ребенком на руках — тот самый мир, к которому я принадлежу.
Мне кажется, умение смеяться сквозь слезы дано каждому мало-мальски разумному человеку, без этого сложно жить. Смех — это и возможность дистанцирования, и самозащита, и попытка если не оправдать происходящее, то хотя бы не позволить себя сломить. Возможно, смех сквозь слезы — единственно верный способ существования.
— Критики отвели вам почетное место между Маркесом и Искандером, но ближе к Искандеру. Похоже, вы пишете гротескный притчевый эпос, происходящий с полуфольклорными персонажами в условной Аркадии — горном городке Берде. Как бы вы сами определили свой жанр, направление?
— Сейчас много говорят про топонимику текста. Есть питерский текст, сибирский, появляется уральский и даже смоленский. В чем специфика кавказского текста?
— Мне кажется, нельзя говорить о кавказском тексте как о чем-то целом, ведь Кавказ населяют совершенно разные народы, и у каждого — своя история, свои традиции, свои сказки. И своя самобытная литература. Что касается армянского текста, он тоже разношерстный, и выводить какой-нибудь общий знаменатель я не возьмусь. Грант Матевосян, Агаси Айвазян, Мариам Петросян, Амо Сагян, Вардгес Петросян, Серо Ханзадян. Из совсем молодых — Арам Пачян. Они все разные, и каждый по-своему значим. И объединяет их не только принадлежность к одной определенной нации, но и безусловный талант.
Писательница Наринэ Абгарян
Фото: ИЗВЕСТИЯ/Зураб Джавахадзе
— Ваш дебют называют историей литературной Золушки: в Живом Журнале взлетели рассказы про Манюню. Насколько неожиданным оказался успех и почему первая книга, по сути, совсем не детская, написана от лица ребенка?
— Все произошло случайно. Я не собиралась становиться писателем, просто завела себе страничку в ЖЖ, писала туда тексты. Со мной связалась редактор издательства «Астрель-СПб» Ирина Епифанова, предложила издать книгу. Я согласилась, мне было ужасно приятно, что издательство меня заметило. Правда, я не надеялась, что книжка будет иметь успех, предполагала, что выйдет тираж-другой, и на этом всё закончится. Но «Манюня», первая моя книжка, переиздается до сих пор, ее ставят на сцене. Могла ли когда-либо я об этом мечтать? Нет. Я была классической «понаехавшей», которая переехала в Москву из воюющей республики.
— Как вы сейчас охарактеризуете эпоху ЖЖ, и почему она ушла в прошлое? Кто из современных известных авторов стартовал одновременно с вами? Вспоминается замечательная Марта Кетро с ее историями про котов и людей. Жаль, о ней сегодня почти не слышно.
Писательница Наринэ Абгарян
Фото: ИЗВЕСТИЯ/Зураб Джавахадзе
— Почему же, у Марты как раз недавно вышла новая книга «Чтобы сказать ему». Она просто переехала в другую страну и немного пропала с радаров, но продолжает писать. Это было прекрасное время — эпоха ЖЖ. Мы все были свободны, молоды, безголовы и не сильно обременены ответственностью. Это было пространство творческих людей, которым было о чем друг с другом поговорить. Из ЖЖ вышли прекрасные современные писатели Лора Белоиван, Яна Вагнер, Катя Пицык и многие другие, поэты Вера Полозкова, Дмитрий Воденников, Аля Хайтлина. Но что поделать: меняются времена, меняется литература. Она стала горше, жестче, четче, немногословней. Но люди нуждаются в утешении, они хотят верить в сказки. Потому наравне с Сальниковым, Сорокиным и Ивановым издаются большими тиражами «Записки Хендрика Груна из амстердамской богадельни» или «Бабушка велела кланяться и передать, что просит прощения» Фредерика Бакмана. Мы по большому счету так и остаемся детьми. Нам всегда нужен тот, кто погладит по руке и пообещает, что всё будет хорошо. И некоторые книги с этой задачей отлично справляются.
— Вы живете в Москве более 25 лет. Насколько отличается ваша нынешняя Москва от той «оборотной», что описывалась в «Понаехавшей»?
— Я так и осталась той робкой «понаехавшей». В Москве я навсегда гостья. Я безумно ее люблю — это город, который меня сделал, который научил меня верить в себя, верить себе. Он менялся со мной, он стал лучше и краше. Если я когда-нибудь сумею о ней написать, это будет счастливая книжка. Она обязательно согреет вам душу.
Справка «Известий»Наринэ Абгарян окончила Ереванский государственный лингвистический университет имени В. Я. Брюсова. В 1993 году переехала в Москву, где работала бухгалтером, продавцом. Автор трилогии «Манюня», «Манюня пишет фантастичЫскЫй роман», «Манюня, юбилей Ба и прочие треволнения», повестей «Семён Андреич. Летопись в каракулях», «Счастье Муры», романов «Понаехавшая», «С неба упали три яблока», «Люди, которые всегда со мной», сборников короткой прозы «Зулали», «Дальше жить». Лауреат литературных премий Александра Грина, BABYНОС, «Ясная Поляна».
Вышел новый роман Наринэ Абгарян «Симон» — Российская газета
Новый роман Наринэ Абгарян «Симон» вышел практически незаметно. Те, кто читал хоть одну из ее книг, ничуть этому не удивится — столько в каждой из них любви к родному народу и боли за его судьбу, что может ли писательница думать сейчас о чем-то кроме событий в Нагорном Карабахе?
В прозе Наринэ Абгарян трагичное переплетается со смешным, а с гор Армении тянет морским ветерком.
Целый месяц Наринэ Абгарян вела сводки с фронта в соцсетях, на днях в Ереване вышла продавать связанные армянскими женщинами шапки и ими же приготовленную пахлаву — средства от выручки были направлены вынужденным переселенцам, да и авторский аванс за «Симона» тоже перечислила на помощь соотечественникам.
Война в Армении — постоянный герой книг Наринэ Абгарян. Так или иначе сквозит эта больная тема если не в жизни персонажей, то в их воспоминаниях, а если и не в них — аукнется в какой-нибудь разрушенной церкви. Два года назад лауреат премии «Ясная Поляна» и номинант «Большой книги» выпустила сборник «Дальше жить» — тридцать рассказов о карабахской войне 1990-х. После этого писательница зареклась возвращаться к этой теме: нужно перевернуть страницу и жить другим — объясняла она. В «Симоне» обещание сдержала. «В книге ни слова о войне, я специально отодвинула ее, я не хотела о ней писать. И я о ней не написала. Но она вторглась в мою жизнь, в жизнь моих родных, в жизнь моего народа», — так коротко и сдержанно автор анонсировала роман.
Симон — каменщик — золотые руки. Но в маленьком городе Берде (читателям Наринэ Абгарян уже хорошо знаком и он сам, и некоторые его жители) все знают не только об этом его таланте. Есть у него и еще один — любовные похождения. Жена Меланья исправно закатывает скандалы с битьем посуды, соседи, цокая, исправно наблюдают за этим экспрессивным представлением и… все идет своим чередом.
Но вот Симон умирает. Проститься с ним приходят все его женщины. Ничего хорошего от них читатель не ждет — чего уж тут ждать от разлучниц. Да и вообще — подобный сюжет нам хорошо знаком по фильмам: сейчас посыплются скелеты из шкафов, нелицеприятные подробности… Но нет. Повествование затягивает нас в такой водоворот человеческих судеб, что осудить кого-то становится невозможным. Даже Симона, который с легкой руки автора из простого бабника превращается в того, кто смог «воскресить» своих любимых.
В лучших традициях прозы Наринэ Абгарян трагичное и тяжелое переплетается здесь со смешным и невесомым — например, в гробу Симон лежит в беспроводных наушниках. Почему? Читайте и узнаете. А еще, как всегда, ловишь вокруг себя запахи сладкой гаты, терпкого мацуна, горного воздуха… И — внезапно — моря. В этих краях его никогда не было, но почему-то местные то и дело чувствуют, как со дня ущелья тянет ласковым соленым ветерком. Что он предвещает, о чем пытается сказать? Каждый решит сам.
Тем временем
В издательстве «АСТ» еще одна новинка — на этот раз детская. «Звонок для учителя, или Лес рук» — это сборник рассказов о школьниках от современных писателей. Хедлайнеры книги — Наринэ Абгарян и Александр Цыпкин. Собственно, этих двух фамилий достаточно, чтобы понять, что чтение нас ждет уморительное. В комании с ними — Вера Гамаюн, Анастасия Безлюдная, Лариса Васкан, Анна Зимова, Юлия Евграфова, Оксана Иванова, Игорь Родионов, Николай Щекотилов, Светлана Щелкунова и Мария Якунина.
С неба упали три яблока. Наринэ Абгарян — «Очень атмосферная книга, Наринэ Абгарян удалось собрать в ней самые важные уроки жизни. Как не пропустить свое счастье и удержать в ладонях три яблока, упавших с неба.»
Всем доброго дня и хорошего настроения!
«С неба упали три яблока» — моя самая любимая книга Наринэ Абгарян. Возможно, потому, что именно с нее началось мое знакомство с творчеством писателя. А, может быть, еще и потому, что впечатления от прочитанного были слишком сильными. Каждая строчка этого произведения пронизана искренностью, добром и любовью к близким и ко всему, что нас окружает. В ней подняты самые главные человеческие ценности, которые были, есть и будут: связь поколений, забота друг о друге, готовность к взаимопомощи, бесценные подарки судьбы, которые даются порой совсем неожиданно, и сама жизнь, наполненная встречами с хорошими людьми.
«С неба упали три яблока» — книга о жизненных ценностях
Пару слов об авторе
Наринэ Абгарян (14 января 1971 г) — российская писательница армянского происхождения, автор сборника смешных и трогательных автобиографических рассказов о детстве «Манюня». В 2020 году The Guardian называет её в числе самых ярких авторов Европы.
Наринэ выросла в Армении и щедро делится с читателем историями, частично взятыми из ее детства. Безусловно, в книгах писателя есть и художественный вымысел, ну как без него. Однако особый уклад жизни людей, уважение младшими старших, готовность оказать помощь не только родственнику, но и соседу, да и вообще любому человеку, в ней нуждающемуся — все это берет корни из ее воспоминаний.
Атмосферное произведение, которое не оставило меня равнодушной
Разница в мировоззрении:
Армения более патриархальная. Мы с детства знали, что бабушкам-дедушкам нельзя возражать, их слово — закон. А к детям у нас какая-то патологическая любовь. Одна моя русская подруга переехала в Армению, когда была беременной, и там родила. Так вот, она рассказывала, как странно для нее первое время было зайти в магазин с малышом, где его тут же забирали со словами: «Ой, мы с ним пока поиграем, а вы покупайте, что нужно». А когда вернулась с ребенком в Москву, ей этого очень не хватало. Она мне говорила: «Представляешь, пошли в магазин с Сашей, и хоть бы одна зараза мне помогла». Но мне кажется, что это разница в воспитании, а не в количестве любви.
Описание книги
История одной маленькой деревни, затерянной высоко в горах, и ее немногочисленных обитателей, каждый из которых немножко чудак, немножко ворчун и в каждом из которых таятся настоящие сокровища духа.
Книга поражает читателя происходящими в ней чудесами. Еще в ней есть немного мистики, герои пересказывают древние армянские обычаи и легенды, можно почувствовать намек на сказку.
Каждая глава — чья-то жизненная история
Уверена, что книгу «С неба упали три яблока» стоит прочитать хотя бы для того, чтобы научиться получать больше радости от жизни, от всего того, что происходит ежеминутно вокруг нас, и чтобы в будничной суете не растерять то важное, ради чего живет каждый человек на Земле.
Читая книгу, было бесконечно жаль, что происходит вымирание целых деревень, живущих как одна большая дружная семья. Они уносят с собой в небытие обычаи, которые хранились веками, поверия, в которые верил каждый житель села, ритуалы (иногда очень серьезные, а иногда ироничные), смех, счастье, свадьбы, похороны, цветные и черно-белые сны.
Чудеса, с которыми читатель столкнется в книге, далеко не всегда спасительные. Маленький мальчик Акоп видит ангелов, прилетающих в деревню, чтобы забрать с собой ее жителей и увести на тот свет. Но спасти ребенок никого не может (даже свою любимую маму). Или вот Анатолия в середине жизни, когда уже не верила в счастье, получает драгоценный дар: она становится мамой маленькой девочки.
«С неба упали три яблока» — книга, достойная внимания читателей
Жизнь похожа на полуденный сон – недолгий, разноцветный, жаркий. Она звучит смехом наших детей, она изливается слезами вслед нашим умершим родным. Она пахнет океаном, пустынным ветром, кукурузными лепешками, мятным чаем – всем, что с собой нам не дано унести.
Мои впечатления
Их невозможно описать двумя словами. Периодически у меня возникали картинки из детства: теплые добры бабушкины руки, заботливо обнимающие меня. Ее сказки, которые зачастую были просто ею придуманы: о добре и зле, о том, что на земле люди разные бывают, но хороших все же гораздо больше. И вот с этой правдой гораздо легче идти по жизни и высоко поднимать голову даже тогда, когда бывает очень трудно.
Очень смеялась я, читая эпизод про дрожжи. Это ж надо было такое придумать, а может и не придумать, а так здорово и весело описать. Хороший слог и чувство юмора — залог успеха любого автора. Наринэ Абгарян щедро одаривает этим своего читателя.
Произведение не только грустное, местами оно вызывает искренний смех
Читая про горести, выпавшие на долю героев книги, сердце невольно сжимается. эти истории остаются в памяти надолго. Но такие же сильные эмоции (только положительные) я испытывала, когда читала о счастье и улыбках людей, живущих в небольшой деревне, затерянной далеко в горах.
Ловили грудью воздух, ладонями — солнце, наполнялись-наливались до краев, до кончиков, до самых краинок — счастьем.
Стоит ли читать эту книгу? Конечно, да. И не только читать, но и перечитывать. Очень мудрое, солнечное и душевное произведение. Рекомендую!
Наринэ Абгарян: «Люби, заботься, будь рядом»
Текст: Ольга Барабаш
Фото с личной страницы Наринэ Абгарян в «Фейсбуке»
Прочитавшие семейную сагу «Люди, которые всегда со мной», признаются, что сами стали чаще звонить
близким. Новый роман Наринэ «С неба упали три яблока» — о жителях затерянной в горах армянской деревни. Но, по отзывам читателей, возвращает их в собственное детство, где бы оно ни проходило, хоть в Сибири.
Между тем еще пять лет назад никакого писателя Наринэ Абгарян не существовало. А приехавшая в Россию из Армении Наринэ работала бухгалтером, сменив до этого несколько таких же далеких от литературы работ. Потом она сможет иронично рассказать о тех годах в автобиографии «Понаехавшая». А пока с горя начинает выкладывать в блоге детские воспоминания. Этими историями заинтересовалось издательство «Астрель-СПб», и в 2010 году родилась «Манюня» — книга, основанная на ярких впечатлениях детства.
Наринэ, есть известная фраза: «Выбери работу по душе, и тебе не придется трудиться ни дня в своей жизни». Вы превратили свое хобби в работу. Теперь монотонные будни не властны над вами?
Наринэ Абгарян: Я с большой осторожностью отношусь ко всяким крылатым фразам, они чаще всего вырваны из контекста и не несут той смысловой нагрузки, которую вкладывал в них автор. Писательство — не хобби. Это тяжёлый каждодневный труд, в котором мало поэтики и лёгкости. Иногда каждое предложение текста даётся ценой больших усилий.
Рутина и монотонность — часть нашей жизни. Бывает по-всякому: и не пишется, и не думается. Тут главное не паниковать и относиться с пониманием к своему состоянию — в конце концов, мы не роботы, и имеем право сбоить. Выхожу я из безвременья чтением и общением с родными. Место моей силы — семья и город, где я родилась. Вот там я и прихожу в себя.
