истории мам, которым пришлось отказаться от своих детей
Выбор иногда оказывается мучительно невозможным — каждый может оказаться в ситуации стоящего на парапете человека, раздираемого болью, отчаянием и дикой усталостью. Героиням нашего материала пришлось отказаться от собственного ребёнка. И самое мудрое, что мы можем сделать — не спешить осуждать. Хотя бы потому, что мы никогда не были на том берегу, с которого может и не быть выхода. Истории таких мам от первого лица.
Алла, 40 лет
Я до сих пор не смогла оправиться. Да, я все понимаю мозгами, но иногда ночами я просто смотрю в потолок и глотаю слезы. Я отказалась от своего сына сразу после его рождения, 15 лет назад. В тот момент я была счастливой мамой весёлой двухлетней девочки, мне очень нравилось в материнстве буквально всё. Запах, улыбка по утрам, ручки-ножки в складочках. Дочку я зацеловывала от макушки до пяточек. Когда я узнала о новой беременности — я летала от восторга. Вынашивала легко, покупала голубые ползунки и шапочки.
А потом в лоб нашему автомобилю прилетела фура с уснувшим дальнобойщиком. Я оказалась в недельной коме. Когда открыла глаза, мне рассказали, что меня ждёт. Муж погиб моментально на месте. У меня оказался поврежден позвоночник — с тех пор я перемещаюсь на инвалидной коляске, возможность ходить так и не удалось восстановить. Я боялась спросить — а что же с семимесячным малышом? Случилось непоправимое. Ребенок выжил — меня экстренно прокесарили, но его мозг умер вместе с мужем. Вместе с моими ногами, вместе с частью меня — той, что так любила жить.
Все, что мне тогда хотелось сделать — это закрыть глаза и никогда больше не открывать их.
Мой малыш, которого я так ждала, навсегда останется овощем, который не сможет ни самостоятельно есть, ни говорить, ни играть с сестрой. Все это казалось мне кошмарным сном.
Доктор, который зашел в палату, когда ко мне пришли моя мама и дочка, был немногословен. «Сейчас ты поедешь домой и будешь учиться воспитывать свою двухлетку. Удастся ли снова уметь ходить — большой вопрос, иллюзий не строй. Сломаешься — старшая останется без матери. Отца у неё уже нет. Сына не вытянешь — это невозможно. Считай, что он тоже умер. Это пустая оболочка, в которую ты просто будешь качать силы и время. У тебя нет — ни времени, ни сил». Дочка стиснула мою руку. Мама обняла меня. Я написала отказ.
Скорее всего, он был прав: вопрос стоял очень жестко. Или выживаем мы со старшей, или все вместе тонем. У сына не было ни одного рефлекса: он дышал через трубочку, питался через трубочку, он весь был окутан трубочками. Если бы я могла ходить и хотя бы ухаживать за собой — я могла бы забрать малыша домой. А так… я не могла навесить еще и такую обузу на свою уже немолодую и не слишком здоровую маму.
Я видела это крохотное бледное тельце в кровоподтеках от уколов. За стеклом, в белой комнате. А потом меня посадили в машину — и мы уехали. Нужно было жить дальше.
Мы выжили, я работаю бухгалтером, дочка поступила в институт. Мама почти ослепла, но держится, теперь я ухаживаю за ней, за моей совсем старенькой хрупкой мамочкой. Но иногда меня душат слезы. Где сейчас спит мое сердце? И чему тогда так больно внутри — и так пусто?
Оксана, 41 год
Мне было 16, когда я забеременела. Родителям сказать боялась, но долго же все равно не спрячешься. На шестом месяце вылез живот, строгий папа вызвал моего мальчика на серьезный разговор. Хотя никакого разговора не было: он просто сказал, чтобы тот больше никогда не приближался ко мне. Или мои родители посадят его за изнасилование несовершеннолетней. Он испугался — а кто бы не испугался? — и ушел. Мы оба хотели этого ребенка. Были готовы пожениться и жить в доме его бабушки недалеко от города.
А потом родители взялись за меня. То угрожали, то уговаривали. Мама плакала и пила валидол: в консультации, когда врач предложила рожать, сказала, что у нее и так уже трое детей и четвертый в виде внука ей не нужен. Мне говорили, что я еще успею родить, что мне нужно учиться. В середине 90-х действительно было очень тяжело — и я очень боялась, что моего любимого посадят. Я была напугана, опустошена.
Делать аборт было уже поздно, отправили на преждевременные роды. Купили справку о том, что у меня пиелонефрит. Тогда все можно было купить.
Вы знаете, что такое преждевременные роды, искусственно вызванные? Околоплодные воды откачиваются, в матку заливается химический раствор, чтобы плод умер. Все как по-настоящему, со схватками, с болью, со льдом на животе. Все вживую — кроме ребенка. Моя девочка оказалась настолько сильной, что родилась живой. На приличном сроке, но недоношенной. После всего этого вытравливания! Она кричала, когда родилась.
И я кричала под осуждающими взглядами акушерок: «Давай, не ори. Ноги раздвигала перед мужиком — не орала. Вот и сейчас не ори».
Ее унесли, мою живую тогда дочь — а я была растоптана, унижена, выпотрошена. Я действительно любила того мальчика. Действительно хотела ребенка. Да, я сама была ребенком в тот момент — и рядом не было никого, кто мог бы поддержать меня. Сказать, что у меня все получится.
