Кьеркегоровский невроз: Кьеркегор и неврозы ~ Проза (Психология) – Кьеркегор, Сёрен — Википедия

Кьеркегор и неврозы ~ Проза (Психология)

В жизни каждого человека бывают конфликты между желаниями и возможностями удовлетворения. При этом могут возникать переживания ведущие к неврозам.
Бинсвангер полагал, что симптомы невротического расстройства возникают тогда, когда из-за преобладания одного из трех временных модусов происходит сужение внутреннего мира личности и ограничение горизонта своего существования в мире конкретного бытия. Невроз у человека возникает из-за преобладания одного из трех временных измерения: его прошлого, настоящего и будущего.
Квалифицированное оказание помощь клиенту при неврозе означает содействие в его осознании им себя как человека свободного, способного к самоопределению собственного существованию. Излечение от невроза предполагает преодоление запретов, предвзятых понятий, выбор соответствующего ему способа существования.
Невротический человек (невротик) — человек, находящийся под воздействием невроза, ущемленная личность, плохо приспосабливающаяся к внешней среде (реальности), основное поведение которого является различные эмоциональные-инстинктивные реакции.
З.Фрейд рассматривал эмоционально-инстинктивные реакции не как картины человеческого существования, а как аномалии переживаний своего существования в беспрерывной неустойчивости выбора между подсознанием и сознанием.
Как психоаналитик, он объяснял подобное поведение людей преобладанием принципа удовольствия над принципом реальности. Он выделил три «чистые формы» неврозов: неврастению, невроз страха и ипохондрию.
Неврастения характеризуется слабостью, чрезмерной усталостью, повышенной раздражительностью.
Невроз страха понятие для описания состояния тревожности и физиологического напряжения.
Ипохондрия — это «боязливое ожидание» несчастья.
А.Адлер считал, что мышление и поведение для невротика сведены к формуле «Да-Но».
К.Хорни: «Невротик — это человек, который стоит у себя на пути».

По моему мнению, датский философ С.Кьеркегор близко подошёл к понятию невротического состояния человека при отчаянии, страхе и трепете в существующем мире.

 По Материалам Википедии — свободной энциклопедии
С Кьеркегор (1813-1855) датский философ, противопоставил «объективизму» диалектики Г.В.Ф. Гегеля субъективную («экзистенциальную») диалектику личности, проходящей три стадии на пути к Богу
  Три стадии человеческого существования по С.Кьеркегогу
Ключевым в наследии Кьеркегора является учение о трёх стадиях человеческого существования. Впервые Кьеркегор формулирует его в «Или — или». Окончательную формулировку учение получило в работе «Заключительное ненаучное послесловие к „Философским крохам“».
С.Кьеркегор выделяет три стадии человеческого существования:
• эстетическая,
• этическая,
• религиозная.
В соответствии с этими стадиями Серен Кьеркегор делит людей на четыре типа: обыватель (Spidsborgeren), эстетик (;stetikeren), этик (Etikeren), религиозный человек (den Religi;se).