В какой своей жизни — в бухгалтерском прошлом или после прихода в литературу — вам удается соблюдать баланс личной и профессиональной жизни? С кем нравится больше жить вашим близким — с бухгалтером, который работает с 9 до 6 вечера пять дней в неделю, или с писателем, который пишет, когда пишется, и когда не пишется, тоже пишет?
Наринэ Абгарян: Я бы не назвала себя бухгалтером, даже в прошлом, потому что так и не смогла свыкнуться с этой профессией. Совершенно не моё. Я знаю много замечательных людей гуманитарного склада и мироощущения, которые переучившись, стали неплохими и даже очень хорошими аудиторами и бухгалтерами. Я не смогла. Мне было тесно в той профессии, где нет места экспромту, где всё чётко расписано и разложено по полочкам.
Отношусь я к бухгалтерам с огромным уважением, потому что понимаю объём работы, который они проделывают и ответственность, которую на себя добровольно возлагают. В писательском деле всё по-другому — гораздо больше свободы, и, кстати, нет чёткого разграничения между личным и профессиональным. Одно перетекает в другое.
Главное не профессия, а личные качества человека. Близким без разницы, с кем жить — писателем, врачом, слесарем или архитектором. Люби, заботься, будь рядом, когда нужна поддержка.
Кажется, самой известной вашей книгой остается трилогия «Манюня». Все-таки — не надоело вам быть автором «Манюни»?
Наринэ Абгарян: Наверное, надоело бы и задевало, если бы «Манюню» не любили. Но мне повезло, мои книги читатель любит. До сих пор не могу поверить своему счастью.
Это книга о людях, которых я любила, люблю, и буду любить всегда. О крае, где я родилась, о природе, которая меня окружала. В «Манюне» нет главных персонажей. Эта книга-воспоминание о счастливом детстве.
Детство счастливое, но ведь без слов похвалы со стороны родителей, без активного слушания — всего того, чему современные детские психологи учат взрослых…
Наринэ Абгарян: Я с большой осторожностью отношусь к тому, что говорят психологи. Прислушивайтесь к себе — ваша интуиция без чужих подсказок настроит вас на нужный лад. Воспитывайте детей в любви, не унижайте, не лгите — этого вполне достаточно, чтобы они выросли счастливыми людьми.
Прототипом главного героя книги «Семен Андреич. Летопись в каракулях» был ваш сын. Есть ли в планах написать о его взрослом этапе?
Наринэ Абгарян: О взрослой жизни сына я не стану писать, захочет, сам когда-нибудь напишет. Думаю, литератор из него получился бы очень хороший.
Ваши книги основаны на воспоминаниях. Не боитесь обогнать себя и уже написать про все, что помнится?
Наринэ Абгарян: Уверена, все книги мира в той или иной степени основаны на воспоминаниях. Если воспоминаний нет — приходится их придумывать.
Подскажите еще интересных авторов из Армении, кроме, конечно, Мариам Петросян, автора «Дома в котором…»?
Наринэ Абгарян: Перч Зейтунцян, Давид Мурадян, Рачья Сарибекян, Арам Пачян… Каринэ Ходикян — сильный, хороший драматург. Талантливых литераторов в Армении много, и это очень радует.
Став известным писателем и выпуская по книге в год, Наринэ продолжает вести блог. Теперь в нем то, что, возможно, никогда не войдет в книги.
«Провожаю сына в университет. Хочется крепко обнять, замереть-замолчать. «Держи себя в руках», — внушаю себе.
Поправляю ему ворот куртки.
— Я тебя люблю.
Улыбается.
— Та же фигня.
Наливаю в джезву воды, добавляю чайную ложку молотого кофе. Никакого сахара. No sugar no cry. Выглядываю в окно. Идёт по тротуару — высоченный, плечистый, красивый. «Пусть всё у тебя будет хорошо», — думаю вслед. Просить не решаюсь — глупо донимать небеса постоянными мольбами. Потому стараюсь обходиться сама. Нет ничего сильней материнской молитвы.
— Третью ночь не сплю, — признаётся брат и поясняет с гордостью. — У меня сын родился, мне не до сна.
Помню, как мама, привстав на цыпочки, показала нам его из-за стеклянной перегородки родильного отделения — брат был совсем крохотный, личико с кулачок, только реснички смешные торчали.
Если мама отчитывала его за какую-то провинность, он прибегал ко мне, обнимал, плакал, уткнувшись мордочкой в грудь: «Маа-а-мааа». Когда обижался на маму, мамой ему становилась я.
Теперь брату тридцать. Сыну три с хвостиком дня. Когда наши любимые мальчики успевают повзрослеть, когда?»
Наринэ Абгарян: Если ты услышал звук выстрела, значит, ты жив
«Правмир» продолжает серию честных разговоров о жизни, смерти и любви с людьми, работающими в области благотворительности. Мы не подгоняем ответы наших собеседников под православные каноны, а просим их поделиться своим личным миропониманием.
На твоей маленькой родине — война, и ты приезжаешь в Москву девяностых— Вы очень часто критически говорите о себе, называя себя «несуразным бухгалтером», неудачницей, говорите, что достигли «писательского потолка». При этом вы знаете, что такое писательская слава и настоящая народная любовь. Расскажите, откуда такая самокритичность?
— Я иногда сама вижу, что самокритичность у меня зашкаливает. Наверное, потому, что я старший ребенок в семье, и мы всегда ответственны за младших. У нас в семье было пять детей, и мой брат, который родился, когда мне было 13 лет, меня периодически называл мамой, потому что я ее очень здорово заменяла, когда она куда-то уезжала. Вот эта ответственность и накладывает определенное критичное к себе отношение.
Кроме того, я родилась в маленьком армянском патриархальном, провинциальном городке Берде, практически в деревне. И почтение к старшим у нас всегда было на первом месте, оно впитывалось с молоком матери. Любой незнакомый взрослый в любой момент мог тебя остановить на улице и сделать замечание. Видимо, наши родители легко отпускали нас на улицу на все четыре стороны, потому что были уверены, что если ребенок нашалит, то какая-нибудь бабушка обязательно его притащит за ухо домой.
И я чувствую эту ответственность перед стариками, которые в моем Берде живут. Они могут в любой момент остановить меня на улице и сказать: «Наринэ, что-то ты задаешься, как-то ты не по-бердски себя ведешь». Это, конечно, всегда меня держало в определенных рамках. И потом, моя первая книжка вышла, когда мне было уже 40 лет. Я была взрослым человеком, давно «понаехавшая», уже 16 лет жила в Москве. И этот жизненный опыт, наверное, не позволил мне возомнить о себе слишком много. Я обычный человек с обычными недостатками, и, конечно, мне бывало по-всякому в Москве. И очень тяжело, и иногда невыносимо. Но мне всегда везло на хороших людей, они меня всю жизнь вели. Когда я приехала в Москву, то пять лет проработала в обменном пункте в гостинице «Интурист» на Тверской, у меня там была потрясающая начальница, Ольга Федоровна, которая просто опекала всех нас. Она меня многому научила.
— А чему именно?
— Например, ироничному отношению к тому, что происходит вокруг. Вот представьте себе, тебе 23 года, ты выросла в маленькой патриархальной республике, которая находится в блокаде, идет война, ты уже достаточно много всего увидела. Ты приезжаешь в Москву 90-х: малиновые пиджаки, первая чеченская война, очень нестабильная ситуация, улица Тверская. Город прекрасный и страшный одновременно.
И, работая в «Интуристе» в обменном пункте, ты видишь столько всего: казино, какие-то криминальные авторитеты, вчерашние звезды, которые уже никто и никому не нужны. Для того, чтобы не пугаться и адекватно ко всему этому относиться, нужно уметь быть не только ироничным, но и достаточно самокритичным, и милосердным. И вот этому, в том числе, меня и учила моя прекрасная начальница.
— Ироничным и при этом милосердным — как это?
— Ироничным к себе, милосердным к другим. Я видела бывших телевизионных звезд, которые приходили в обменный пункт, у них было очень мало денег, и они буквально по копеечке наскребали, для того чтобы купить пять долларов. В этой ситуации найдутся люди, которые захотят как-то самоутвердиться, сказать: «О! А я вас по телевизору видел. А вы сейчас вот…»
А правильно в этой ситуации просто относиться к человеку как к обычному клиенту, уважительно, улыбнуться, помочь и ничем не выдать того, что ты его узнал. Только если он сам этого захочет — тогда можете ему сказать: я вас люблю, я долго за вами наблюдала, я люблю ваши фильмы. Как-то так.
— А что бы вы сказали тем людям, у кого что-то не складывается, кто чувствует себя неудачником?
— Моя бабушка говорила: если закрывается одна дверь, обязательно открывается другая, просто нужно ее искать, она обязательно есть. Это очень правильные слова. Всегда можно отчаяться, всегда можно бросить попытки взбить молоко в сметану и уйти на дно. Но почему не попытаться сделать что-то для того, чтобы та жизнь, которая тебе дарована — это действительно огромный дар — была как можно дольше. Ты просыпаешься с утра, радуешься солнцу. Это же так правильно, так хорошо. Нужно стараться, чтобы этого было как можно больше.
— У вас есть время утром, чтобы порадоваться солнцу?
— Я радуюсь всему дню, и я люблю любую погоду. Просто в Москве очень долгие зимы, иногда не хватает солнца. Но когда я укладываюсь спать (единственная моя молитва — перед сном), я говорю: «Господи, спасибо Тебе за этот день». И мне кажется, этого вполне достаточно, чтобы держать связь с какими-то благими вещами, которые тебя подпитывают, и надеяться на следующий день.
Уединение — счастье, одиночество — пытка
— Вернемся к Москве 90-х, к вашему долгому пути к первой книге. Вы начали писать про Манюню и выкладывать тексты в ЖЖ. А где вы находили время, силы и ресурсы?
— Это уже был 1999 год, если не ошибаюсь. Я уже давно не работала в «Интуристе» и работала бухгалтером. И я не кривлю душой, когда говорю, что была самым неудачливым бухгалтером Москвы, это действительно было так. Хотя меня позднее друг как-то спросил: «А сколько твоих начальников-то село?» Я говорю: «Ни один не сел». Он говорит: «Ты была прекрасным бухгалтером». Тем не менее, я была ужасно собой недовольна: если у моих коллег отчетность сходилась с первого или со второго раза, то у меня — с восьмого, и то не факт.
Я с огромным уважением отношусь к бухгалтерам, потому что понимаю, какая это сложная работа, это самодисциплина, организованность. Всего этого мне не хватало. К сожалению, я не могу работать там, где тебе говорят: «Нужно делать так, точка». Мне надо понять, почему нужно так делать. А мне говорят: «Не вникай. Просто нужно вот так, и всё». Это меня всегда раздражало.
И, наверное, от того, что я была жутко собой недовольна, из-за какой-то профессиональной нереализованности, я себе завела страничку в ЖЖ и стала писать туда какие-то посты, а потом вывешивать там истории из моего детства. У меня тогда был достаточно тяжелый период в жизни, потому что мне поставили диагноз «рассеянный склероз», слава Богу, ошибочный, через три года его сняли, но тогда я с ним жила.
Как получилось, что в этом угнетенном состоянии я стала писать смешные истории, я для себя объяснить не могу. Может, мое подсознание мне помогало как-то выкарабкаться из этой ситуации. Может, это та самая пресловутая сметана, которую ты взбиваешь в масло. В любом случае, я писала эти истории и не считала это какой-то терапией, мне было смешно и весело их писать. И когда ко мне обратилось издательство, я тоже несерьезно к этому отнеслась. Подумала, ну, выйдет один тираж книжки, и всё, ее читать не будут.
— 4 тысячи экземпляров сразу же разошлись.
— Они разошлись, кажется, буквально, за месяц, и когда мой главный редактор Александр Прокопович мне написал, что будет допечатка, вот тогда я поняла, что это большая ответственность, и нужно уже как-то стараться соответствовать тому, что у тебя есть книжка.
— А когда вы писали: на работе, после, как это происходило?
— Я писала в любое время, когда у меня была возможность, и утром, и днем, и вечером, могла писать даже в пробке. Когда у меня вышла вторая «Манюня», я уже ушла с работы. Время, когда мне лучше всего пишется, это утренние часы.
— Утренние часы — это во сколько у вас?
— У меня сын студент, он просыпается в 7 утра, я его выпроваживаю в универ, в большой город, и сажусь работать, пишу иногда три, иногда четыре часа. Я открыла какие-то удивительные вещи, о которых тебе никто не расскажет. Например, писатель, да и вообще человек, занимающийся творчеством, работает за счет своих эмоций, своих чувств. Текст создается, он не берется откуда-то. Подпитываешь его своей любовью, нежностью, привязанностью, всем тем, к чему привыкли твои родные. И в какой-то момент ты начинаешь понимать, что все, что у тебя есть внутри, забирает рукопись, у тебя не остается даже самых простых эмоций для родных. И вот тут нужно себе сказать: стоп.
Нужно разграничить время. Допустим, четыре часа в день работать, остальное время заниматься какими-то другими делами, восполняться, чтобы, когда вечером к тебе вернулся твой горячо любимый сын, у тебя были силы поговорить с ним, обнять его, поцеловать.
Наверное, не все творческие люди это знают, поэтому среди писателей, художников и прочих творцов очень много по-настоящему одиноких людей. Нужно уметь себя держать в ежовых рукавицах и заставлять работать, но знать границы, когда нужно остановиться.
— Одиночество, уединение — это разные вещи или примерно одно и то же? Есть ли здесь какие-то границы? Как вообще вы к этому относитесь?
— Одиночество и уединение — это совершенно, по-моему, разные вещи. Уединение для меня лично, для интроверта — это просто счастье, потому что ты можешь слушать музыку, которую любишь, заниматься тем, что тебе приятно, ты создаешь какую-то такую атмосферу, которая тебя более-менее устраивает, и в ней работаешь. Вот это для меня уединение.
Одиночество — для меня пытка, потому что мне нужно постоянно ощущать любовь близких людей, и я должна в ответ отдавать им любовь.
Когда тебе некого любить, то смысл твоего существования сводится, наверное, к нулю.
Поэтому я не готова быть одинокой. И я не смогу быть одинокой, у меня есть близкие друзья, которых я очень люблю.
Несколько лет назад мы с моим прекрасным мужем развелись, и у нас сейчас очень дружеские отношения. И я ему бесконечно благодарна, потому что благодаря его поддержке я стала писать. У нас общий ребенок, он часть моей жизни, и благодаря в том числе ему я не одинока. Благодаря моим родителям, моим друзьям, моему сыну, моему любимому человеку, людям, которые периодически появляются в моей жизни и уходят, но оставляют бесконечно прекрасный след, я каждому из них благодарна, и благодаря им я не одинока.
Туалет взрывала я сама, а в книжке приписала это мальчикам— Вы рассказывали про уважение к старшим в Армении, а сами воспитывали сына уже в Москве. Здесь возможно такое отношение детям внушить? Есть в этом смысл или нет?
— Знаете, я наблюдаю это и в Москве. Потому что, скажем так, человек порядочный в любом случае относится к старшим с уважением. Я это вижу в нашем доме, когда не только мой сын, но и другие подростки помогают старшему, пропускают его, да и вообще в любой момент готовы кому-то сумку понести. Это какие-то вневременные общечеловеческие ценности, которые существуют вместе с любовью, нежностью, привязанностью, и это, наверное, цивилизационный код. Пока это есть, данная цивилизация существует. Как только начинает разрушаться, уходит эта цивилизация. У моего сына Эмиля, например, прекрасные друзья, которые нежно привязаны к своим бабушкам и дедушкам. Его друг периодически очень смешно и прекрасно рассказывает о своих дедушках. И мне мой сын приносит какие-то истории, я с невероятным удовольствием все это слушаю.