Я чувствовала себя грязной — я отказалась от своей дочери и от своей любви. Сейчас я могла бы быть бабушкой. И я не знаю, что потом с ней случилось. Что делают в таких случаях с абортированным материалом, если он оказывается живым? Просто дают умереть? Выхаживают? Сейчас, будучи взрослой женщиной, я никогда не отдала бы своего ребенка. А тогда… мне просто хотелось домой. Я очень устала.
Следующие несколько лет мне реально «сорвало крышу». Я действительно «раздвигала ноги», иногда перед почти незнакомыми людьми. При этом поступила в университет, выучилась. Старшую дочь родила уже в 27. Потом ещё троих от разных пап. Так получилось. Сейчас, когда у меня четверо детей, я понимаю, что я искала тогда любовь. Звучит, наверное, смешно и пафосно. Но я искала того, кто будет любить меня — целиком, полностью. И никогда никому не позволит меня запугать и предать свое. Позволит не предать себя.
С мальчиком мы тогда расстались, конечно. Сейчас изредка встречаемся — у него тоже дети, трое. Я не знаю, как бы тогда все повернулось — может быть, нужно было стоять до конца, царапаться, сбежать. Родить и оставить. Может быть, все было бы хорошо. А может быть, и нет.
Я знаю только, что мне до сих пор больно. И что тому мальчику до сих пор больно.
Если моя почти взрослая дочь забеременеет, я буду с ней. Несмотря ни на что. Ее я точно не предам — и уж, во всяком случае, мои дети знают все о контрацепции уже сейчас. И — не хочу загадывать — иногда мне кажется, что для того, чтобы закрыть эту историю, мне нужно усыновить ребенка. Может быть, однажды.
Ольга, 25 лет
Я отказалась от ребенка с кучей диагнозов. Я забеременела, кажется, от скуки и от желания вырваться из своей семьи. А папа ребенка, узнав о беременности, тихо слился. Сказал, что его жена тоже беременна.
Работать я не могла — постоянно тошнило и мутило, деньги закончились, из съёмной квартиры пришлось съехать. Да и зачем бы она мне была нужна? Я строила там сказку на двоих, а тут третий оказался явно лишним. Для всех.
Я хотела сделать аборт сразу. Но мои родители — очень верующие люди. Они запирали меня дома, не давали никуда выходить.
Родители приняли меня к себе, но постоянно попрекали тем, что я «принесла в подоле».
При этом у отца была любовница, он брал меня на встречи с ней с детства. Я сидела в кухне и смотрела мультики. А они запирались в комнате. По дороге мне покупалось пирожное — и неизменно следовала просьба ничего не говорить маме. Та всю жизнь на таблетках-антидепрессантах. Мне постоянно рассказывали, на какой подвиг они пошли, что сохранили семью ради меня. По-моему, лучше бы развелись. А тут вдруг вспомнили о том, что аборт делать грешно. Почему я тогда послушалась? Не знаю.
В итоге я сбежала к подруге в соседний город. Сказала матери, что мне нужно в аптеку, села в автобус. Вещи подруга вывезла раньше тайком. Доносила ребенка и пришла рожать — подруга все устроила. Наверное, я так не хотела этого мальчика, что он таким и родился. Я тогда заморозилась, как робот. Врачи сказали, что можно отказаться — и, честно, я почувствовала облегчение. Я не могла, не умела дать ребенку ни тепла, ни любви. Я никого до сих пор не умею любить. Даже себя.
Я знаю, где мой ребенок. Моего сына никто не усыновил. На этом я пока ставлю точку. Мне нужно разобраться в себе и с собой — поэтому я на терапии. А дальше — посмотрим.
— поделитесь с друзьями!
Подпишитесь на нас в фейсбуке:Читать дальше
«Я навсегда мама Евы»: история о потере ребенка — Статьи — Роды
Гараев Александр / Фотобанк Лори
Она рождается, и я чувствую, какая она… тёплая
Когда я задумывалась о детях, то всегда хотела дочку. А еще чтобы она, как и я, родилась под знаком Овна. И вот оно счастье – мне ставят ПДР 18 апреля, сразу после Пасхи, и под сердцем у меня доченька!
Имя приходит сразу – Ева. Оно подстерегает меня на каждом углу, даже аптека так называется.
Беременность проходит легко, анализы отличные, УЗИ тоже. Вот подходит рубеж первого триместра, 1-й скрининг, и я выдыхаю… Всё хорошо, сердцебиение хорошее, пороков нет.
Роды. Последняя потуга… она рождается, и я чувствую, какая она… тёплая. И мёртвая? Как это возможно? Она спит! Она сейчас проснётся и закричит, и всем врачам станет стыдно за то, что они говорили на УЗИ! Но она не кричит…
Акушерка перерезает пуповину («Пуповина белая, пустая»), несёт взвешивать малышку: «52 см, 2 560, время 04:20»… На руки мне её не дают и не показывают.
«Сколько по вашим подсчётам дней <назад она умерла>», – спрашивает акушерка Оксана. «Дней пять…» – отвечаю я. «Да, похоже», – подтверждает акушерка. За окном светает…
Ощущение, что я смотрю плохой фильм
Несмотря на переезды и переживания моя беременность проходила хорошо: анализы отличные, УЗИ и КТГ в норме. К 34-35 неделе стало тяжело ходить, появилась одышка, но это такие мелочи, ведь впереди настоящая весна, Пасха и встреча с доченькой! С такими мыслями я заключила договор на роды, познакомилась с врачом и ждала «дня икс».