Обыватель живёт так, как окружающие: старается работать, создать семью, хорошо одеваться и говорить хорошо. Он следует стадному инстинкту. Он плывёт по течению и смиряется с обстоятельствами, не думая о том, что он может что-то изменить в своей жизни. Он просто не знает, что у него есть выбор.
Эстетик знает, что у него есть выбор. Он знает, что ему не нужно следовать за всеми. Он выбирает сам свой путь. Он выбирает жизнь, которая полна удовольствий. Ему нравится хорошая еда, стакан вина, красивые женщины. Он не думает о чувстве долга и ответственности и вовсе не думает, что такое хорошо и что такое плохо. Он просто живёт сегодняшним днём и наслаждается жизнью. Если нет ничего интересного, то ему становится скучно. Он чувствует, что его жизнь пуста.
Человек может перейти через переживание отчаянья на этическую стадию тогда, когда его поступками руководит разум и чувство долга. Этик не чувствует, что его жизнь пуста. У него развито чувство долга и ответственности. Он разбирается, где добро и где зло, что такое хорошо и что такое плохо. Он считает, что нужно жить с женщиной, любить её и быть ей верным. Ему хочется совершать только хорошие поступки и не совершать ничего плохого. На этической стадии эстетическая не исчезает бесследно, а происходит постоянно колебание между эстетическим и этическим.
В конце концов, человек может прийти к осознанию ограниченности как эстетического, так и этического образа жизни, снова испытав отчаянье. Тогда дискретно может произойти прорыв на духовную стадию, где человеком руководит сердце, вера, которая не подвластна ни чувственности, ни разуму. Религиозный человек понимает, что он не совершенен. Он знает, что он грешен и нуждается в Боге. Он верит всем сердцем, что Бог его простит. Бог — совершенен, человек — нет.
В связи с этим вспоминаются слова Теодора Хеккера:
«С самого начала он ощущал себя исключением. Рассматривая его в свете тех трёх сфер, чьё единство образует человека, созданного, по словам псалмопевца, одновременно ужасным и чудесным: телесной, душевной и духовной, — мне остаётся лишь подтвердить, что каждый, кто хоть немного знает Киркегора, при некотором размышлении непременно придёт к весьма любопытной констатации, что Киркегор аномально принадлежал к сфере духа, что там, где большинство людей живут непосредственной жизнью – в душевном и в телесно-душевном, — он жил лишь как странник, не знающий обычаев этой страны; но в сфере духа, куда большинству людей доступ открыт весьма редко либо же они ещё только ищут туда вход, он был у себя дома с несомненной самоочевидностью. («Христианство и культура», 1927).
Отчаяние
Отталкиваясь от догмата о первородном грехе. Кьеркегор определяет человеческую жизнь как отчаяние. Отчаяние, как следствие греховной природы человека, одновременно рассматривается и как единственная возможность прорыва к Богу.
В соответствии с тремя стадиями развития человеческого существования Кьеркегор рассматривает три типа отчаяния.
«Отчаяние возможного» у эстетического человека связано с фактичностью, не соответствующей ожиданиям человека. В своем сознании такой человек стремится подменить своё Я другим Я, обладающим некоторыми преимуществами: силой, умом, красотой и т. п. Отчаяние, возникающее от нежелания быть самим собой, приводит к распаду самости. Отдельные эстетические удовольствия фрагментарны и не обладают единством. В результате Я «рассыпается в песок мгновений».
«Мужественное отчаяние» возникает в результате желания быть самим собой, добиться непрерывности Я. Такое желание — результат нравственных усилий этического человека. «Я» для такого человека — уже не совокупность случайных «эстетических» удовольствий, а результат свободного формирования своей личности. Однако трагическая «самонадеянность» человека, возомнившего, что только его собственных человеческих сил достаточно для воплощения Я, приводит к отчаянию в неспособности преодолеть собственную конечность, «возвыситься до Бога».
«Абсолютное отчаяние» у религиозного человека возникает в результате осознания богооставленности мира и собственного одиночества перед Богом.

Где я? Что значит сказать «мир»? Каково значение этого слова? Кто заманил меня сюда и покинул здесь? Кто «я»? Как я оказался в этом мире? Почему меня не спросили, почему не познакомили с его правилами, а просто всунули в него, как будто я был куплен у продавца душ? Как я оказался вовлечённым в это громадное предприятие, называемое действительностью? Разве это не дело выбора? Кому я могу пожаловаться?
— С. Кьергегор. «Философские крохи, или Крупицы мудрости». Послесловие.
Болезнь к смерти
«Человек — это синтез бесконечного и конечного, временного и вечного, свободы и необходимости, короче говоря, синтез.
Мы можем отчаиваться, и, однако, отчаяние — это не просто худшее из страданий, но наша гибель. Обыкновенно отношение возможного к реальному представлено иначе, поскольку преимуществом является, например, возможность быть тем, кем хочешь, но еще большим преимуществом является быть таковым, иначе говоря, переход от возможного к реальному есть прогресс, восхождение.
Отчаяние действительно является «смертельной болезнью». Ибо, в отличие от расхожего мнения, будто от отчаяния умирают и само оно прекращается с физической смертью, главная его пытка состоит в том, что не можешь умереть, как если бы в агонии умирающий боролся со смертью и не мог умереть.
Поскольку жизнь представляет собой высший риск, надеешься на жизнь, однако когда постигаешь бесконечность другой опасности, надеешься уже на смерть».

Истинная вера, как считал Кьергегор, не является результатом усвоения религиозной традиции, она результат абсолютно свободного и ответственного выбора в ситуации абсолютного одиночества.
«Бесконечное самоотречение — это последняя стадия, непосредственно предшествующая вере, так что ни один из тех, кто не осуществил этого движения, не имеет веры: ибо лишь в бесконечном самоотречении я становлюсь ясным для самого себя в моей вечной значимости, и лишь тогда может идти речь о том, чтобы постичь наличное существование силой веры.