Мне так нравится, что мой сын, которому 21 год, уже взрослый человек, находит время на общение с дедом, который очень отличается от него. Дед — военный, со своими какими-то понятиями, со своим отношением к стране. Наши дети более свободные, они более открыты миру. Это должно быть, без этого никак.
— А как вы в сыне это воспитывали?
— Каким-то вещам ты, безусловно, своего ребенка учишь. Может, я и ошибаюсь, но мне кажется, что нельзя научить вежливости, нельзя научить порядочности, нельзя научить каким-то таким человеческим ценностям. Человек с ними приходит. Я абсолютно уверена, что дети — это прекрасные существа, портим их мы. Поэтому важно равноудаленное отношение, надо не сюсюкать, а отвечать ребенку открыто, если он спрашивает искренне. Потому что, если ребенок спрашивает, значит, он готов к ответу.
Недавно я прочитала у своей подруги замечательную фразу о том, что все, что услышал ребенок, — это уже его. И это правильно. Какие-то такие вещи учат детей быть людьми. Воспитание должно быть ненавязчивым, очень уважительным, без вот этого вот: а то поставлю в угол, а то не получишь конфет. Ну, не получит он их у тебя, он эти конфеты где-нибудь в другом месте найдет, они же шустрые невероятно, умненькие и много умнее нас.
— Вы говорили про то, что один из основных принципов воспитания — это всегда говорить ребенку правду. Это ведь сложно и очень ответственно?
— Понятно, что эту правду в четыре года ты преподносишь одним образом, в 12 лет по-другому, а в 15 совершенно по-другому. Однажды мне Эмиль сделал внушение: «Мам, я пришел к тебе в семь лет, спросил, есть Дед Мороз или нет? Ты мне ответила — нет. Могла бы уж как-нибудь меня поберечь!» (Смеется.) Я говорю: «Сыночек, ну извини, пожалуйста, но ты продолжал писать письма Деду Морозу, ждал от него подарков до 11-12 лет». Он говорит: «Это я пользовался своим положением. Сердце у меня уже было разбито, я знал, что Деда Мороза нет».
И мне, честно говоря, стало немножко стыдно. Может, действительно нужно было продлить эту сказку для сына. Но я всегда старалась быть с ним откровенной, и поэтому я в нем никогда не сомневаюсь. Я знаю, что, если у него будут какие-то проблемы, он обязательно с ними ко мне придет и скажет, и своему отцу скажет. Это в том числе залог спокойствия родителя — ты его не обманывал, и он тебя не обманет.
Наринэ с сыном. Фото: БФ «Созидание»
— Вы говорили, что избежали с ним кризиса переходного возраста.
— Да, очень повезло. У моего сына не было пубертатного возраста, всех этих завихрений. Но мне сказали: мамочка, они у вас могут быть впереди, не волнуйтесь, ждите, они бывают у всех.
— Может быть, это была компенсация за ваше бурное детство?
— Да, мы были очень сложными детьми, сложными подростками. Нашим родителям действительно досталось от нас. Может быть, потому что нас было много. Одно дело, когда у тебя один ребенок и, наверное, можно легко предугадывать и обходить стороной все эти подростковые завихрения, другое дело, когда у тебя пять детей и у каждого семь пятниц на неделе.
— То есть у вашего сына не будет таких замечательных историй о своем детстве, как у вас: про отрезанную косу, взорванный туалет и прочие вещи?
— Да. Кстати, туалет взрывала я сама, я просто в книжке приписала это мальчикам. А Эмиль как-то мне сказал: «Знаешь, мама, у меня фактически не было детства». И когда я выступаю в школах, дети часто говорят: «Нам бы вот такое детство». Я отвечаю: «Тогда у вас не будет компьютера». — «Ничего, Бог с ним, пусть не будет компьютера».
Мне очень жаль, что мой сын не лазил по деревьям, не вытворял все то, что вытворяли мы. Он не был в пионерском лагере, у него не было того опыта, который мы приобретали в течение нашего детства, грандиозный, огромный опыт. А с другой стороны, я рада, что всего этого у него не было. Он не знает, что такое деревенский сортир, например, не знает, что такое жить без горячей и холодной воды.
Наши дети, которым сейчас по 15-20 лет, очень от нас отличаются. Они прекрасные, они думают по-другому, у них другие цели. Может, они решат те вопросы, которые не смогли решить мы. Я очень на это надеюсь. Мы за собой оставляем огромный ворох проблем, не решенных, а, наоборот, усугубленных.
Мы жили с надеждой на то, что когда-нибудь не будет войн. Войны не прекращаются, количество беженцев увеличивается. И мы живем неправильно, это как-то нужно менять. И, может, наши дети, у которых совершенно другой взгляд на мир, как-то договорятся между собой и изменят этот мир к лучшему.
Нужно людей из тыла привозить на границу — чтобы они поумнели— Когда в вашей жизни впервые появилась война?
— Мне было 17 лет в 1988 году, Советский Союз уже распадался, и тогда только-только начиналось, тлел национальный конфликт между Арменией и Азербайджаном, и я не верила, что это когда-нибудь может превратиться в войну. У меня жили в Азербайджане родственники, я там проводила лето, очень любила Кировабад, где жили мои бабушка и дядя.
Война как-то резко сразу закрутилась, и я поверила в нее тогда, когда стали прибывать беженцы. Их было очень много, они шли и приезжали большим потоком через границу из ближайших районов. Вот тогда я поняла, что это война, и она, наверное, надолго. А потом стали бомбить Берд, и я наблюдала первые смерти… Люди же сначала, когда бомба взрывалась, выбегали посмотреть. Нельзя выбегать. Какие-то вещи узнаёшь, когда живешь в военной зоне. Например, если ты услышал звук выстрела, значит, ты жив. Потому что пуля опережает звук, значит, тебя не убило.
Такие вещи, конечно, формируют тебя, они очень ранят, потому что всю жизнь дальше ты живешь со страхом этой войны, и она тебя периодически настигает. Я наблюдала это на моих родственниках, эти чудовищные приступы паники, с которыми невозможно справиться. Война в моей жизни случилась, когда мне было 17 лет, и я уехала из Армении, когда мне было 23 года. Все это время была война. И она сейчас, к сожалению, перманентно продолжается, потому что военный конфликт не утих и, наверное, это будет долго, потому что в этом регионе очень много игроков с совершенно полярными интересами.
Видимо, это будет история приблизительно как у Израиля и Палестины. Хотя мне бы этого очень не хотелось. Мне бы хотелось, чтобы война там закончилась. По ту сторону границы тоже живут люди, они тоже хотят мира, они ровно так же оплакивают своих детей. Знаете, так мало ненависти на приграничье, где люди вынуждены выживать в условиях, когда простреливают детские сады, дороги и прочее. В людях, которые так живут ежедневно и борются за жизнь, так мало ненависти, и так много ненависти там, где-то в тылу, в Ереване. Мне страшно все это наблюдать. Нужно периодически людей из тыла привозить на границу, чтобы они просто поумнели немножко.
— Вы, наверное, встречаетесь здесь иногда с другим отношением к войне, когда люди говорят: да подумаешь, можем повторить, да мы им покажем. Что вам хочется сказать людям, войны не видевшим?
— Во-первых, очень горько, когда люди такое говорят. Во-вторых, я не осуждаю их, потому что они не знают, что такое война, и, может, когда-то я ровно так говорила. Мне бы не хотелось, чтобы люди узнали, что это такое, потому что ничего хорошего война с собою не приносит.
И если война заканчивается, она очень долго не уходит, потому что люди, которые пережили войну и пережили этот страх, потом еще долго, тяжело болеют.
И в Берде одно время на улице было очень много сумасшедших, и все это были молодые люди. Молодые, красивые девочки, которые просто не вынесли этот страх и сошли с ума. Огромное, чудовищное количество людей с онкологическими заболеваниями. Это последствия войны, и мы наблюдаем это по сей день.
Поэтому война — это не шутка, это огромный отрезок, вырванный из жизни конкретного народа.
Я не уверена, что русский народ, или украинский народ, или белорусский народ уже отошли от Второй мировой войны. Там нет ничего бравурного, там не должно быть вообще бряцания оружием. Это грязное, нечестное, неправильное и абсолютно нечеловечное дело.
— Когда вы говорите, что мы не отошли от Второй мировой войны, что вы имеете в виду?
— Я имею в виду психотравму, с которой живет народ.
— Эта травма передается через поколения?
— Она передается через разговоры, я это знаю по себе. Да что там Вторая мировая, события 100-летней давности, которые пережил мой народ — резня и прочее, мы живем с этой психотравмой. Это такое угнетенное состояние, из которого, конечно, нужно выбираться.
Мама говорит, что ее папа, который прошел всю Вторую мировую войну, никогда о ней не рассказывал. Мужчины вернулись с искалеченной душой, и они пили, кутили и как-то пытались закрыть ту зияющую дыру в душе, у них не получалось, и они рано уходили. Эту психотравму наблюдали мои родители, наблюдали мы, кто застал своих бабушек и дедушек.
— С одной стороны, такие темы, как геноцид армян, нужно уметь как-то перешагивать, а с другой стороны, нужно сохранять память об этих всех событиях. Как это совмещается?
— Есть такая потрясающая гуманитарная премия «Аврора», я очень горжусь, что ее придумали мои соотечественники. Эта премия ежегодно вручается человеку, который много сделал для спасения человечества.
В прошлом году, например, ее получил доктор Том Катена — американский врач, который живет в Южном Судане, он единственный хирург на 400 000 жителей, в день принимает 500 человек, оперирует, героический человек. И для того, чтобы он приехал и присутствовал на вручении премии, из Армении в Судан выехали три врача, и пять дней, которые он провел в Армении, они там не покладая рук работали, его заменяли. Он эту премию получил, и я за него очень болела.
Когда у народа есть такая чудовищная психотравма, у него есть два, как мне кажется, выхода: или плакать постоянно, бесконечно переживать это горе, или попытаться как-то перешагнуть. Перешагивать можно такими шагами, такими поступками, меняя отношение к трагедии. Не считать себя жертвой, а считать себя победителем: меня хотели уничтожить, но я выжил, я победил. Нужно изменить психологию отношения к этой трагедии, иначе мы рискуем навсегда остаться скорбящим, безвольным народом, а мне бы этого очень не хотелось.
Моя прапрабабушка по папиной линии 40 лет прожила с пробитой головой. Ее пробили прикладом, и у нее на затылке шевелилась кость. У нее были длинные, очень красивые волосы, там вот эти волосы выстригали, потому что, когда они немножко отрастали, они оттягивали кожу, кость на затылке ходила, и бабушке было больно. И это наблюдал мой папа, которому было 6 лет. Она была не в состоянии кого-либо любить, потому что потеряла родных во время геноцида и боялась к кому-либо еще привязаться и его потерять.
И папа все это видел, и это, естественно, оставило чудовищный шрам в его душе. Он как-то сказал мне: «Ты знаешь, я любил ее, невероятно любил». Он рассказывал об этом нам, это травмировало нас. Мы рассказываем об этом нашим детям. Наверное, нужно что-то сделать, для того чтобы хотя бы наши внуки относились к себе как к людям выжившим, а не как к людям, которых когда-то убивали. Нужно помнить обязательно, но нужно делать все, чтобы оправдать свое существование. Раз ты выжил, у тебя миссия, и, значит, живи дальше.
— Среди общечеловеческих проблем, помимо войны, вы часто упоминаете одиночество стариков.
— Старики — это действительно для меня очень важная, немножко больная тема. Моя бабушка, мамина мама, была из поморов. Она родилась в деревне Гора на Северной Двине. Я очень хотела когда-нибудь туда поехать, потому что мне важно посмотреть ту среду, которая подарила нашей семье такого удивительного человека. Я погуглила, и, по сведениям 2014 года, в деревне Гора, которая была огромной, живет 34 человека по описи. И я понимаю, кто там живет, как они живут, и что будущего там уже нет. И я не знаю, как эту ситуацию изменить, я, к сожалению, могу только сопереживать, я могу в книгах своих придумывать деревни, где живут старики, и пытаться как-то вдохнуть туда надежду и жизнь.
Как эту проблему на самом деле решать, к сожалению, я не знаю. Я ребенок, которого, в том числе, воспитывали бабушки, дедушки, прабабушка, и они — огромная часть моей жизни. Я не могу от них отвернуться и сказать: что ж, это течение жизни, мы рождаемся, потом становимся взрослыми, зрелыми, потом мы стареем, умираем. Старость — это же не возраст, это то самое одиночество. Вот когда к тебе никто не приезжает — это старость. И она может настигнуть тебя и в 30 лет, и в 20, и в 50.
Мы просто решили, что рассеянного склероза у меня нет— Вы говорили о трех годах, когда вы жили с тяжелым диагнозом. Как вы про него узнали?
— Я обратилась к врачу, мне сделали ряд анализов и сказали: «Вы знаете, у вас, наверное, все-таки рассеянный склероз». Я не знала, что это такое, вернулась домой, прочитала, ужаснулась, а в итоге решила, что, в общем, ну что поделаешь.
И меня очень поддерживали сын и бывший муж, родители. Мама, узнав, сказала: «Да, Господи, это такая ерунда». Я говорю: «Мам, ты хоть знаешь, что это такое?» — «Да, я знаю, что это такое, во-первых. А во-вторых, я в это не верю», — сказала мама.
Потом, спустя время, я как-то отпустила эту ситуацию. Не помню такого, чтобы я рыдала в подушку. Я приблизительно планировала свою жизнь, планировала жизнь своего ребенка, понимая, что через какое-то время ему нужно будет все взять на себя, потому что, наверное, я не смогу его подстраховывать.
В то же время был такой несколько задорный период в моей жизни, когда бывший муж и сын пытались как-то меня поддержать, и это иногда неуклюже получалось — они попадали постоянно в какие-то смешные ситуации. Например, они готовили что-то несъедобное, и потом приходилось целый день на кухне прибираться. Или мы пытались куда-то выехать, а у нас по дороге глохла машина. Такая семейка Фантоцци.
А через какое-то время мне посоветовали пойти к другому врачу, ее звали Инна Константиновна, кажется (когда у тебя были сильные переживания, память стирает не только тех людей, которые тебя ранили, но иногда и тех людей, которые тебя вытащили, просто страшно возвращаться туда). Она сказала: «Деточка, это все ерунда, я вам, конечно, рассеянный склероз полностью снять не могу, он у вас под вопросом. Но я уверена, что у вас его просто нет. И живите с этой мыслью, что его у вас нет».
И мы решили, что его у меня нет. Но после того как я написала у себя в ЖЖ о рассеянном склерозе, мне в личку написало, наверное, человек 30 с таким же диагнозом. И я всем советовала обратиться к врачам еще раз, пройти обследование, и не раз, потому что у нас в стране очень много людей живут с ошибочными диагнозами. И только у одного из этих 30 рассеянный склероз все-таки подтвердился. И каждый из них мне потом отписывался: «Наринэ, спасибо вам большое».
— Как вы чувствовали себя, когда узнали, что рассеянного склероза у вас нет?
— Ровно так же. А, нет, я вышла, и я даже не плакала, а рыдала, кажется, у меня все платье было мокрым. Единственная мысль, которая у меня была в голове, что у меня есть сын, и я сильная. И потом всё — я пришла домой, и жизнь потекла своим чередом, я приготовила обед и пошла биться над очередным бухгалтерским отчетом, который снова зловредно не сходился. И я тогда уже, кажется, писала вторую «Манюню».
— Меня поражает вот это ваше «легкое дыхание», умение так радостно и спокойно относиться к таким сложным моментам в жизни.