25 марта, суббота, нам 36.5 недель. Погода хмурая, настроение скверное и малышка не шевелится в обычные часы. Пишу подруге, что ребенок притих, и я переживаю. Она отвечает, что такое бывает: плохая погода, она спит, да и выросла уже, места ей мало. Я немного успокаиваюсь и решаю подождать до понедельника.
Понедельник, 27 марта. Мой день рождения. Утром мне нужно сходить сдать кровь натощак. Малышка никак не реагирует на голод, хотя обычно с утра в животе свистопляска – она просит поесть. Меня это настораживает, прошу сделать КТГ. И вот тут начинается мрак…
Санитарка долго пытается установить датчик, но слышно только отдалённое глухое сердцебиение (моё). Зовёт врача – тот же результат. Идём на УЗИ. Врач молча и долго водит по животу и смотрит в экран, затем приглашает ещё одного специалиста. Наконец они поворачивают монитор ко мне: «сердцебиения нет, признаки аутолиза» – малышка мертва уже несколько дней…
У меня шок. Ощущение, что я смотрю плохой фильм. Мне выдают направление на госпитализацию, приезжаю в приёмный покой. Ещё надеюсь, что на УЗИ ошиблись и сейчас, в РКБ врачи меня успокоят. Но нет.
На предродовых курсах к такому не готовят
«Мой ребёнок умер, и я пытаюсь с этим жить». Две истории матерей, которые потеряли своих детей
Потерять ребёнка — кажется, самое страшное, что может случиться с родителями. Наталья Ремиш записала истории двух женщин, которые потеряли своих детей. Дочь Евгении умерла полтора года назад. Сын Натальи — полтора месяца назад. Обе они до сих пор пытаются принять случившееся и найти в себе силы жить дальше.
Рассылка «Мела»
Мы отправляем нашу интересную и очень полезную рассылку два раза в неделю: во вторник и пятницу
«Я думала о смерти всех вокруг, но не думала, что моя дочь уйдёт раньше меня»
Евгения Старченко, полтора года назад у неё умерла дочь Ника (4 года 8 месяцев)
Ника умерла полтора года назад. Всё это время я живу одна. После похорон тоже пошла домой одна. Сестра предложила пойти к ним, но я сказала, что пойду домой, и никто не настоял.
О том, что случилось
1 января 2017 года у Ники поднялась высокая температура. Приехала «скорая», сбила температуру и уехала. Дочь жаловалась на головную боль. На следующий день она уже ничего не ела, хотя температура была в норме. Её неожиданно начало рвать. Я снова вызвала «скорую», нас увезли в больницу. В ночь со 2 на 3 января случился приступ эпилепсии, дочь поместили в искусственную кому. Врачи не понимали, что происходит. В итоге — отёк головного мозга. И нас просто отправили домой.
Я странно всё это переживала. Дочь умерла 9 января, через неделю я сидела в театре, через две — улетела в Германию на десять дней работать на выставку переводчиком. Оттуда улетела к бывшему мужу. Мы с ним расстались до смерти дочери. Когда она попала в больницу, он меня поддерживал и был рядом. Её смерть нас ненадолго объединила, а потом разъединила снова.
О принятии
Мне кажется, я всё ещё прохожу какие-то этапы принятия, всё это напоминает карусель с эффектом спирали. Все эмоции видоизменяются, какие-то усиливаются, какие-то становятся слабее, но всё идёт спиралью наверх. Иногда сижу на работе, резко встаю, убегаю, рыдаю в туалете и возвращаюсь. Я всегда «недосчастлива». Могу засмеяться, могу даже пошутить на тему смерти, но не могу сказать, что нашла какой-то рецепт. Просто стараюсь не думать. Вообще ни о чём. Зачем дышу, зачем режу хлеб. Пустота в голове.
О реакции людей
Чаще всего мне советовали «забеременеть ещё раз». Но ребёнка нельзя заменить. Есть мало людей, которым я могу позвонить и поговорить про Нику. Мои родственники избегают разговоров о ней, сестра начинает сразу нервничать. Многие люди, которых я считала близкими, просто отвалились. Перестали звонить, исчезли.
О правильной поддержке
Не было таких слов, которые облегчили моё существование, но я очень благодарна людям, которые были искренними со мной в то время. Одна моя подруга, у которой трое детей, подошла и сказала: «Жень, прости, но я очень рада, что это не мои дети». Это было для меня гораздо более понятно, чем попытки объяснить, как такое может произойти.
Один мой друг, с которым мы последние годы поздравляли друг друга только с днём рождения, когда узнал о случившемся, начал присылать мне простые сообщения: «Ты сегодня завтрак поела?», «Иди погуляй, только шапку надень, там холодно сегодня». Меня это очень поддерживало.
Другая подруга кидала сообщения «Выставка тогда-то, жду тебя во столько». Я, как на автомате, шла туда. Она суперзанятой человек, я не понимаю вообще, как она находила время. После выставок, театров и спектаклей мы с ней еще полтора часа пили чай и просто разговаривали обо всём
Чего не стоит говорить
Ничего не надо говорить. Просто спросите «Что ты делаешь? Дома? Всё, я еду». Будьте рядом, и этого достаточно. Я каждый раз была благодарна, когда кто-то приезжал просто попить кофе.
Пожалуйста, не задавайте этот ужасный вопрос «Как дела?». Я до сих пор не знаю, как на него отвечать
Впадала в ступор: «Знаешь, всё нормально, только у меня больше нет Ники». Вопрос «Как ты себя чувствуешь?» такой же. И не надо говорить «Если что, звони». Скорее всего, человек, переживающий сильное горе, не позвонит. Ещё меня веселили фразы «Только глупостей никаких не делай».
О воспоминаниях
Однажды я обратилась к психологу, и она задала мне очень хороший вопрос: «Что бы ты хотела оставить себе от общения со своей дочерью?». Я хочу оставить себе возможность смотреть на мир её глазами, потому что она научила меня смотреть на этот мир.
1 января мы с дочерью открыли подарки, собирали лего, она построила дом и сказала: «Мама, я не успела поставить двери и лестницу». После её смерти я поставила за неё эти двери и лестницу. Это единственная игрушка, которая осталась дома. Всё остальное я вынесла из дома, даже фотографий почти не осталось. Есть только одна, чёрно-белая.
Помню, Ника выступала на празднике в саду, и я сказала Вадиму, её отцу: «Приходи, больше таких моментов не будет». После её смерти я очень переживала, что так сказала. Хотя понимаю, что это всего лишь слова.
О том, как жить после
Иногда я могу разговаривать с друзьями про их детей, а иногда меня клинит. Я заворачиваюсь в «креветочку», как я это называю, и просто молчу.
Я не представляла, сколько во мне силы, пока это не случилось. Мне кажется, что мне дали третью жизнь. Первая моя — «официальная» на работе, вторая — жизнь с ребёнком, а третья — жизнь без неё. Смерть — это очень страшный трамплин во что-то новое. Смерть — одна из возможностей видеть мир. Если я осталась жива, значит, мне надо что-то ещё хорошее сделать. Как бы то ни было, я понимаю, что жизнь не закончилась. И мне хочется жить дальше.
«Я до сих пор виню себя за то, что продолжаю жить дальше, без него»
Наталья Малыхина, полтора месяца назад у неё умер сын Гриша (4,5 года)
О том, что случилось
14 мая был отличным днём. Мы с коллегой начали съёмки курса для мам по развитию детской речи. Вечером мы вместе сидели на кухне и обсуждали, как здорово прошёл день. Дети были с нами. Гриша выбежал из кухни, как я думала, в детскую. Через несколько минут — стук в дверь. Стучали соседи с криками, что ребёнок выпал из окна. Мы ничего не видели и не слышали. Я до сих пор не понимаю, как это случилось. Зачем он полез на это окно. Но это факт: наш очень осторожный ребёнок выпал из окна и разбился.
Скорая и детская реанимация приехали быстро, их вызвали соседи. Гришу подключили к искусственной вентиляции лёгких и отвезли в реанимацию. Это был второй раз, когда мы оказались с ним в больнице: первый раз, когда он родился, и вот в тот день. Гришу оперировали пять часов. Нейрохирург вышел к нам и сказал, что повреждения сильнее, чем он думал. Шансов не было: мозг погиб при падении, кровоснабжение восстановить не удалось.
О чувстве вины
Чувство вины и сейчас накрывает. В первую очередь за то, что мы продолжаем жить без него. Как будто бы он не был для нас важен. Но он до сих пор важен. Очень важен!
Ещё чувство вины, что мы не уберегли его. Я всегда считала нашу квартиру безопасной. В детской мы поставили вторые рамы. Поэтому за окно в детской я была спокойна. В спальне на подоконнике стоят цветы в больших цветочных горшках. Он вылетел прямо с москитной сеткой.
О втором сыне
У нас есть второй ребёнок, ему два года. О том, что его брат умер, я смогла сказать только спустя неделю после похорон. Просто произнесла это слово. Не объясняя. Понимаю, что эта тема будет расти вместе с ним. И мы будем возвращаться к ней всё время. Он всю свою жизнь жил с Гришей, ни дня без него не был. Конечно, он скучает. Я говорю, что тоже скучаю и понимаю, что он хотел бы играть с Гришей, вместе купаться в ванной, играть.
О поддержке
Мы провели с Гришей в реанимации шесть дней. Все врачи и медсёстры были очень корректны и внимательны. Родные и друзья тоже очень поддерживали.
Я пишу про Гришу в инстаграме. Меня поддерживает много людей, которых я даже не знаю лично. И для меня это неожиданный ресурс. Меня зовут в гости, чтобы отвлечь, предлагают вместе погулять в парке, сходить в храм, пишут много тёплых и важных слов.
Есть люди, которые вроде бы были близки, а сейчас делают вид, что не знают о трагедии или что ничего не случилось. Я понимаю, что нужно огромное мужество, чтобы быть рядом в таком горе. У всех своя жизнь. Я вообще поняла, что делиться горем куда сложнее, чем счастьем. Как-то стыдно, что ли. У человека всё хорошо, и тут ты со своим горем. Это неправильно. Я благодарна всем, кто пишет и спрашивает, как мы. Значит, они готовы услышать и значит я могу поделиться. И вместе поплакать.