— Я легко отношусь, когда это ко мне имеет отношение. А если к моему сыну или к моим родным, это совсем другая история. Бегания по потолкам никто не отменял.
Наверное, это нормальная человеческая реакция — меньше всего боишься за себя, больше всего боишься за родных, близких.
И потом, когда проходит определенный период, то ты все это осознаёшь, переживаешь и как-то по-другому уже, другими словами рассказываешь.
Недавно мне знакомая, когда мы обсуждали мой развод, сказала: «Ты знаешь, два года назад ты говорила совсем другими словами». Я говорю: «Какими другими словами?» Она говорит: «Ты о тех же событиях рассказывала, но интонация была другая». Ну, переживаешь, отпускаешь, живешь уже другой жизнью и говоришь другими словами.
— Вы ведь хотели стать врачом?
— Ой, это больная тема. Папа очень хотел, чтобы я стала врачом, и я очень хотела. Папа стоматолог, челюстно-лицевой хирург. Знаете, быть дочерью стоматолога очень сложно. Потому что этот специфический запах стоматологического кабинета, которого ты боишься ужасно, преследует твоего папу постоянно. Он возвращается с работы, и ты не можешь его обнять, пока он не пойдет в душ.
И потом, все-таки это нервная работа. Бедный наш папа, конечно, ему иногда было обидно, что люди априори его боятся. Ты еще ничего не сделал, а тебя уже боятся. Это, конечно, очень расстраивает. Посмотрите на стоматологов как на людей, они хорошие, поверьте мне.
Наринэ с папой
И папа, конечно, хотел, чтобы я тоже поступила или на лечфак, или на стоматологический, но я провалила химию, и в том же году я подала документы в Университет русского и иностранных языков имени Брюсова в Ереване и поступила туда.
Я никогда не предполагала, что стану писателем, и для меня это счастье. Я, конечно, очень самокритичный автор, но то, что у меня есть книжки — это огромный подарок, и я за это бесконечно благодарна всем, в первую очередь читателю, который эти книжки читает. Это моя такая врачебная мечта, которая вылилась в книжки, в писательство.
— Одна ваша читательница написала вам, что так смеялась, что у нее разошлись швы.
— Было дело. Вы знаете, это был тот случай, когда ты не знаешь, то ли сочувствовать, то ли радоваться. Я ей пишу: «Ой, извините, пожалуйста». Она мне пишет: «Что вы, это такая ерунда, швы по новой поставили, зато я так смеялась, так смеялась».
За все это время, ну, может, один или два комментария, одно или два сообщения в личку были негативными. Люди благодарят за книжки, пишут о том, что они им помогли в какой-то тяжелый период в жизни. Особенно мне пронзает душу, когда люди пишут, что у них уходили родители, и им было тяжело, но они почитали «Манюню» и радовались.
Когда я была в Америке, ко мне подошла дочь человека, который тяжело уходил и «Манюню» читал, и его дочь говорила, что ему стало как-то легче. Он ушел, и его семья попросила меня подписать ему книжку посмертно. И я ее подписала, это очень трогательно.
Бывают в жизни ситуации, когда Бог — это боль— Что вы думаете о смерти?
— Смерть — это, безусловно, страшно, но это неминуемо. Я скорее не смерти боюсь, я боюсь каких-то физических страданий более прочего. Я очень боюсь за своих близких и родных. А так — это естественно, и это переход в какое-то другое состояние.
— В чем смысл жизни, если потом все равно наступает вот эта точка? И человека с тобой рядом нет.
— Мне было 10 лет, когда у меня умерла бабушка, и я видела, как плакал мой дядя, папин старший брат. Он искал комнату, где мог позволить себе плакать, потому что дома было очень много людей. И он зашел в ту комнату, где была я, моя родная сестра и его старшая дочь. Ему негде было спрятаться, и он рыдал просто минуты две-три. А потом утер слезы и вышел. Он считал, что не имеет права плакать при людях.
И я наблюдала, как бабушку унесли, а потом эти люди вернулись, сели за столы, ели и поминали. Жизнь-то все равно продолжается. От того, что один человек ушел, ничего, по сути, не меняется. Я тоже уйду, вместо меня будут другие люди, которые ровно так же будут жить. И будут счастливы и будут влюбляться и рожать детей.
То есть смерть — это не точка. Это точка для конкретного человека, у которого есть определенный отрезок жизни, и он его проживает и уходит. И это, наверное, правильно, потому что все, что имеет начало, должно иметь конец, хочешь ты того или нет.
Когда мы с сестрой говорили на эту тему, она сказала: «Я бы хотела жить 600 лет». Я ей говорю: «Что бы ты делала 600 лет? Это же скучно». Она говорит: «Я бы придумала». И я верю, что она бы придумала. Наверное, не нужно смерти бояться. Но я бы не хотела еще раз родиться. Вот это мои родные, близкие, вот это мой ребенок, и все мое любимое — другого не хочу.
— Вы верите в Бога?
— Я верю в Бога, но я человек нерелигиозный. У меня была очень верующая бабушка. Когда она приезжала к нам домой, она открывала средневековые миниатюры Тороса Рослина и молилась. В Армянской Церкви ведь нет как такового понятия икон. Я спрашивала: «Бабуль, а что это тебе дает?» Они, говорит, такие красивые, их погладить приятно. Вот есть такие люди, абсолютно бесхитростные, которые до того прекрасные в своей этой вере, что ты можешь бесконечно ими любоваться.
Богу неважно, какое Ему помещение отводят для того, чтобы Он там для кого-то существовал. Для меня Он вот здесь, внутри. Единственное от обрядов, что у меня есть, это, когда уходит человек, я обязательно зажигаю свечку. Не знаю другого способа, как с ним попрощаться. В годовщины бабушек, дедушек тоже зажигаем свечи. В свое время священные книги несли важную функцию, они заменяли людям конституцию. Сейчас есть свод законов, и, видимо, можно уже отойти от догмы. Но это уже личное дело каждого человека, я для себя решила так.
Когда я приезжаю в Армению и вижу много новых церквей, это меня возмущает. Я думаю, Господи, да вы бы лучше рабочие места создавали, заводы строили, школы. Зачем эти огромные пустые церкви, когда люди уезжают, потому что не могут устроиться на работу. Разве в этом состоит вера в Бога?
— Вас смущает ситуация, когда много говорится о духовности и религиозности, но при этом не видно реальной заботы о людях?
— Это пустая декорация, совершенно бездушная, поэтому, если я и захожу в церковь, то уж в ту, которой 500 лет хотя бы. Потому что это намоленное место, туда приходили люди со своими горестями и радостями и что-то получали. А не новодел, который строят богатые люди в надежде на то, что им будут прощены какие-то их грехи.
— А у вас были в жизни моменты настоящего, откровенного разговора с Богом?
— Они случаются чаще, чем мне бы этого хотелось.
Я думаю, ну зачем Его тревожить постоянно какими-то мелкими просьбами, и стараюсь Его только благодарить. Если я у Него что-то прошу, мне жутко неудобно. Я говорю, Господи, да прости меня, пожалуйста!
Не существует абсолютных атеистов, человек в любом случае во что-то верит. Он очень одинок, он сам по себе, и ему все равно нужен кто-то, с кем постоянно можно вести диалог. Человек мыслящий в этом диалоге нуждается. И ему не важно, будет ли ответ, скорее даже это монолог. И то, что тебе оттуда не отвечают, это ничего не означает. Когда ты в неведении и в тяжелейшей ситуации, ощущение, что ты не один, поддерживает.
Хотя женщины, которые рожали без обезболивания, не дадут соврать: есть такой предел боли, когда ты забываешь все. Когда боль, наверное, и превращается в Бога, потому что, кроме нее, ничего нет.
Ты не помнишь, как тебя зовут, ты ничего не помнишь. И когда ты уже родил и уже отходишь, ты с удивлением вспоминаешь, что в этой буре забыл совершенно все. Вот есть такие ситуации в жизни, когда Бога нет совсем или Он — это боль.
— А был ли у вас в жизни случай, когда вы Бога просили и приходил ответ?
— То, что я написала книги — это ответ. Однажды, когда мне было лет 30 и у меня был непростой период в жизни, я вышла из метро перед вечерней службой, и зазвонили колокола. Я зарыдала. Я вообще плакса, но редко позволяю себе разрыдаться. А тут как будто кран какой-то открыли. И я стою, рыдаю, и такое ощущение, будто огромный незримый колокол накрыл меня и звонит именно для меня.
Недалеко стоял милиционер, молоденький мальчик. Он был перепуган моими слезами, но не подходил, а все время за мной наблюдал. А когда этот звон утих, он вытащил из кармана платок, подошел и говорит: «Возьмите». Видимо, это и есть разговор с Богом.
Если начнешь слушать критиков — потеряешь свою индивидуальность— Расскажите про вашу любовь к Маркесу. Как вы начали его читать?
— Я бесконечно благодарна маме за то, что мы, ее дети, вообще состоялись, и я состоялась, в том числе как писатель — это все благодаря ей. Она любила ставить перед нами невыполнимые задачи. Когда мне было 14-15 лет, мама мне вручила книгу Фолкнера «Шум и ярость» и сказала: «Наринэ, я, конечно, знаю, что ты ее не поймешь, но попробуй прочитать».
Безусловно, вот это «я знаю, что не поймешь» подстегивает любого подростка. Я, естественно, начала читать, ничего не поняла. Мама мне объяснила, что первая часть рассказывается от имени героя, у которого синдром Дауна, и все встало на место, я уже читала книгу другими глазами.
То же самое было с Маркесом. Я в том же возрасте прочитала «Сто лет одиночества». Но, пожалуй, первая его вещь, которая произвела на меня оглушительное впечатление и сформировала все мое дальнейшее мировоззрение и отношение к жизни, это рассказ «Самый красивый утопленник в мире». Прочитав его, я была до того обезоружена, до того оглушена той истиной, которая мне открылась, что я его перечитала еще раз. Это история о рыбацкой деревне. Однажды к берегу прибивает утопленника, он весь в ракушках, в тине.
И когда рыбаки его обмывают, они видят, что он очень красивый, и решают, что его зовут Эстебан. Потому что такого красивого мужчину могут звать только Эстебаном. И они придумывают ему жизнь. Они представляют, как он везде был лишний, как он подпирал везде стены, потому что ему негде было сесть, и женщины оплакивают его, а мужчины уходят в другие деревни, чтобы найти ткани и сшить ему одежду. И из других деревень приходят и видят, что этот Эстебан действительно прекрасен. Деревня должна его похоронить, но они понимают, что невозможно такую красоту зарыть в землю. Они шьют ему одежду, украшают его тело цветами и возвращают его в воду. И с этого дня они меняют свою деревню: приводят ее в порядок, поднимают пороги домов, сажают везде цветы и превращают ее в прекрасный цветущий цветник. Чтобы когда-нибудь, если бы душа Эстебана туда вернулась, ему там было хорошо.
Во-первых, как можно это придумать? Во-вторых, как может один конкретный мертвый человек изменить жизнь очень многих? И как можно об этом так убедительно написать? Пожалуй, это было первое мое серьезное потрясение, которое долго потом пребывало со мной. Так что я Маркеса, безусловно, очень люблю. Люблю Фолкнера, Людмилу Петрушевскую и еще много прекрасных писателей. Всех люблю.
— Маркес в одном интервью говорил о своем сложном отношении к литературной критике, потому что критик очень детально разбирает, что именно в жизни писателя повлияло на его строки, на какой-то сюжет. Когда пишешь, — говорил Маркес, — во многом следуешь интуиции и сам не понимаешь, что на что повлияло, что послужило мотивом. А как у вас? Читаете ли вы какие-то разборы ваших книг? Критику, в том числе, литературную?
— Критику я очень мало читаю, потому что она в любом случае ранит тебя. Более того (ладно, Бог с ним, если ранит), нельзя себе позволять подстраиваться под мнение другого человека. Если ты начнешь делать так, как сказали критики (допустим, им не хватает образа или чего-то еще), ты, естественно, прекращаешь быть собой, теряешь свою индивидуальность. Конечно, твои книги не могут всем нравиться, у людей может быть совершенно разное к ним отношение.
Я абсолютно согласна с Маркесом: ты никогда не знаешь, что ты пишешь, ты никогда не можешь предугадать, как дальше будет.
Такое огромное количество незапланированных дополнительных персонажей, ситуаций и прочего приходит во время того, как ты работаешь, что, безусловно, ты не можешь представлять конечный результат.
И, когда я читаю какие-нибудь статьи, где говорят: «подразумевалось такое-то» или «какой интересный она придумала ход, как она до этого додумалась», мне смешно, потому что ничего я не придумывала, по большому счету, и ничего этого не предполагала. Это действительно какая-то стихия, стихийное бедствие, которое просто сваливается на тебя, и в этих конкретных ситуациях, и в этой конкретной обстановке тебе приходится как-то барахтаться, как-то выживать и как-то понимать, как с этим быть.
— Вы говорили даже, что не можете написать историю, про которую знаете, чем она кончится.
— Да, это моя беда. Я очень люблю Гарри Поттера, и я читала, что Джоан Роулинг сперва придумала эту историю от начала до конца, а потом села ее писать. Я бы с удовольствием так работала, но у меня, к сожалению, так не получается.
— А как у вас это происходит?
— Я сажусь и начинаю писать. Например, когда я писала книгу «С неба упали три яблока», я думала, что это будет сборник рассказов о стариках. Но это вылилось совсем в другое. Я могу хотеть написать что-то, но не факт, что это получится. И, скорее всего, не получится. На самом деле это тяжелый труд. Ты себя заставляешь каждый день работать с текстом, часть выкидываешь потом. То, что остается, тебе, когда выходит книга, не нравится, естественно, у тебя миллион замечаний.
— А вы читали переводы ваших книг на ваш второй родной язык, армянский? Что вы чувствовали?
— Я бы не сказала, что у меня были какие-то особенно возвышенные эмоции, скажем так. Я училась в армянской школе, но, к сожалению, я не смогла писать на армянском. У меня получилось писать на русском.
— А как звучит перевод, вы довольны? Удалось поймать интонацию?
— Где-то да, где-то нет. Мне очень понравился перевод «Манюни», мне кажется, там очень хорошо поймали интонацию. Переводчик — моя землячка, она тоже родилась в Берде и знает все изнутри; естественно, у нее очень здорово получилось.
У моих текстов одна беда — я пишу их очень простыми словами и переводить тоже нужно простыми словами. Как только переводчик начинает придумывать какие-то несуществующие в тексте сложносочиненные обороты или какие-то тяжеловесные слова вместо простых, теряется авторский стиль. Я это наблюдала, но что поделаешь…
— Расскажите, пожалуйста, про юмор, что это?
— Чувство юмора — это, кажется, Божий дар. Юмор, самоирония, самокритичность — видимо, это три основных черты, которые формируют адекватного человека. Я не могу общаться с людьми, у которых нет правильного отношения к смеху. Мне кажется, если у тебя нет чувства юмора, значит, ты зануда. Очень легко об этом говорить, когда более-менее оно у тебя есть. Мне неудобно перед людьми, у которых нет чувства юмора. Ребята, вам крупно не повезло.
— А что это такое? Как проверить, оно у тебя есть или нет?
— Я думаю, это адекватное отношение к жизни. Когда ты умеешь вовремя прервать какой-то пафос очень точной фразой, когда ты ситуацию видишь не такой, какая она есть на самом деле. Ты видишь ее не в зеркальном отражении, а интерпретируешь по-своему, и это радует людей, а не нагоняет скуку и тоску. Это, наверное, и есть чувство юмора. Мне кажется, у большинства людей оно есть. То меньшинство, у которого его нет, они учатся, стараются, подстраиваются. Потому что это хорошо, это прекрасно.
— Как вы придумываете смешное?