О горе и потере
Важно проговаривать и делиться горем. Говорить с профессионалом, на мой взгляд, правильнее. Мы сразу искали с мужем терапевта. Я сама встретилась с шестью. Это оказалось довольно тяжело.
Два терапевта откровенно плакали на нашей встрече, а я понимала, что я не готова сидеть и утешать врача
Я поняла, что потеря и травма — разные процессы. Сначала надо учиться жить с потерей, а потом уже работать с травмой (самой трагедией). Сейчас важно восстановить более или менее привычный режим дня, проанализировать окружение (людей и события). Чтобы проживать горе, нужно много сил. Важно обеспечить себе эти силы — для начала сон и еду.
О поддержке мужа
Мы вместе, и это самая большая поддержка для меня. Муж тоже занимается с терапевтом. Если для меня ресурс — поплакать с подружкой, то для него — сходить на спорт. Это не значит, что ему меньше больно. Просто мы переживаем своё горе по-разному.
О принятии
Принятие — это не одобрение или смирение. Это просто осознание, что ребёнка больше нет. Когда перестаёшь покупать игрушки и новую одежду. Когда не заказываешь в кафе еду для него, ставишь на стол три тарелки вместо четырёх, не ходишь на занятия, на которые ходили с ним. Ты это принимаешь. С бесконечными слезами, но принимаешь. Но будущего пока нет. Совсем. И неизвестно, когда оно наступит.
Забытье приходит только, когда максимально погружаешься в бытовую реальность, делаешь что-то здесь и сейчас: общаешься с ребёнком, с мужем, что-то читаешь, пишешь, разговариваешь с кем-то.
Я поняла, что важно заниматься телом, так как тело мгновенно превращается в панцирь. Плавание, массаж, йога, зарядка дома — всё что угодно.
О жизни после
Благодарна Грише за то счастье, которым он наполнил нашу жизнь. Это было замечательное время. Я понимаю, что плачу не только по нему, но и по своим «планам» жизни с ним. Мне очень бы хотелось жить с ним. Повести его в школу, смотреть, какую профессию он выберет, как создаст семью и каким будет в этом. Это безумно интересно. Я хотела, чтобы было так.
Всё больше думаю, что окно — просто способ. Но возможно, это как раз способ уйти от чувства вины. Но я точно знаю, что, если бы на окне были замки, — всё было бы по-другому.
Фото: Shutterstock (Dan Race, Kishivan)
Потеря ребенка. Быть вместе и помнить (Интервью реальной мамы, потерявшей ребенка) — запись пользователя Ирина картина (id763695) в сообществе Наши потери… в категории Заряжаемся оптимизмом
меня предали друзья как с этим справитьсяТекста много, но читается легко и настраивает на веру в лучшее.
Взято отсюда
Далеко не каждая беременность заканчивается рождением живого и здорового малыша. Об этом редко говорят. Множество женщин носит в себе свою боль, оберегая чувства окружающих, пытаясь сделать вид что тяжелой утраты не было. Анна Новикова рассказала Виктории Лебедь о том как потеряла своего первого ребенка.
Виктория: Такая нелегкая тема. Трудно начать разговор. Анна, как так вышло, что ваш ребенок умер? Что произошло?
Анна: А так толком и неизвестно. Просто в 35 недель перестал шевелиться и всё. Я ещё какое-то время надеялась. Помню, пирожное себе купила - типа сладкое, чтобы проснулся и зашебуршился. Так и оставила его у врача, не съела. В этом сложно в какой-то момент себе признаться - что да, всё. Вроде часть тебя понимает, а часть на что-то всё же надеется. Ещё и врачи совсем не умеют о таких вещах сообщать. Я на УЗИ поехала, когда акушерка сердцебиение не нашла. Узист сидит, смотрит и молчит. Ну, уже я стала спрашивать: "Сердце видите?" "Да". "Бьется?" "Нет".
Виктория: А визит к акушерке был плановый, или вы сами почувствовали изменения и пришли на осмотр?
Анна: Плановый. Более того, я за неделю до того аж с тремя врачами виделась, сначала в ЖК, потом с той, к которой ходила по поводу планирования беременности, и с той, с которой рожать собиралась. И за неделю до того всё было в порядке. Ну, то есть, это такая иллюзия, что если регулярно ходить к врачу, то всё будет хорошо, а если какие-то проблемы, то их заметят.
Виктория: Вы узнали что сердце не бьется. Что было дальше?
Анна: Я от своей акушерки поймала машину и доехала до ближайшего медицинского центра, сделала УЗИ. Позвонила мужу, причём по телефону ему не хотела говорить что случилось, сказала, что, мол, у нас проблемы, приезжай за мной. Опять поймала машину, доехала до акушерки обратно. Туда уже муж приехал, дальше вместе были.
Как-то спокойно было, я не плакала, не кричала. До меня такие вещи долго доходят. Я в экстренных ситуациях с совершенно холодной головой действую, меня потом догоняет.
Виктория: Что сказали врачи потом, какова процедура в таких случаях?
Анна: Ну, надо было либо стимулировать роды, либо ждать, пока сами начнутся. У меня начались. Акушерка ещё шейку поковыряла немного. Организм-то сам тоже не дурак обычно, понимает, что надо рожать.
Виктория: Как отреагировал ваш муж?
Анна: Муж всё время рядом был, очень поддерживал, то есть я ни минуты не ощущала себя брошенной. И в роддоме дальше почти всё время со мной был. Я ему за это все 13 лет очень благодарна. У него была куча возможностей "слиться", и, в общем, его бы никто за это не упрекнул, но он был рядом.
Виктория: Когда пришло принятие того факта, что все, ребенка больше нет? Это произошло постепенно или в один момент?
Анна: Я когда к акушерке пришла, малыш уже дня три не шевелился, так что мне в целом понятно было. Но это такое как бы двойное дно. Внутри уже понятно, но признать - очень трудно. Ну и дальше ещё несколько месяцев бывало такое, что с утра просыпаешься и не помнишь что случилось. Думаешь, что ещё беременная - а потом уже догоняет. И вот это самое невыносимое время суток было. Потом днём бегаешь как-то, вроде ничего, отпускает.
Виктория: Как роды проходили?
Анна: Мы дома переночевали, так как схватки ещё слабые были, потом в роддом поехали, своим ходом, там рядом было. Меня почему-то напугали, что меня в обсервацию отправят с мёртвым ребёнком, а я тогда этого боялась. Ну и не стала в роддоме ничего говорить, мол, схватки и схватки. Забавно, что акушерка в приёмном каким-то образом сердцебиение слышала - ну или по крайней мере мне об этом говорила. Потом ещё раз УЗИ сделали, тоже не знали, как мне сказать, я сама уже говорю, мол, знаю я, не мучайтесь. Повопили, мол, чего сразу не сказала. Потом мужа пускать не хотели. Мы в этот роддом поехали потому, что у них было можно за сто долларов рожать с мужем. Но тут они были против: "Вам этого видеть не надо". Думали, может муж не понимает, что ребёнок умер. Но он умеет, когда очень надо, стены пробивать. Плюс врач, которая роды вела, как-то прониклась всё же, и мужа даже бесплатно пустили. Дальше мы вообще вдвоём только в родилке были. К нам буквально пару раз кто-то заходил, а так не трогали. Пару раз в процессе звонили своей акушерке. Я ей благодарна за поддержку, было не так страшно. В родилке очень высокая кровать была, а я маленького роста, и с пузом ещё - мне вообще на неё не залезть было. При этом на схватках мне было легче двигаться, а между схватками хотелось спать. Так муж как видел, что схватка начинается, меня снимал на пол, я там ползала всячески, а потом обратно на кровать загружал, и я даже выспаться за пару минут успевала. Потом, когда потуги начались, муж пошёл позвал акушерку. Зря, на самом деле. Сейчас бы сами родили, но тогда страшно было, первые роды всё-таки. Акушерка пыталась меня на кресло загнать, я отказалась, рожала на той же кровати в итоге. Она зачем-то руками полезла, когда голова рождалась, так что при ребёнке весом всего 1800 грамм разрыв устроила. Потом его ещё очень болезненно зашивали и я его до сих пор ощущаю немного. Следующие двое детей по 4 килограмма - и без разрывов при этом.
Я на потугах голову потрогала, а вот посмотреть и на руки взять побоялась. Потом очень об этом жалела. Такая "дырка" образовалась: вот я беременная, вот рожаю - а вот похороны. А в середине - ничего нет.
Виктория: Что вы чувствовали, какие были мысли?
Анна: В какой-то момент была мысль, что надо прям в роддоме найти какого-нибудь отказного ребёнка и договориться усыновить. Хорошо, хватило ума так не делать. Это было бы нечестно по отношению к усыновлённому ребёнку, мне горевать надо было, а не младенца растить.
Да, я заплакала первый раз только когда родила. До этого, полагаю, врачи опасались, что я в неадеквате и не понимаю что происходит, так как с их точки зрения я должна была рыдать и биться в истерике. А у меня задача была - родить, выжить, для следующих детей здоровье сохранить. А после родов лежу на кресле, реву - подходит молодая ординатор, начинает "утешать": мол, не надо, не плачь. Ага, я, видимо, должна смеяться и на одной ножке прыгать? И она же ещё в какой-то момент спрашивала сколько мне лет - типа, а, 24, молодая ещё, родишь. И явно было видно, что человек искренне за меня переживает и помочь хочет, но она не знала, что и как говорить, поэтому вот такое вот ляпала. После родов муж всё же уехал домой, так как семейных палат не было, ему остаться со мной было нельзя. Опять же, сейчас я бы сразу домой под расписку уехала, нечего в роддоме без ребёнка и не в реанимации делать. В итоге я ночь провела одна в палате. В какой-то момент пришла некая тётка, стала настаивать, чтобы я заполнила анкету на получение памперсов. А я ответить ничего не могу - слёзы душат. Потом она, видимо, поняла, что ребёнка-то нет, ушла. А я наутро-таки написала расписку, выслушав все пугалки про то, как я дома непременно помру. Ага, дома за мной муж ухаживал, поил-кормил, мыться водил, а в роддоме лежишь одна, с кровати самой еле-еле получается встать, так как там сетка панцирная проваливается, помыться толком негде и так далее. Муж за мной приехал и мы на трамвайчике домой, мимо выписывающихся пар с младенцами.
Виктория: Вы похоронили малыша?