— Это не придумывается. Если бы я умела, я бы писала постоянно смешное, потому что я хочу, чтобы то, что я делаю, утешало людей, помогало им. Видимо, есть у тебя в сердце, в душе какое-то хранилище, где есть определенное количество веселящего газа (как, помните, у Мэри Поппинс веселящий газ, от которого все смеялись?). Но он периодически заканчивается, и нужно выждать какое-то время, когда снова эта масса не просто наберется, а дойдет до какой-то своей критической точки, и потом ты начинаешь писать смешное.
Я считала, что недостойна, не доросла, не умею, не смогу, не справлюсь— Как вы познакомились с фондом «Созидание»?
— Это была очень смешная история. Один из попечителей фонда купил мою книжку, видимо, они прочитали, им понравилось, и он сказал директору фонда Елене Смирновой: «Давайте я приглашу писателя в ресторан». И Лена мне написала, а я ответила: «Елена, я одна не пойду, только если вы со мной».
Нас пригласили в рыбный ресторан, и там в этот день подавали всяких морских гадов. А мы с Леной вот это живое (потому что морского ежа практически живого ешь) не умеем есть и не хотим. Стоически просидели два часа за столом. Попрощались, пошли в «Макдональдс» и там поели.
Татьяна Лазарева, Наталья Беланова, Наринэ Абгарян, Елена Смирнова, Ольга Свешникова. Фото: БФ «Созидание»
Так мы с Леной познакомились и подружились. Какое-то время я ходила на мероприятия фонда, и, когда мне предложили стать попечителем, я долго не раздумывала, но мне было ужасно страшно. Я просто знаю, какие люди работают в «Созидании», какие там преданные своему делу сотрудники, какие там ответственные попечители, которые вкладывают в фонд и свои личные средства, и свою душу, и очень-очень много нервов, в том числе, на это уходит. Я считала, что я недостойна, не доросла, не умею, не смогу, не справлюсь, да и, честно говоря, я и сейчас так считаю.
Фонд «Созидание» — это не попечители, это Лена, ее тяжелый труд, это 5-6 сотрудников, которые ежедневно проделывают огромное количество работы. Это прекрасные наши волонтеры, которые ежедневно, ежечасно готовы помогать во всем.
— А что вы делаете для фонда? Я знаю: иногда бывает лот — «ужин с Наринэ», и вы боитесь таких лотов.
— Боюсь, потому что я не знаю, кто купит этот лот. Не со всеми людьми можно легко и просто найти контакт. Боишься подвести человека, который заплатил деньги за лот.
У нас очень много мероприятий. Прекрасное кулинарное шоу, куда приходят люди, и мы готовим разные блюда, потом мы все это радостно съедаем, и это весело и смешно. Деньги, которые мы там собираем, уходят на лечение детей или на другие программы.
Я езжу в туристический тур с клубом Михаила Кожухова (спасибо огромное, что они нам помогают). Это очень здорово, когда, допустим, люди собираются на тебя, вы куда-то едете, что-то видите, наблюдаете, а доход клуб перечисляет в фонд. Я рассказываю по мере возможности о фонде, что-то пишу, я, безусловно, на каких-то мероприятиях бываю. Но свой личный вклад в дело фонда я оцениваю как совсем небольшой, мизерный.
На мероприятии БФ «Созидание». Фото: Павел Ланцов
— Какие программы фонда для вас самые дорогие и важные? Ведь у «Созидания» очень много направлений.
— Очень подкупает программа помощи библиотекам в отдаленных деревнях. Вы не представляете, как люди в этих библиотеках ждут книг. И работники фонда придумали в каждую посылку, кроме книг, класть еще, допустим, пачку печенья, кофе или чай. Такое это счастье для людей: они потом сидят, чаевничают и листают книжки, которые им приходят.
Очень люблю стипендиальную программу. В России очень много талантливых детей, которые просто не могут себе позволить обучение. И это прекрасная программа, где каждого ребенка ведет определенный человек. Это не такие большие деньги, дети потом вырастают, поступают на бюджет и обязательно об этом пишут, благодарят, и это прекрасно. Когда благотворительный фонд занимается не только лечением людей, но в том числе поддерживает и немножко лечит души, это здорово.
У нас, мне кажется, очень правильный, прекрасный символ — муравей. Я недавно узнала, что предками муравьев были жалящие осы, очень агрессивные. Не назовешь их никчемными, но не созидающие насекомые. И вот представляете, от этих агрессивных, паразитирующих насекомых и пошли муравьи — созидающие, прекрасные, труженики. Да будет так: пусть когда-нибудь все агрессивные насекомые превратятся в миролюбивых муравьев.
— Вы активно занимаетесь благотворительностью в России. А как в Армении с этим обстоят дела? Я знаю, что там очень сложная ситуация с обезболиванием. На что, вы считаете, надо обратить внимание в первую очередь?
— Там, действительно, очень много проблем, есть благотворительные фонды, которые очень стараются помогать, и это у них получается. Я знаю конкретных людей, которые этим занимаются, и очень горжусь ими. Потому что в Армении — стране, которая находится в состоянии экономической блокады, откуда люди уезжают — очень сложно помогать, просто потому что нет денег. Но они помогают, как могут.
Армения много лет занимала лидирующие позиции по онкологии. Моя подруга, врач-онколог из Австралии, много путешествует по миру и курирует эту область здравоохранения. Она мне сказала: «У вас ситуация действительно катастрофическая, и с этим нужно что-то делать». И в том числе поэтому я была очень рада тем переменам, которые недавно произошли у меня на родине. Пусть там что-то меняется, потому что так дальше жить нельзя. И, в первую очередь, в медицине.
Если в Ереване МРТ стоит столько же или дороже, чем в Москве, если люди из Армении ездят в Грузию, чтобы покупать себе лекарство, чтобы лечиться (потому что с проживанием, дорогой и прочим это оказывается дешевле), значит, что-то там не так. Я очень надеюсь, что с этим будут бороться.
— А в работе «Созидания» есть такие направления, которые вы отстаиваете, предлагаете, говорите: «Давайте это сделаем»?
— У нас так много программ, наверное, на все случаи жизни, что даже хочется их немножко сократить. Множить их не имеет смысла, потому что иначе мы не будем справляться. Большой фронт работы у «Созидания», при том, что сам фонд — маленький, он один из самых стареньких фондов, ставший взрослым фондом. Сколько умеет, столько и делает, и хочет, по возможности, больше помогать.
Есть большие, огромные фонды, и спасибо им, спасибо Чулпан Хаматовой, спасибо Константину Хабенскому! Это прекрасно, когда в стране есть люди, которые помогают, готовы помогать и не устают помогать.
Текст и фото: Анна Данилова
Выполнено при поддержке
Ошибка страницы не найдена, Audible.com
Evvie Drake: более
- Роман
- От: Линда Холмс
- Рассказал: Джулия Уилан, Линда Холмс
- Продолжительность: 9 часов 6 минут
- Несокращенный
В сонном приморском городке в штате Мэн недавно овдовевшая Эвелет «Эвви» Дрейк редко покидает свой большой, мучительно пустой дом почти через год после гибели ее мужа в автокатастрофе.Все в городе, даже ее лучший друг Энди, думают, что горе держит ее взаперти, а Эвви не поправляет их. Тем временем в Нью-Йорке Дин Тенни, бывший питчер Высшей лиги и лучший друг детства Энди, борется с тем, что несчастные спортсмены, живущие в своих худших кошмарах, называют «ура»: он больше не может бросать прямо, и, что еще хуже, он не может понять почему.
- 3 из 5 звезд
Что-то заставляло меня слушать….
- От Каролина Девушка на 10-12-19
Три яблока упали с неба | Книга Нарине Абгарян, Лизы К. Хайден | Официальная страница издателя
‘Мне это понравилось! Нежная и необычная сказка о стоицизме, стойкости и любви… Конечная приятная история о невероятном романе и теплоте общества, нарисованная с юмором, сочувствием и земным, волшебным шармом ».
— Мэри Чемберлен, автор книги «Скрытый
»«В очаровательном сердце « Три яблока, упавших с неба », пульсирует определенное знание о том, что« нужна деревня »- деревня, чтобы истекать кровью, плакать и, наконец, смеяться и праздновать как одно целое».
— Фейт Салливан, автор книг «Мыс Энн и спокойной ночи», г.Wodehouse
«Очаровательный роман … [Он] изобилует второстепенными персонажами, причуды которых временами забавны, а иногда душераздирающи … Душевная история о семье, дружбе и сообществе».
— Обзоры предисловия
«Сказка Абгаряна [является] настолько невероятной в данный момент … [ее] неторопливая, кропотливая проза — в лирическом переводе Хайдена — в настоящий момент является дополнительным подарком для читателей, потому что она побуждает нас приспосабливаться к« размеренному ритму жизни ». существование », которое теперь также является нашим собственным.’
— Журнал асимптот
«Острый, горько-сладкий, похожий на басню рассказ … Самый сильный посыл, который проливает свет в этом прекрасно переведенном романе, состоит в том, что смирение не обязательно ведет к цинизму».
— Азиатское обозрение книг
«С тонко сформулированными описаниями повседневной деятельности и домов с« дымоходами, которые цепляются за край неба »и неизгладимыми деталями сложных, скромных персонажей, эта волшебная сказка выходит за рамки знакомых мистических традиций благодаря новому переосмыслению армянского фольклора.’
— Еженедельник издателей
«Пронизан добротой, юмором, тонкостью и сдержанной утонченностью».
— Евгений Водолазкин, автор Laurus
‘Прочтите эту книгу. Это бальзам для души ».
— Людмила Улицкая, автор книги «Большая зеленая палатка»
«Описания Абгаряна красиво написаны … Я не мог оторваться от этой книги».
— Блог Univers de Livres (Франция)
‘Превосходный роман… Я призываю вас прочитать это ».
— Ma Lecturothèque (Франция)
«Идеальная книга для всех, кто хочет больше узнать об Армении: ее обычаях, верованиях, традициях и истории … Душевный, нежный роман».
— Блог La Couleur des Mots (Франция)
«Работа Абгаряна выражает глубокую веру в жизнестойкость человечества, но не приукрашивает ужасы человеческих конфликтов».
— meduza.io
‘Роман об обычной жизни, написанный необычайно чутко и нежно.’
— Prestaplume (Франция)
‘Мне это понравилось! Нежная и необычная сказка о стоицизме, стойкости и любви. Действие происходит в далекой русской деревне. Это потрясающая история невероятного романа и теплоты общины, нарисованная с юмором, сочувствием и земным волшебным шармом. Его персонажи появляются со страницы со своими недостатками, испытаниями и невзгодами, а их жизнь решается таким образом, чтобы вызвать улыбку удовлетворения и удовлетворения ».
— Мэри Чемберлен, автор книги «Скрытый
»‘Сюжет романа состоит из множества историй об очень обычных, но смелых и красивых людях, наполненных такой любовью и юмором, что не может не уйти с чувством позитивного и приподнятого настроения.’
— Россия за пределами
‘Тихая песенка из романа. Роман, который открывается и затягивается … который захлестывает вас, как волна на пляже ».
— Книжная тропа
‘Волшебный роман. Ему удается быть жизнеутверждающим, не впадая в дешевую сентиментальность … Абгарян достигает этого непростого баланса отчасти благодаря красоте прозы романа, имитирующей устное повествование мифов и легенд ».
— Конец слова, блог
‘Чтобы передать богатство культуры Марана, переводчик Лиза К.Хайден уверенно разбирается в лингвистических сложностях этой книги … Ее перевод визуальный и чувственный … Драматический и юмористический ».
— Общий
Нарине Абгарян вошла в список самых интересных авторов Европы The Guardians — Общественное радио Армении
The Guardian включила проживающую в России армянскую писательницу Нарине Абгарян в число самых интересных писателей Европы .
Российская писательница армянского происхождения Нарине Абгарян известна как детский писатель и блоггер.Ее роман Три яблока упали с неба был продан тиражом более 160 000 экземпляров с тех пор, как он был впервые опубликован в 2015 году и был удостоен самой престижной литературной премии России — премии «Ясная поляна» (учреждена имением Толстых).
«Волшебный реалистический рассказ о дружбе и вражде, опубликованный на английском языке в этом месяце Oneworld. Действие книги происходит в отдаленной армянской горной деревне Маран, где жители собирают шелковицу и делают пахлаву. Древний телеграфный провод и опасная горная тропа, по которой с трудом могут пройти даже козы, — их единственная связь с внешним миром », — пишет The Guardian.
Абгарян называет свою любимую книгу « Сто лет одиночества » Габриэля Гарсиа Маркеса, действие которой происходит в изолированной вымышленной деревне Макондо. Но ее преследовал конец саги Маркеса о семье Буэндиа, в которой участвовали несколько поколений, поскольку все следы существования Макондо стерты с лица земли. В « Три яблока упали с неба » (перевод Лизы К. Хайден) она решила написать басню, в которой было ровно наоборот. «Я хотела написать рассказ, который закончится на ноте надежды», — говорит она.«Человечество остро нуждается в надежде, в добрых историях».
«Мы живем такой динамичной жизнью, едва успеваем разговаривать друг с другом, спрашивать, как дела», — цитирует Нарине Абгарян Guardian. «Меня беспокоит то, как молодые люди бросают своих старших».
Абгарян, которая сейчас живет в Москве, указывает на то, как сельские жители в ее романе проводят свои дни, «выращивая вино, которое никому не нужно и которое никому не нужно». «У глобализации, конечно же, есть свои преимущества, но есть и отрицательные побочные эффекты, когда исчезают национальные обычаи, то, что определяет людей.”
The Guardian отмечает, что работа Абгарян уже переведена на 12 языков, и, поскольку английский является 13-м, она теперь называет это своим счастливым числом. «Когда вы издаете на английском языке, у вашей работы больше шансов найти более широкий резонанс», — говорит она. «Когда ваша работа переведена, вы начинаете работать с большей радостью и надеждой. Вы начинаете больше верить в себя ».
Мариеке Лукас Рийневельд (Нидерланды), Анджей Тихи (Швеция), Наойз Долан (Ирландия), Хассан Бласим (Финляндия), Полин Делабру-Аллар (Франция) также попали в список.
Интимная работа: Лиза К. Хайден о переводе Нарине Абгарян
В своем отмеченном наградами романе Три яблока упали с неба российско-армянский писатель Нарине Абгарян сказала: «Я хотела написать рассказ, который заканчивается на ноте надежды». Мы в Asymptote с гордостью представляем в качестве избранного нами мартовского книжного клуба эту сказку волшебного реалиста, в которой исследуются как безжалостное шествие мирских трагедий, так и человеческие способности к смелости и воображению.В следующем интервью наша собственная Жозефина Массот разговаривает с Лизой К. Хайден, переводчиком Три яблока, упавших с неба и других известных русских художественных произведений, о внутренней логике книги, облегчении рутины среди глобальных странностей и инстинкт переключения между повествовательными голосами.
Книжный клуб Asymptote стремится ежемесячно доставлять лучшие переводы художественной литературы для читателей во всем мире. Вы можете подписаться на подборку материалов в следующем месяце на нашем веб-сайте всего за 15 долларов США за книгу; как только вы станете участником, вы можете присоединиться к онлайн-дискуссии на нашей странице в Facebook!
Жозефина Массот (JM): Вы стараетесь переводить только те книги, которые вам нравятся, и многие из них углубляются в концепцию истории.Приложение Владислава Отрошенко к фотоальбому и Марина Степнова Женщины Лазаря , кажется, специально исследуют его через призму семьи, что также относится к работе Абгаряна «Три яблока упали с неба » — история Марана есть отражены в серии семейных саг: Анатолия, Василия, Вано, Валинки и др. Собственный роман Толстого «Война и мир », который вы назвали своим любимым романом, ведет хронику царского общества начала девятнадцатого века, оттачивая все детали. пять аристократических кланов.. . Не могли бы вы пояснить, почему вас так постоянно привлекала тема семейной истории и есть ли в ней что-то в высшей степени «русское»?