Анна: Да, я где-то в англоязычной сети до родов читала истории про мертворождённых детей, и там было упоминание того, что их тоже хоронят. Ну и я как узнала, что сын умер, у меня две мысли в голове было. Первая - чтобы только не кесарево. Это я уже потом узнала, что в такой ситуации стараются изо всех сил не кесарить, так как инфекция так или иначе уже есть, и вероятность сепсиса у матери немаленькая. А вторая мысль о том, что я хочу похоронить. В роддоме искренне не понимали, зачем мне это, но я рада, что добилась. Там отдельная песня была с похоронами: не могли выдать свидетельство о смерти, так как не было свидетельства о рождении. Наши мамы - моя и мужа - ходили в загс, добивались, тоже я им за это очень благодарна. В итоге выдали свидетельство о смерти с фамилией и прочерком вместо имени и отчества. Ух, как я рыдала на это глядя. Вообще, вот именно на какие-то триггеры слёзы литься начинали. То вдруг накрыло, что зима, холодно, а мы Васю в тоненьком одеялке похоронили. Понимаю умом, что бред полный, а сижу рыдаю как из ведра.
До похорон было совсем как в тумане. Съездила к паталогоанатому, всё её трясла - пыталась выяснить, что могло быть причиной. Но она ничего такого не увидела, кроме того что плацента маленькая и ребёнок тоже маленький для своего срока.
Хоронить ещё проблема была - к бабушке мужа не разрешали, так как "не близкие родственники". Я уже предлагала меня там же похоронить, чтобы достаточно близкие были. В деревне у бабушки тоже было нельзя. А мы кремировать не хотели. В итоге отдельное место теперь есть. Я потом там же, когда через 6 лет был выкидыш на небольшом сроке, второго малыша сама похоронила.
Виктория: Как приняли другие люди ваше горе? У них получалось вас поддержать? Про какое поведение близких, друзей вы могли бы сказать что это - поддержка?
Анна: Мне было очень сложно всем сообщать. Как будто я их всех - родственников, друзей, коллег - предала, подвела. Не справилась. Хотя меня очень все поддерживали, друзья приезжали, не пугались и не шарахались.
Через две недели после родов меня подруга устроила работать в частный детский сад администратором. Вот это меня очень поддержало. Там все знали мою историю, берегли и заботились, но при этом было много работы, не было времени постоянно "кино" в голове крутить. Лучше всего, кажется, помогали не слова, а просто то что обняли, погладили, рядом посидели. Когда из роддома вернулись - брат мужа меня обнял, сестра моя на похоронах тоже ничего не говорила, просто подошла и обняла. Ну и то, что не пытались сделать вид, что ничего не было. Признавали что да, у нас был сын, он умер, мы по нему горюем. Я через несколько лет встретила одну коллегу по тому детскому саду, я была беременна младшим, и она что-то спросила про первую беременность: "А как с Васей было?" То есть она помнила как его звали, мне так от этого тепло было.
А хуже всего было от того, что люди шарахались, как от заразной - коллеги, например, когда я на работу принесла больничный. Я в школе работала, так в итоге ученики, подростки, адекватнее всего реагировали. Искренне говорили, что им очень жаль, что сочувствуют. А взрослым, видать, слишком страшно и сложно.
Плюс я через три месяца после тех родов завела блог на LiveJournal, и там тоже встретила многих людей, которые сейчас стали моими друзьями. Написала рассказ о родах, многие люди его прочитали, что-то написали.
Ещё я получала на родительском форуме, где общалась в ту беременность, много личных сообщений - с поддержкой и с историями, что "у меня тоже такое было". Я поразилась, сколько, оказывается, вокруг женщин, похоронивших детей. Но об этом как-то не принято говорить. Вон выяснилось, что у моей школьной подруги брат старший родился мёртвым, но про это никто не говорил, то есть я не знала, хотя мы близко в школе дружили.
Виктория: О да, об этом стараются не упоминать. Анна, у вас было желание как можно скорее снова забеременеть?
Анна: И да, и нет. Я понимала, что надо и физически восстановиться, и в трауре ребёнка носить тяжело. То есть, сейчас бы я подождала год. Но сын нас не спросил, сам пришёл через 3 месяца после родов, и это при том, что до этого я четыре года не могла забеременеть. Родился через год, с разницей в пять дней. Причем, мы с мужем после всей этой истории решили обвенчаться, и на следующий день после венчания я сделала тест на беременность, который оказался положительным.
Виктория: Что вы чувствовали во вторую беременность? Очень было страшно?
Анна: Скорее, тревожно. Но меня очень поддерживали. И я всю беременность до самых родов работала, там не тяжело было, но мне было важно быть среди людей.
В блоге писала, когда очень тревожилась. Я пыталась сама научиться сердцебиение слушать, но ничего не получалось, плюнула - только зря нервничать, если вдруг не найдешь. Акушерка меня очень поддерживала, я в какой-то момент с ней страхами поделилась, а она мне сказала: "Ну ты чего в своего ребёнка-то не веришь? Он же не виноват в том, что до него было?" Ну и дальше я себе это как мантру твердила: он не виноват в том, что было. Ну и сын, видать, мою тревогу чувствовал. Только я начинала волноваться - сразу шебуршился, мол, мам, я тут, я живой, всё хорошо.
Виктория: Расскажите, пожалуйста, про вторые роды!