Лиза К. Хайден (LCH): Я не уверена, что у меня есть хороший прямой ответ на ваши вопросы! Но я попробую подойти к ним под другим углом. Один из элементов, которые я ищу в книгах, — это твердое чувство внутренней логики: в идеале я хочу, чтобы каждая часть романа, каждый слой, каждое слово гармонично сочетались друг с другом.Это не значит, что они не могут быть хаотичными, но хаос должен соответствовать логике книги. Интересно, возможно ли, что вымышленные семьи — функциональные или дисфункциональные, хаотичные или спокойные — по своей сути привносят в роман естественный порядок. И если этот порядок, который может, по крайней мере, намекать на иерархии, структуры и мотивы, связанные с жанрами и / или семьей, может дать писателю своего рода фору при написании книги, в которой все части сочетаются друг с другом. При этом меня привлекают и другие аспекты романов. Для меня важны психология и даже определенный вуайеризм, поскольку это (всегда!) Интересное письмо, которое вводит новшества, не превращаясь в переписывающуюся фиолетовую прозу.
ДМ: Вы заработали репутацию (и престижную награду!) Как переводчик «сложных романов», таких как Laurus Водолазкина, но Three Apples изысканно прост по стилю и содержанию. Вы замечали, что при работе над каждым из них населяете совершенно разные пространства ума?
ЛЧ: Да, есть. Каждая книга имеет свое собственное восприятие, свой взгляд на нее, и каждая требует своего умонастроения. Я думаю, что большинство из нас работает над несколькими книгами одновременно, что может стать интересным разделом в мозгу переводчика.Когда я только начинал заниматься художественным переводом, Мариан Шварц сказала мне, что работает одновременно над несколькими книгами. Я помню, как (мысленно) задыхался, потому что не мог себе этого представить. Но теперь мне это нравится. Переход от одного голоса к другому доставляет больше удовольствия, чем я ожидал (я считаю, что это происходит довольно естественно), а разнообразные задачи обостряют ум и делают рабочий день более продуктивным. Чтение последнего черновика в течение всего дня требует огромной концентрации, так как я уже читал эту книгу так много, много раз, но чередование этого задания с, скажем, черновым наброском или чтением чего-то вслух может показаться большим облегчением.(И наоборот.)
ДМ: Вы часто упоминали, как вам нравится консультироваться с авторами переводимых книг, и, конечно же, каждый обмен должен быть совершенно разным. Каково было работать с Наринэ?
LCH: Было приятно работать с Наринэ! У нас есть несколько общих друзей, поэтому я много лет слышу о ней и ее книгах. Между этим и переводом Three Apples я чувствую, что знаю ее много лет, хотя мы никогда не встречались.Перевод — это очень интимное направление работы, и перевод авторского текста многое расскажет вам как о людях. Я всегда стараюсь делать свои списки вопросов к авторам как можно короче (я работаю с замечательной русской коллегой, Лизой Прудовской, которая помогает мне разобраться в большинстве вопросов), потому что не хочу перегружать своих авторов. Но мне нравятся их ответы, потому что они не только дают мне ответы, но и дают мне другую точку зрения на голоса в своих книгах. В случае с Наринэ наша переписка усилила теплоту, оптимизм и юмор Three Apples .Не могу дождаться встречи с ней в реальной жизни, когда мы снова сможем путешествовать!
JM : Следующий вопрос может противоречить вашему заявлению о том, что вам «нравится (…) непонимание всех решений, которые [вы] принимаете, когда [вы] переводите», но я должен спросить: есть особый термин в романе Абгаряна « энбашти » говорится о «страшном» промежутке времени между полуночью и рассветом. Что побудило вас оставить его без перевода? Можете ли вы упомянуть какие-либо другие «хитрые» варианты, которые вы сделали в отношении терминов или концепций в романе?
LCH: Вы выбрали удачно, потому что эти решения я обычно запоминаю! Я часто транслитерирую слова, незнакомые русскому читателю: иногда авторы уже объясняют их в своих текстах, то есть я просто транслитерирую и перевожу.Другие, например, enbashti , указаны в тексте на русском языке. Так как я не фанат сносок, я нахожу способы придать скрытный блеск (я заимствую термин Сьюзен Бернофски), вставляя информацию в сносках в английский текст. Уловка, конечно же, состоит в том, чтобы эта информация соответствовала логике текста, чтобы она не походила на Википедию или что-то в этом роде. Это было относительно легко с Three Apples , благодаря повествовательному голосу. Единицы измерения могут быть особенно сложными, поскольку многие из них не знакомы англоязычным читателям.Я транслитерировал grvankan , которое встречается семь раз, добавив в скобках примечание о том, что это «почти полкило», поскольку сноска grvankan в русском тексте определяет его как 408 граммов. У меня есть склонность транслитерировать слова, которые встречаются несколько раз и могут стать хотя бы немного знакомыми. Вершок — это мера, 4,45 сантиметра, согласно Оксфордскому русскому словарю , которая, кажется, повторяется в моих книгах. Однако, использовав его всего один раз в Three Apples , он не стал подходящим для скрытого блеска и транслитерации.Кроме того, было бы очень странно сказать, что из земли торчит «крошечный кусок конского щавеля 4,45 сантиметра». Поэтому я выбрал «крошечный окурок». Почему-то это казалось правильным, учитывая контекст.
JM: Вы в течение многих лет ведете замечательный блог о русской литературе, и в своем последнем посте вы открыто говорите о том, как трудно было сосредоточиться на более «тонких» чтениях в условиях глобального здравоохранения. кризис (я, кстати, в одной лодке, как и многие знакомые).Однако вы рискуете пойти на что-нибудь вроде Чехова или Сологуба, когда почувствуете, что справитесь с этой задачей. Удалось ли вам это сделать? Если да, то действительно ли вы пошли за Чеховым или Сологубом, или вам бросилось в глаза что-то еще? Принесло ли это вам утешение, о котором вы говорите в своем посте?
LCH: Забавно, но я остановился на Тургеневе! Я никогда не читал Накануне , роман, который я держал на полке, когда мне действительно нужно было что-то новое, но знакомое и, следовательно, в некотором смысле удобное.Хотя я очень признателен за его Отцов и Сынов и Рудин , Тургенев не входит в число моих любимых книг, а Накануне не так хорош, как другие книги, которые я упомянул. Тем не менее, книга читается отлично, и в ней есть что-то обнадеживающее, в ней есть (и даже больше!) Элементы истории и семьи, истории любви и портреты отдельных людей и времени. (Хотя часть меня желает, чтобы персонаж не сильно заболел пневмонией.) Накануне имеет как раз правильный баланс предсказуемого и нового материала для чтения в трудное время.Я также только что начала новый роман Марины Степновой, действие которого происходит в прошлом, и (сюрприз!) В основном о семье, по крайней мере, пока. Мне это очень нравится.
JM : Вы также упомянули, что в последние несколько недель находили утешение в переводе — замечательный подвиг, я бы сказал, учитывая, как тяжело многим из нас было сосредоточиться на творческой работе! Чем вы сейчас занимаетесь? Есть какие-нибудь советы, как это сделать в эти тяжелые времена?
LCH: Я думаю, что некоторое утешение исходит от нормальности механики (н-го) процесса: просто сидеть за столом и что-то делать, любая вещь , какой бы маленькой она ни была, кажется победой.Тем не менее, большая часть утешения при переводе связана с текстами, фактическим актом перевода, моей любовью к книгам и мыслью о том, что, возможно, перевод достигнет читателей, которым также понравится книга. Я заканчиваю очень длинный роман Калейдоскоп Сергея Кузнецова, который охватывает большую часть истории двадцатого века, плюс я работаю над некоторыми отрывками из романов, которые затрагивают (среди прочего) смерть и похороны в сельской местности. убийства во время войны 1812 года и, хм, современные социальные распады.Не могу сказать, что я был особенно продуктивным в течение первых пяти недель карантина COVID-19, но я нахожу эти маленькие победы. Что касается советов, мы все разные, но некоторые из лучших статей о психическом здоровье, которые я читал, о психическом здоровье во время пандемии, сосредоточены на трауре. Об этом также говорил глава CDC штата Мэн, доктор Нирав Шах, упомянув «коллективную скорбь» по внезапным потерям и переменам. Он также признается, что иногда чувствует себя «отстраненным» — я думаю, что «отстраненный» тоже неплохо резюмирует мои чувства.Я рада, что признание и наименование горя, которое мы все чувствуем, помогли мне восстановить и сохранить концентрацию внимания, хотя бы большую часть времени. Когда я не могу с этим справиться, я не чувствую себя виноватым из-за того, что делаю перерывы, чтобы заново сосредоточиться.
Переводы Лизы Хайден с русского включают перевод Laurus Юджина Водолазкина, получивший в 2016 году премию Read Russia в области современной русской литературы и вошедший в шорт-лист Премии Оксфорда-Вайденфельда 2016 года, а также труд Водолазкина The Aviator и Соловьев и Ларионов .Она также перевела книгу Вадима Левенталя « Маша Регина », вошедшую в шорт-лист премии Оксфорд-Вайденфельд 2017 года; « Зулейха » Гузель Яхиной, вошедшая в шорт-лист литературной премии ЕБРР 2020 года; и Клоцвог Маргариты Хемлин. Блог Лизы, Lizok’s Bookshelf, посвящен современной русской художественной литературе. Она является членом Литературной академии, жюри Российской премии «Большая книга». Она живет в Новой Англии.
Хосефина Массот родилась и живет в Буэнос-Айресе, Аргентина.Она изучала философию в Стэнфордском университете и работала в Cabinet Magazine и Lapham’s Quarterly в Нью-Йорке, где позже она работала иностранным корреспондентом аргентинских газет La Nueva и Perfil . В настоящее время она является внештатным писателем, редактором и переводчиком, а также помощником управляющего редактора для Asymptote .
*****
Подробнее в блоге Asymptote :
Нарине Абгарян «Три яблока упали с неба»
И три яблока упали с неба:
Одна для рассказчика,
Один для слушателя,
И один для перехватчика
Роман Нарине Абгарян Три яблока упали с неба начинается этой старинной армянской пословицей, каждая строка которой становится названием трех разделов этой книги-размышлений о жизни в отдаленной армянской деревне.
Крошечная деревня Маран, расположенная на склонах горы Маниш-кар, связана только «древним телеграфным проводом и опасной горной дорогой, по которой даже козы с трудом передвигаются». Его медленно сокращающееся, стареющее население, потерянное временем, живет в изолированном мире, с нетерпением ожидая только воспоминаний:
Ни один из маранцев не питал надежды, что жизнь когда-либо изменится к лучшему. Деревня смиренно доживала свои последние годы, словно приговоренная…
Три яблока упали с неба , Нарине Абгарян, Лиза К. Хайден (транс) (Oneworld, март 2020 г.)Маран древнее, даже более древнее, чем его жители, место, где время, кажется, остановилось.Жители деревни используют телеграммы для связи, полагаются на единственного местного почтальона для писем и имеют только одно средство передвижения — «скрипучую деревянную тележку, запряженную ослом», которую «два раза в неделю везли в долину за товарами».
Сельские жители — практичные, заземленные люди, на долю которых выпала доля страданий и потерь, вызванных болезнями и стихийными бедствиями, такими как землетрясения, оползни, войны и голод. По очереди причудливые, сварливые и ласковые — «рациональные суеверные люди, которые тем не менее верили в мечты и знамения» — люди Марана образуют сплоченное сообщество и поддерживают друг друга через капризы жизни: «несчастья, обиды, болезни, и редкие, но очень долгожданные радости.”
До тех пор, пока неожиданное чудесное событие не сотрет то отчаяние, которое тяжело повисло в жизнях маранцев.
Три яблока упали с неба — это пронзительная, горько-сладкая, похожая на басню история, переведенная на английский язык через пять лет после достижения статуса бестселлера в России. В 2016 году, всего через год после публикации перевода, он был удостоен престижной премии «Ясная поляна» — премии, связанной с литературными традициями Льва Толстого.
At heart, Три яблока упали с неба — это глубокое исследование старения.«Меня беспокоит то, как молодые люди бросают старших», — сказал Абгарян изданию The Guardian . Абгарян использует географию Марана как символическое, физическое представление о том, что чувствуют его люди: она заставляет деревню цепляться за горные «плечо, как обременительная тяжесть, бессмысленная и всеми забытая».
Жители деревни находят удовлетворение глубоко укоренившейся потребности в уверенности — длительное воздействие многочисленных бедствий, застигших их врасплох, — в бессмертной вере в суеверия, фольклор и пророчества.
Несколько раз из долины приезжали цыгане… Люди с благодарностью слушали цыган… вопреки надежде, что цыгане говорят правду…
Абгарян изображает безвременье народа,
Виноградная лоза цеплялась за тяжелую деревянную балку, ее тонкие усики тянулись вверх к шиферной крыше. Пирог с золотисто-коричневой сырной корочкой остывал на кухне, и одинокий сверчок, спутавший вечер с ночью, транслировал в саду заунывную песню… »
и их земля с красивыми, яркими изображениями.
НоФевраль был хитрым, волшебным образом вытряхивая из рукавов кусочки зернистого снега…
Самая яркая идея, которая просвечивает в этом прекрасно переведенном романе, заключается в том, что смирение не обязательно ведет к цинизму. Точно так же, как сельские жители «искренне верили» в несокрушимость скалистой вершины, которая ежегодно укрывала их от сильного оползня, вызванного таянием снега, они также «слушали и верили в хорошее».
Свати Наир — писатель, редактор и рецензент из Дублина.
Связанные«Моя семья слишком напугана, чтобы читать мою книгу»: познакомьтесь с самыми интересными авторами Европы | Художественная литература в переводе
Мариеке Лукас Рейневельд , Нидерланды: «Моим родителям трудно понять, что я не та девочка, которую они вырастили»
Когда Мариеке Лукас Рейневельд было три года, им было 12 лет. — Старый брат был сбит и убит автобусом, когда шел в школу от семейной фермы.В ответ на это раннее столкновение с немыслимым Рейневельд не закрывал это завесой, а построил вокруг него две книги. «Я считаю, что для семьи очень жаль, что в ней родился писатель», — безмятежно говорит 28-летний писатель.
В глубоко религиозной сельской общине, среди которой до сих пор живет семья Рейневельд, разоблачение было внезапным и сильным. Когда в 2015 году был опубликован сборник стихов Calf’s Caul , сборник , , его молодой автор был объявлен в национальных СМИ новой звездой голландской литературы.Еще более сложным для семьи был роман, появившийся три года спустя, De avond is ongemak , который на этой неделе появляется на английском языке как The Discomfort of Evening (Faber, перевод Мишель Хатчисон) и только что вошел в лонг-лист Международная Букеровская премия. «Об этом говорили все владельцы магазинов и парикмахер, но моя семья слишком напугана, чтобы читать это», — говорит Рейневельд, который использует местоимения они / они.
В эпизоде Дискомфорт вечера , Мэттис умирает в результате несчастного случая с катанием на коньках, оставив свою 10-летнюю сестру Джас фантазировать о том, как предотвратить последующее разрушение семьи.Она держит двух жаб в ящике под своей кроватью, думая, что, если их удастся уговорить спариться, ее родители тоже могут, и все снова будет в порядке. Тем временем, оставшись справляться с эмоциональными потрясениями подросткового возраста без поддержки взрослых, она играет со своими выжившими братом и сестрой в игры, которые становятся все более дикими и опасными.
Действие романа разворачивается в течение двух лет жизни Джаса, когда гормоны загоняют детей в сексуальную идентичность взрослых. Райневельд сопротивляется такой классификации, называя себя не трансгендерным, а «промежуточным».«В детстве я чувствовал себя мальчиком, я одевался как мальчик и вел себя как мальчик, но дети в этом возрасте по-прежнему нейтральны в своем поле. В подростковом возрасте, когда разделение стало очевидным, я оделась как девочка и стала девочкой, затем в 20 лет я вернулась к мальчику, которым был в начальной школе ». Их второе имя, Лукас, произошло от воображаемого парня, который у них был в детстве. Элегантно одетый в фирменный костюм и подтяжки, Рийневельд теряет самообладание только тогда, когда они изо всех сил пытаются вспомнить имя кинозвезды, которой они стремятся стать.Наконец, он всплывает в порыве смеха: «Тимоти Шаламе, звезда сериала Зови меня своим именем — я хочу быть красивым мальчиком».
Фермерство не дает мне покоя. Коровы — мои лучшие друзья; Мне нравится убирать конюшни и выгребать дерьмо
Они еще не решили, принимать ли гормональное лечение, поэтому, когда они читают свои работы публично, они звучат непрерывным голосом, излучающим андрогинное очарование, сделавшее их одним из поэтов. редкие звезды прорыва цепи.«Какая милая», — написал комментатор в ответ на голландское телевизионное чат-шоу об окружающей среде, в котором Райневельд записался в фан-клуб Дэвида Аттенборо, призвал слушателей прислушаться к его предупреждениям о климатической чрезвычайной ситуации и сообщил, что они никогда не летали. самолет.
Только их руки выдают их вторую жизнь в качестве молочного фермера, работающего один день в неделю, с вымытыми ногтями, которые кусаются наповал. «Фермерство поддерживает меня. Коровы — мои лучшие друзья; Мне нравится убирать конюшни и выгребать дерьмо.
Эта неприглядная сторона земледелия прослеживается как в романе, так и в стихах. Мать Джас вводит своим детям лекарство от глистов и намазывает их мазью для вымени, чтобы защитить их от холода. Одно из стихотворений в Calf’s Caul называется «Матери-вши». «Жители города боятся того, что жители деревни считают нормальным». Например? «Например, мучить лягушек — это не очень приятно, но бывает, и дети будут с этим экспериментировать».
Несмотря на то, что роман и сборник стихов были опубликованы с разницей в три года, они начинались одновременно, даже в нескольких строках.«Задача заключалась в том, как написать их, когда у меня было мало воспоминаний о смерти моего брата. Итак, я начал с Мэттиса, и только во время написания пришел к форме, которую имеет роман сейчас. Я видел Calf’s Caul как подготовку к написанию The Discomfort of Evening ».
Сборник, который еще не был опубликован на английском языке, полон тревог, вызванных выбранным именем Райневельда в семье богобоязненных членов реформатской церкви. «Папа много лет искал дочь», — говорится в одном стихотворении.«Моим родителям трудно понять, что я не та девочка, которую они вырастили», — говорит Рейневельд. «Этого нет в Библии».
Является ли папа в стихотворениях собственным отцом Рейневельда в большей степени, чем папа Джаса в романе, остается открытым писателем, который признает, что они рассматривают свою публичную идентичность как представление, которое нужно надевать вместе со скобками. «Написание — это игра с тем, кто вы есть. Будучи писателем, я чувствую себя увереннее ».
Райневельд родился 20 апреля 1991 года на ферме в северном Брабанте, провинции на юге Нидерландов.Дата знаменательная, они обезоруживающе раскрывают, потому что это означает, что они разделяют день рождения с Адольфом Гитлером. «В детстве я думал, что родиться в один день с таким чудовищным человеком — это забавная идея, но это заставило меня задуматься, хороший я или плохой человек». В романе Джас строит фантазию о еврейской семье, которую ее мать спрятала в подвале. Она разыгрывает свое социальное отчуждение, делая нацистский салют в школе и отпуская шутку, которая была сочтена слишком оскорбительной для английского издания романа.
Это часть черного юмора, столь же опасного в своем роде, как и детские игры (одна ужасная сцена включает пустышку коровы и пистолет для осеменения). На вопрос, почему роман так сильно раздвигает границы приемлемого, автор пожимает плечами: «Он рассказан ребенком, а дети наивны. Они говорят такие вещи. Они не знают ничего лучшего, поэтому могут уйти от невинной шутки.
В девять лет Райневельд говорит: «Я очень твердо верил в Бога и был убежден, что он живет на чердаке.«Роман полон взглядов на то, каково было расти в строгой религиозной семье. Отец Джаса ограничивает их телеканалы из-за боязни наготы, которую он произносит «как будто плодовая муха только что залетела ему в рот — он плюнул, когда сказал это»; ее мать смело смотрит викторину со словами, которых нет в Библии. «Она назвала их« красными словами », потому что от некоторых из них у вас покраснели щеки». Когда ее дети пробуют эти слова, она пытается «вымыть их изо рта куском зеленого мыла, как жирные пятна от нашей хорошей школьной одежды».
Исходя из собственного опыта, Райневельд просто говорит: «За книгой стоит такая мощная сила. После школы я не знала, что делать. Я начал жить в комнате в новом городе и просто знал, что должен это написать. В повседневной жизни трудно быть таким же сильным, как я за своим ноутбуком ». Сейчас они живут в Утрехте и работают на ферме, которая не принадлежит их родителям.
Есть только две реакции на смерть ребенка, говорит Рейневельд: либо она сближает семью, либо разрывает их. Так что же случилось в их собственной семье? «Я должен подумать над ответом на это…» — торжественно говорит Рейневельд.«Нет, это не разлучило нас, но все отношения изменились». Один брат и сестра теперь учителя, а второй брат работает в полиции. Никто из них не читал роман. «Я надеюсь, что мои родители когда-нибудь прочтут это и будут гордиться этим; что они поймут, что это роман, но не только о них. Но, наверное, еще слишком рано ».
Между тем творчество Райневельда принесло им новую культурную семью, которая простирается от Нидерландов до Италии и Германии. Calf’s Caul на сегодняшний день прошло 11 изданий на голландском языке, а The Discomfort of Evening продано 55 000 копий в Нидерландах; он будет опубликован на французском языке в апреле и в настоящее время переводится на испанский, корейский, китайский и арабский языки.Второй сборник стихов уже вышел, и Райневельд работает над вторым романом. Все это подтверждает их горячую веру в то, что «всегда есть свет во тьме, как всегда есть юмор в ужасах». Просто так все устроено. Всегда должно быть над чем посмеяться ». Клэр Армитстед
Марике Лукас Рейневельд Дискомфорт вечера , переведенный Мишель Хатчисон, издается Faber в Великобритании и в настоящее время выходит.
Анджей Тихи… «Меня не интересуют автобиография или автохудожественная литература.Фотография: Карла Оррего Велиз Анджей Тихи , Швеция: «Со стороны Швеция была настоящим раем. Но на самом деле это никогда не было правдой »Будучи молодым человеком, путешествуя по Европе в конце 1990-х, писатель Анджей Тихи из Мальмё вспоминает, как рассказывал друзьям об условиях, в которых находятся маргинальные группы в Швеции. «И они просто не поверили мне», — вспоминает он. «Со стороны Швеция была этим гармоничным, социал-демократическим раем, и люди предпочитали верить народному гимну, что здесь есть общество, которое заботится обо всех.Но на самом деле это никогда не было правдой ». Он ссылается на историческую санкционированную государством принудительную стерилизацию лиц с психическими или физическими недостатками, а также на дискриминацию евреев, цыган и коренных народов. «И всегда было повседневное обращение с бедными и иммигрантами, не говоря уже о наркоманах и преступниках», — добавляет он. «Конечно, в мире были места и похуже, но Швеция никогда не была идеальной».
Бедные и иммигранты, наркоманы и преступники занимают важное место в отмеченном наградами романе Тихи Бедствие ( Eländet , перевод Николая Смолли), который будет опубликован в Великобритании в июне издательством And Other Stories.Это его пятый роман, но первый на английском языке. Он начинается с виолончелиста, идущего на концерт классической музыки, у которого наркоман на улице просит денег. Встреча вызывает вихревую последовательность воспоминаний из собственного хаотического прошлого виолончелиста. Графические изображения преступности, расизма, бедности, употребления наркотиков и насилия передаются через блоки текста без абзацев, которые движутся между голосами и мыслями, временами и местами: «Внезапно мой рот снова наполняется этим, — заявляет музыкант, — имен и мест, событий и движений, воспоминаний и образов.«Неизбежное осознание того, как легко было бы для него стать этим наркоманом.
Беженцы у входа в центр прибытия Шведского миграционного агентства в Мальмё. Фото: Агентство новостей Tt / ReutersТихи родился в Праге в 1978 году в семье чеха и поляки. Его семья переехала в Швецию, когда ему было три года, и он вырос в жилом районе Мальмё с большим количеством мигрантов, мало чем отличавшимся от описанного в Убогость . «Меня не интересуют автобиография или автохудожественная литература, но я знаю, что между писателем и объектом всегда есть пограничные области, и я не новичок во многих вещах в романе.Многое из личного опыта, хотя иногда и косвенно ».
Помимо шведских поместий, роман опирается на жизненный опыт Тихи в Гамбурге и Лондоне, чтобы нарисовать картину общеевропейского сообщества обездоленных, проходящих через сквоты, подпольные клубы, мелкие аферы и работу только за наличные.
Этот интернационализм также отражен в используемом им языке. «Многие из них написаны на своего рода сленге, охватывающем множество разных языков. Некоторые слова уже давно вошли в стандартный шведский язык, например, от рома.Но сейчас много арабских слов, сербохорватских, польских, испанских, албанских. Все это смешано, но что интересно, хотя одно предложение может содержать несколько разных языков, люди поймут, что вы имеете в виду ».
Эти жизни не только заслуживают того, чтобы их записывали, они также заслуживают того, чтобы их возвышать. писал стихи, а затем прозу.Плотному тексту Wretchedness присуще чувство музыкальности, поскольку эпизоды из прошлого композитора постоянно возвращаются, со ссылками на хип-хоп Снуп Догга и Мобба Дипа до авангарда концертного зала Юлиуса Истмана и итальянского композитора Джачинто. Атональные дроны Селси. (К книге прилагается классно эклектичный плейлист Spotify).Литературные и философские влияния оказали Симона Вейл и Томас Бернхард, и Тихи признает, что его литература является потенциально востребованной.«Я иногда выхожу и разговариваю с молодыми людьми в поместьях, людьми, которые не очень интересуются книгами, и некоторым из них это трудно. Но их интересуют темы, отчасти поэтому рэп-тексты всегда оказывали на меня огромное влияние. Они могут быть сложными и замысловатыми, но в то же время могут описывать уличные вещи в удивительно прямой и лаконичной манере и, таким образом, превращать то, что считается призраком, искусством.
«Это тоже отчасти мой проект. Я всегда хотел изобразить жизни и окружающую среду, малоизученную литературой.Эти жизни не только заслуживают того, чтобы их записывали, они заслуживают того, чтобы их возвышать ». Николас Вро
Анджей Тихи Бедствие, в переводе Николая Смолли , будет опубликовано And Other Stories в Великобритании в июне.
Наойз Долан … «Я всегда писал что-то вроде того, к чему я привязался». Фотография: София Эванс / The Observer Наойз Долан , Ирландия: «Уже есть много романов о натуралах»Это не Проклятие ирландского автора больше нельзя сравнивать с Джеймсом Джойсом: в наши дни, если они окажутся острыми, социально сознательными и будут писать о двадцатилетних, живущих сейчас, они будут объявлены как новая Салли Руни, а также как своего рода ребенок вундеркинд, даже когда им за 20.27-летняя Наойсе Долан находит все это забавным. «В любой другой карьере вполне нормально начинать работу после 20 лет — мы просто нормализовали отчаянное положение дел, связанное с писательством», — говорит она. «И идея о том, что у молодых женщин никогда не могло быть эмоциональной или интересной жизни, или что это как-то отвратительно, чтобы запечатлеть настоящий момент — оба смешны для меня».
Несмотря на неизбежные сравнения, дебют Долана, Exciting Times, , опубликованный в апреле Вайденфельдом, более едкий и циничный, чем работы Руни, хотя и столь же умный.Это следует за Авой, 22-летней девушкой, которая «грустила в Дублине, решила, что это вина Дублина, и думала, что Гонконг поможет». Там она знакомится с 29-летним банкиром Джулианом, единственным ребенком, который уехал в Итон. («Это были два наименее удивительных факта, которые кто-либо когда-либо рассказывал мне о себе», — отмечает Ава.) Их отношения сексуальны, хотя и тщательно двусмысленны, и построены в основном на их взаимном наслаждении едкой подшучивкой над любым прочувствованным романом. Ава восхищается подушками Джулиана и готовностью отдать ей свои кредитные карты; его самая высокая похвала в ее адрес — то, что она «хорошая компания»: «На самом деле было забавно, что мы занимались сексом», — размышляет Ава.«Он был привлекательным и уверенным в себе, в то время как я был готов сосредоточить свою эмоциональную жизнь вокруг кого-то, кто относился ко мне как к любимому подлокотнику». Когда Джулиан временно уезжает, Ава встречает Эдит, молодого и богатого гонконгского юриста. Именно здесь роман Долана кажется наиболее современным; все беспокойство из-за любви и класса можно сравнить с Остин или Уортон, но ее легкое отношение к бисексуальности и полиамории полностью соответствует 2020 году. Ава, Джулиан и Эдит на самом деле никогда не были любовным треугольником, а шарниром, с Авой посреди двух человек которые доброжелательно терпят друг друга.Единственная драма в их аранжировке заключается в выборе, который, по мнению Авы, она должна сделать, несмотря на безразличие Джулиана и такие слова Эдит: «У меня много мнений о связи между моногамией и патриархатом, мнения, которые доступны по запросу, если они вас заинтересуют».
Я думаю, что интереснее писать об отношениях, не предполагая, что они должны быть моногамными.Долан меньше интересуется сексуальностью, чем отношениями: «Сексуальность влияет только на способность привлекать кого-то — как это манифесты больше о том, кто этот человек.Как квир, я не понимаю, как может быть по-другому испытывать гетеросексуальное влечение, хотя меня это очень интересует. Но уже есть много романов о натуралах. И я думаю, что интереснее писать об отношениях, не предполагая, что они должны быть моногамными ». Она подозревает, что старшие читатели будут сбиты с толку этой динамикой. «Есть такое ожидание, что вы должны написать людям, которые обладают властью, в отличие от вас, и объяснить им, почему вы отличаетесь от других.Я думаю, что лучше просто выбросить это там, и если им это не понравится, хорошо. Для людей моего возраста самый важный вопрос: хорошо или плохо вы относитесь к своим партнерам? » В разговоре с писателями постарше она говорит: «Иногда мне кажется, что я пытаюсь доказать, что можно писать истории о людях, которые не являются ими. Это не гендерная принадлежность, здесь тоже есть классовый элемент. Многие вещи, которые мы называем «тысячелетним опытом», всегда были частью универсального опыта некоторых социальных групп — люди среднего класса просто расстроены тем, что это происходит с ними сейчас.
Действие романа происходит в Гонконге, где рассказчик преподает английский язык. Фотография: Barcroft Media / Barcroft Media через Getty ImagesДолан вырос в Дублине, изучал английский в Тринити-колледже и был опубликован в журнале Stinging Fly — Руни, который был редактором до 2019 года. (Это делает Долана «таким ирландским клише», — говорит она.) Она всегда интересовалась литературой, но никогда не стремилась писать — «во-первых, потому что для большинства людей это невозможно с финансовой точки зрения, а во-вторых, я не сильно полагаюсь на свою самооценку в своих отношениях к способам производства.Это было хобби, а не карьерная цель. У меня ограниченное терпение в отношении писателя как личности — для меня это очень механическое и несколько далекое явление. Я просто придумываю. Я не имею отношения к рассказам людей о том, что их поразили идеи или их персонажи взяли верх. Писать всегда было чем-то, чем я занимался ».