Анна: Ну, там уже вторые, всё легко было, быстро довольно, часа четыре. Поплавала в бассейне, пока одевалась - отошли воды, акушерка меня отвезла домой, ночью родили. Я дома рожала, хотя меня многие не понимали, как это - потеряв ребёнка не бояться рожать дома. А я остро не хотела в роддом, хотя там вроде даже никаких особых ужасов не было, всё в целом мирно. Но мне стало понятно, что с проблемами - да, имеет смысл. А если с данной конкретной беременностью и родами всё хорошо - совершенно незачем. Опять же по тому принципу, что это другой ребёнок, он не виноват в том, что было до него. Ну и мне было важно вообще никак, ни на минуту не расставаться с ребёнком. Даже когда его взвешивать забрали, я была готова всех покусать.
Виктория: Представляю. Как вы считаете, горе с первым ребенком повлияло на ваше отношение ко второму?
Анна: На отношение - конечно повлияло, не могло не повлиять. Но дети ж для личностного роста даются. Мне выдали такого товарища, который везде лез и кучу приключений находил. Мне приходилось как-то со своими страхами разбираться и на ребёнка их не перевешивать, к стулу его не привязывать, чтобы ничего не случилось. Тут книга Корчака очень помогла, с его "правом ребёнка на смерть".
Виктория: Вы говорили, потом был еще один выкидыш. Как вы перенесли его?
Анна: Ну, легче уже. Там замершая была, и я очень хотела обойтись без чистки. Тоже организм молодец, сам разобрался. На УЗИ только потом сходила, убедиться, что всё хорошо. Хотя опять была вот эта штука, что если я не рыдаю, значит мне всё равно. Врач на УЗИ решила, что беременность нежеланная была, раз я - через 10 дней после выкидыша - пришла сама на УЗИ и не бьюсь при этом головой об стену.
Старший сын, пятилетний на тот момент, очень переживал. Он про брата знает, очень ждал ещё малыша. Ну и потом, в следующую беременность здорово тревожился. Старалась его поддерживать и успокаивать. Но да, ни у меня самой, ни у него, полагаю, нет иллюзии, что все беременности должны заканчиваться рождением живого и здорового ребёнка. Если такое есть, то об реальность потом очень больно расшибаться. Я в первую беременность недель до 20 боялась, а потом вроде как "выдохнула": ну, теперь уже ничего не случится. Как бы не так.
Виктория: Расскажите, пожалуйста, про вашу группу поддержки для родителей, потерявших детей.
Анна: Я давно про такую группу думала. Так или иначе все 13 лет ко мне приходили люди в аналогичных ситуациях поговорить - лично или по сети. А тут моя коллега, которая достаточно недавно потеряла ребёнка, предложила сделать группу. И вот вдвоём это намного легче. Так что я её предложению очень обрадовалась.
Виктория: Что происходит на встречах?
Анна: Пока это выглядит как любая другая группа поддержки: нет кого-то главного, ведущие только модерируют разговор, следят за тем, чтобы у всех желающих была возможность высказаться, и чтобы разговор был бережным и аккуратным. А так, вначале все, кто готовы, вкратце рассказывают свою историю. Говорят, для чего пришли на встречу сейчас, что бы хотели понять, услышать, рассказать. Бывает молчаливое участие: пока нет ещё сил о своей истории говорить, можно просто слушать истории других, это тоже часто оказывается очень целительно. Очень ценно то, что можно говорить о любых своих чувствах по поводу потери, даже не всегда "общепринятых", не боясь осуждения. Когда уже прошло какое-то время, то о своих ушедших детях нечасто вспоминаешь. И группа - это такая специальная возможность всё же уделить им время, вспомнить, поплакать, рассказать другим - что вот, они были.
Виктория: Много женщин, понесших эту утрату?
Анна: Много, да. Мне кажется - у каждой второй точно какой-то такой опыт был. И это горе, если оно вовремя не отплакано, не выплакано нужное ведро слёз, полагаю не фигуральное, а реальное вполне, оно будет потом долго болеть и "догонять". Я сама рассказала столько раз, что сложно посчитать. Это мне помогло не держать внутри, не ходить самой по кругу. У меня, к счастью, сейчас просто так боль не всплывает. Бывает либо в годовщины, либо в качестве отклика другим людям.
Виктория: Анна, спасибо, что вы продолжаете оставаться в этой теме через 13 лет. Это будто дает разрешение другим тоже не забывать свое.
Анна: Это очень важно - чтобы эти дети были включены в семью. Чтобы о них можно было вспоминать, например, в годовщины рождения и смерти. Чтобы остальные дети про них знали и помнили. Вот это вот "как будто ничего не было" - самое ужасное.
Когда я узнала про старшего брата своей бабушки, умершего в младенчестве, то будто что-то на место встало, дырка какая-то закрылась у меня внутри.
Вообще мне бы очень хотелось сделать какое-то место, вроде как сад или парк, где можно было бы ставить нечто наподобие кенотафов для тех детей, которые ушли, но у которых нет могилы. В других странах такое есть. Просто камни, посажены какие-то кусты, деревья, иногда написано то, что родители считают нужным. И у семьи есть вот такое место памяти об их ребёнке. Учитывая, что у нас очень мало кому удаётся похоронить своих мертворождённых детей, это может быть очень нужно.