Долан, страдающая аутизмом, «не любит разговаривать с людьми», поэтому, чтобы уйти от коллег и учеников на своей преподавательской работе, она пять месяцев пряталась в кофейнях во время обеденных перерывов.«Мне легче общаться с людьми, думая о том, почему они такие, какие есть. Я стремлюсь наблюдать за людьми, а не сочувствовать им », — говорит она. И ее наблюдения блестящие, часто одновременно комичные и мрачные. «Джулиан часто напоминал мне поесть. Это заставило его почувствовать себя лучше, что я худая », — отмечает Ава. Или на вечеринке: «Девушка Ральфа Виктория умела носить одежду. Она была так красива, что я не мог понять, почему она со мной разговаривает. Иногда ее глаза говорили: я тоже не знаю почему.
С появлением Руни, Эймера Макбрайда, Лизы Макинерни, Николь Лестери и других Ирландию признали своей почти мифической способностью взращивать блестящих женщин-писателей — но Долан объясняет это тем, что Ирландия является более эгалитарным игровым полем, чем Соединенное Королевство. «Ирландия несовершенна, но у нас все еще есть относительно хорошая поддержка искусства, поэтому литературное письмо не имеет такого буржуазного оттенка, как в Великобритании. У нас здесь лучший выбор писателей. Британские журналисты всегда задают самые странные вопросы, например: «Были ли у вас раньше работа?» Я нормальный человек — да, есть.
Долан перестала летать на самолете в сентябре после того, как пожары на Амазонке заставили ее пересмотреть свое влияние на окружающую среду. «Это может удерживать меня от продвижения книги, но закачивать весь этот CO 2 в воздух, чтобы продвигать роман, кажется такой нелепой вещью. Если мой роман не продвигается, то это сделает кто-то другой. Литературный мир это не коснется ». Она думает, что ее решение связано с ее чувством романиста. «Я не думаю, что я особенный человек, у которого есть врожденное право существовать, писать романы, требуя от других людей делать менее приятные вещи со своим временем.Мне повезло, но есть много вещей, которые я не хочу делать, чтобы эта ситуация продолжалась. Полет — лишь одно из них ». Сиан Каин
Наойз Долан Exciting Times публикуется Orion в Великобритании в апреле.
Хасан Бласим… « Я недостаточно известен, чтобы люди знали мою жизнь, поэтому я все еще могу играть с ней.» Фотография: Майкл Кампанелла Хасан Бласим , Финляндия: «Как беженец, вы всегда находитесь между двумя пожары: ваш первый дом и ваш новый »« Я лучше всего пишу о насилии, — говорит Хасан Бласим.Его знаменитые сборники рассказов, Сумасшедший на площади Свободы и Иракский Христос , являются пылкими, немигающими изображениями Ирака после вторжения, страны его рождения, хотя их насилие сосредоточено через линзы сюрреализма. юмор и острота. Первый был номинирован на премию Независимой зарубежной фантастики в 2010 году, а второй выиграл его в 2014 году, став первым титулом, переведенным с арабского языка, который сделал это.
В 2000 году Бласим покинул Ирак, где его преследовали за то, что он снимал фильмы, и где его творчество до сих пор запрещено.Он провел четыре года, нелегально гуляя по Европе, в конце концов поселившись в Финляндии. Его дебютный роман « Бог 99 » (переведенный Джонатаном Райтом и опубликованный в июле Comma) основан на его опыте: его главный герой (по имени Хасан) — иракский беженец, пытающийся утвердиться в качестве писателя в Финляндии. Но он подчеркивает, что «книга соединяет реальность и вымысел в диалог. Автобиография — это фикция — мы лжем о вещах; мы неверно запоминаем и искажаем. Так что и в художественной литературе есть правда. К счастью, я недостаточно известен, чтобы люди знали мою жизнь, поэтому я все еще могу играть с ней.«
Бог 99 , — говорит он, -« рожден диалогом — всегда в разговоре — смерть и жизнь, война и мир ». В романе Хасан путешествует по Европе и берет интервью у 99 беженцев, исследуя влияние войны на их жизнь и их влияние на страны, в которых они живут.
иракских солдат маршируют мимо памятника тогдашнему президенту Саддаму Хусейну в 2000 году, когда Бласим ушел. Фотография: Jassim Mohammed / APBlasim неоднозначно относится к ярлыку «европейский писатель» — более амбивалентно, чем к «дебютному писателю», которое он категорически отвергает («Я просто пишу.Этот переход на полные формы не важен »). По его мнению, его личность просто «писатель». «В Англии, — говорит он, — и в других частях Западной и Южной Европы есть история с иммигрантами. В Финляндии это относительно недавно, и хотя одни люди принимают меня как финского писателя, другие сопротивляются ». Поскольку он пишет на арабском языке, он не имеет права на получение финских литературных премий и не может вступить в Союз писателей.
Этот контекст в сочетании с цензурой его работ на Ближнем Востоке означает, что перевод на английский был жизненно необходим.Но хотя Блазим объясняет свой успех переводом, он подчеркивает, что он никогда не искал этого: «Когда я приехал в Европу, я не знал, куда идти. У меня возникла романтическая идея попасть во Францию из-за литературы. Но вы просто идите, куда можете. Как можно думать о будущем, когда жизнь такая? Как вы можете думать о преуспевании как писатель? Об охвате англоязычных читателей? »
Перевод работы Блазима — экспериментальной как лингвистически, так и формально — задача не из легких.Арабский язык God 99 — это то, что Бласим называет «уличным арабским», и это еще одна причина, по которой его ругают некоторые в Ираке: «Они называют меня« грязным писателем »- они говорят, что я не уважаю этот язык. Никто не может прикоснуться к классическому арабскому языку, потому что это священный язык. Но на улице никто не говорит святым языком. А когда мне снится, это не на классическом арабском языке ».
Он все еще чувствует себя в опасности? «Конечно», — говорит он. Он тайно вернулся в Ирак только один раз и не верит, что вернется снова.Но его новый дом в Финляндии — это не место безмятежного скандинавского мира; он работает над проектом о финских ультраправых и признается, что опасается за свою безопасность, если он его опубликует. «Может быть, я снова встречусь с тобой в Англии, беженцем», — говорит он. «Как беженец, вы всегда находитесь между двух огней. Ваш первый дом и ваш новый ». Уилл Форрестер
Книга Хасана Блазима God 99, в переводе Джонатана Райта, будет опубликована Comma Press в июле.
Нарине Абгарян… «Когда ваша работа переведена, вы начинаете работать с большей радостью и надеждой.» Фотография: Саша Мадемуаселль / The Guardian Нарине Абгарян , Россия: «Человечество остро нуждается в надежде, добрых историях»Российская писательница армянского происхождения Нарине Абгарян уже известна в России как детский писатель и блоггер. Ее роман Три яблока упали с неба был продан тиражом более 160 000 экземпляров с тех пор, как он был впервые опубликован в 2015 году и был удостоен самой престижной литературной премии России — премии «Ясная поляна» (учрежденной имением Толстых).Волшебный реалистический рассказ о дружбе и вражде, опубликованный на английском языке в этом месяце Oneworld, действие книги происходит в отдаленной армянской горной деревне Маран, где жители собирают шелковицу и делают пахлаву. Древний телеграфный провод и опасная горная тропа, по которой с трудом могут пройти даже козы, — их единственная связь с внешним миром. Абгарян называет своей любимой книгой «Сто лет одиночества» Габриэля Гарсиа Маркеса, действие которых происходит в уединенной вымышленной деревне Макондо.Но ее преследовал конец саги Маркеса о семье Буэндиа, в которой участвовали несколько поколений, поскольку все следы существования Макондо стерты с лица земли. В Три яблока упали с неба (перевод Лизы К. Хайден), она решила написать басню, которая сделала прямо противоположное. «Я хотела написать рассказ, который закончится на ноте надежды», — говорит она. «Человечество остро нуждается в надежде, в добрых историях».
«Мы живем такой динамичной жизнью, едва успеваем разговаривать друг с другом, спрашивать, как дела», — говорит она.«Меня беспокоит то, как молодые люди бросают своих старших». Абгарян, которая сейчас живет в Москве, указывает в ее романе, как сельские жители проводят свои дни, «выращивая вино, которое никому не нужно и которое никому не нужно». «У глобализации, конечно, есть свои преимущества, но есть и отрицательные побочные эффекты, когда исчезают национальные обычаи, то, что определяет людей».
Ее работа уже переведена на 12 языков, и, поскольку английский занимает 13-е место, она теперь называет это своим счастливым числом.«Когда вы издаете на английском языке, у вашей работы больше шансов найти более широкий резонанс», — говорит она. «Когда ваша работа переведена, вы начинаете работать с большей радостью и надеждой. Вы начинаете больше верить в себя ». Нефритовая каракатица
Нарине Абгарян « Три яблока упали с неба» , переведенная Лизой К. Хайден, издана Oneworld и сейчас отсутствует.
Полин Делаброй-Аллард … «Я думала, кто-то разыгрывает шутку». Фотография: Эд Алкок / M.Y.O.P. Полин Делабруа-Аллар , Франция: «Меня не волнует, думают ли люди, что эта книга обо мне, но это не совсем»Первый роман Полины Делабруа-Аллар застал французский литературный мир врасплох. Она написала его, чтобы выкинуть историю из головы, а затем сунула в ящик. «Я не ожидал, что кто-то захочет опубликовать это». Несколько месяцев спустя, когда приближалось ее 30-летие, она решила, что ей нечего терять, отправив рукопись нескольким французским издателям. «Я сказал себе, что получу кучу писем с отказом, и тогда я смогу перестать мечтать и продолжить свою жизнь.Когда на следующей неделе издатели начали звонить: «Я подумал, что кто-то шутит». В конце концов Делабруа-Аллар выбрала Les Éditions de Minuit, каталог которых включает писателей, которыми она больше всего восхищается, в том числе Маргариту Дюрас. «Я подписал контракт в свой 30-летний юбилей. Это была настоящая вечеринка ».
Ça raconte Сара ( Все о Саре ) получила литературную награду еще до того, как была опубликована в 2018 году и почти единодушно похвалила. Книга вошла в шорт-лист самой престижной литературной премии Франции — Prix Goncourt.Переведенная на английский Адриана Хантер и опубликованная в этом месяце Харвиллом Секером, это история желания и отчаяния. Рассказчик — скучающая учительница средней школы и мать-одиночка из Парижа, чья удобная, но скучная жизнь перевернулась, когда она влюбилась в Сару, профессионального музыканта, которая громкая и стремительная.
Рассказчик и Сара вступают в всеобъемлющие, страстные отношения. Первая часть романа заканчивается, когда они расходятся, и Сара показывает, что у нее рак груди.Во второй части рассказчик убегает из квартиры Сары, никому не рассказывая и оставляя своего ребенка. Неясно, умерла ли Сара или бросила безымянного рассказчика, который впадает в отчаяние.
Как и рассказчик книги, Делаброй-Аллард работает учителем, имеет дочь и состоит в отношениях с профессиональной скрипачкой по имени Сара. Но на этом сходство заканчивается, настаивает она. «Меня не беспокоит, что люди думают, что это я, но это не так. Мне сложно изобретать вещи из ничего, поэтому я использую реальность как основу.Как только у меня будет эта база, я смогу создать остальное ».
Она говорит, что уехала из Парижа, чтобы жить в изоляции в деревне, чтобы закончить вторую часть романа. «Было очень тяжело находиться в ее голове — почти физически. Я был счастлив закончить его ». Сейчас она работает над вторым романом, который стремится завершить, прежде чем в июле у нее и ее беременной партнерши родится ребенок. 31-летняя девушка говорит, что хотела написать о страстных отношениях между двумя женщинами, потому что так мало «лесбийских романов».«Но на самом деле это портрет одной женщины, потому что все, что мы знаем о Саре, получено через рассказчика, а во второй части Сары нет».
Роман заканчивается, оставляя читателей в подвешенном состоянии. «Несколько редакторов хотели, чтобы я его переписал, но я не хотел его менять. Каждый волен придумывать свой собственный финал ». Ким Уилшер
Полин Делаброй-Аллард «Все о Саре», в переводе Адрианы Хантер, публикуется Харвиллом Секером 12 марта.
В эту статью внесены поправки 7 марта 2020 г.В каталоге издательства Les Éditions de Minuit нет произведений писательницы Анни Эрно, как говорилось в более ранней версии.
Три яблока упали с неба: Абгарян, Наринэ, Хайден, Лиза К .: 洋 書
«Я любил это! Нежная и причудливая история о стоицизме, стойкости и любви … Абсолютно приятная история о невероятном романе и теплоте общества, нарисованная с юмором, сочувствием и земным, волшебным шармом ». — Мэри Чемберлен, автор книги «Скрытый» В очаровательном сердце Три яблока, упавших с неба , пульсирует определенное знание, что «нужна деревня» — деревня, чтобы истекать кровью, плакать и, наконец, смеяться и праздновать как одно целое.’- Фейт Салливан, автор «Мыса Энн» и «Спокойной ночи», мистер Вудхаус
«Очаровательный роман … [Он] изобилует второстепенными персонажами, причуды которых временами забавны, а временами душераздирают … душевная история о семье, дружбе и сообществе ». — Предисловие Обзоры
«Сказка Абгарян [является] настолько невероятной в данный момент … [ее] неторопливая, кропотливая проза — в лирическом переводе Хайдена — является дополнительным подарком для читателей в настоящий момент, потому что она побуждает нас приспосабливаться к «размеренному ритму существования», который теперь стал нашим собственным.- Asymptote Journal
«Пронзительная, горько-сладкая, похожая на басню история … Самый сильный посыл, который проливает свет в этом прекрасно переведенном романе, заключается в том, что смирение не обязательно ведет к цинизму». — Asian Review of Books
«Эта волшебная сказка с подробными описаниями повседневной деятельности и домов с« дымоходами, примыкающими к краю неба »и неизгладимыми деталями сложных, скромных персонажей превосходит знакомые мистические образы. свежее переосмысление армянского фольклора.’- Publishers Weekly
«Пропитан добротой, юмором, тонкостью и сдержанной утонченностью». — Евгений Водолазкин, автор Laurus
«Прочтите эту книгу. Это бальзам для души ». — Людмила Улицкая, автор «Большой зеленой палатки»
«Прекрасно написаны описания Абгаряна … Я не могла оторваться от этой книги». — Блог Univers de Livres (Франция)
«Превосходный роман … Я настоятельно рекомендую вам его прочитать». — Ma Lecturothèque (Франция)
«Идеальная книга для всех, кто хочет больше узнать об Армении: ее обычаях, верованиях, традициях и истории… Душевный, нежный роман ». — Блог La Couleur des Mots (Франция)
«Работа Абгаряна выражает глубокую веру в стойкость человечества, не приукрашивая ужасов человеческого конфликта». — meduza.io
«Роман об обычной жизни, написанный с необычайной чувствительностью и нежностью». — Prestaplume (Франция)
«Мне понравилось! Нежная и необычная сказка о стоицизме, стойкости и любви. Действие происходит в далекой русской деревне. Это потрясающая история невероятного романа и теплоты общины, нарисованная с юмором, сочувствием и земным волшебным шармом.Его персонажи появляются со страницы со своими недостатками, испытаниями и невзгодами, а их жизнь решается таким образом, чтобы вызвать улыбку удовлетворения и удовлетворения ». — Мэри Чемберлен, автор книги «Скрытый»
«Сюжет романа состоит из множества историй об очень обычных, но смелых и красивых людях, наполненных такой любовью и юмором, что не может не уйти с чувством позитивного и приподнятого настроения».