Временность, конечность — вот вокруг чего все и вращается.
Вера — это высшая страсть в человеке»
.
Любовь

В «Дневнике обольстителя» есть одно очень существенное для понимания эротического чувства датского философа признание: «…я всегда ищу свою добычу среди девушек, а не женщин. В замужней женщине меньше естественной непосредственности, больше кокетства; отношения с ней ни прекрасны, ни интересны, а лишь пикантны».
И ещё: «Когда девушка взволнована, можно рискнуть на многое и с успехом…».
Любовь Кьеркегора всегда была окутана романтическим флером, что сближало его с великим немецким романтиком Эрнстом Теодором Амадеем Гофманом («Житейские воззрения кота Мурра»). Личная судьба Кьеркегора глубоко трагична еще и потому, что он стал жертвой, причем осмысленной, своей собственной философской концепции: отказался стать пастором в лютеранской церкви, видя в этом, прежде всего, измену Христу («Христианский мир убил Христа»), а затем последовал разрыв помолвки с Региной Ольсен. «Любовь – тайна; помолвка – разоблачение. Любовь – молчание; помолвка – оглашение. Любовь – тихий шепот сердца; помолвка – громкий крик. И, несмотря на все это, наша помолвка, благодаря твоему искусству, моя Корделия, скроет нашу тайну от глаз посторонних». Омрачать жизнь любимой и помолвленной с ним девушки Кьеркегор не стал. Впоследствии он сам объяснил это так:
«1853
Есть две мысли, столь рано явившиеся моей душе, что я даже не могу указать момента их возникновения. Первая мысль о том, что есть люди, чье предназначение – жертвовать, тем или иным способом приносить кому-либо жертвы ради торжества идеи, и что я, несущий мой особый крест, и есть такой человек. Вторая мысль состоит в том, что я никогда не окажусь в положении, вынуждающем меня зарабатывать на жизнь. Так будет отчасти потому, что мне казалось: я умру молодым, отчасти потому, что Бог, принимая во внимание мой особый крест, избавит меня от этих забот и страданий. Откуда взялись эти мысли, не знаю; однако знаю одно: я нигде их не вычитал и никто из людей не наводил меня на них».
В книге «Гармоничное развитие в человеческой личности эстетической и этических начал»
пишет: «Гнев переполняет душу и переходит в трепет, не стихающий даже в минуты наслаждения».
«Высшее наслаждение — вселять страх в других».

«Глупцы и молодые люди болтают о том, что для человека все возможно. Между тем это большая ошибка. С точки зрения духа возможно все, но в мире конечного имеется многое, что невозможно».

Сёрен Кьеркегор: от отчаяния к обретению смысла

Сёрен Кьеркегор — датский мыслитель и писатель, которого в России любят и знают многие. Его книги — неоскудевающий источник осмысления экзистенции, веры и смысла нашего существования. Тем не менее, очень многие из его работ до сих пор не переводились на русский язык. Мы словно вечно обречены на «философские крохи», выражаясь языком «рыцаря веры». Поэтому таким значимым событием является перевод и издание самых первых бесед философа, написанных в 1843 году. Мы побеседовали с переводчиком работы — доцентом кафедры общей психологии факультета психологии МГУ им. М.В. Ломоносова Алексеем Васильевичем Лызловым.

Алексей Васильевич, когда я была студенткой гуманитарного факультета, было модно читать экзистенциальных философов — Камю, Сартра, Кьеркегора, которые писали об одиночестве и отчаянии, неприкаянности человека в этом мире и тщете жизни. Ваш труд переводчика открывает фигуру датского философа Сёрена Кьеркегора с новой стороны — в качестве христианского мыслителя. Расскажите, как Вы заинтересовались его работами, что Вас в них привлекло?

Работами Кьеркегора я заинтересовался благодаря встрече с человеком, которому его творчество было интересно и дорого. В мои студенческие годы популярным был скорее Ницше — Кьеркегора знали хуже. Ницше всё-таки «философствует молотом», как он сам про себя говорит, в нём есть радикализм и эффектность, которые так нравятся молодым людям, какими мы были тогда. И Ницше, к сожалению, всё-таки возможно прочитать «по верхам», не понимая тонких — подчас решающих — моментов его мысли. Кьеркегор же — мыслитель, который вполне осознанно писал работы, сопротивляющиеся поверхностному чтению. Он не раз говорил: «Мои книги нетрудно понять, если читать их медленно», — и даже иногда рекомендовал делать это вслух. Для того чтобы прочесть его труды хотя бы просто с ощущением понимания его мысли, нужна большая заинтересованность и готовность читать медленно.

Собственно, именно таким медленным чтением мы и занимаемся на наших семинарах на факультете психологии РПУ: собираемся со всеми желающими во внеучебное время и медленно и последовательно читаем работы Кьеркегора. Так мы прочитали уже «Болезнь к смерти», а сейчас начали читать книгу «Дела любви». Она еще не переведена на русский язык, и к каждому занятию я готовлю очередной отрывок перевода, который мы подробно разбираем. Эти встречи открыты для всех, каждый желающий может к ним присоединиться.

На самом деле, это самое правильное и интересное чтение — еще более правильное и интересное, чем чтение в одиночку. В таком случае начинаешь видеть и понимать текст совершенно иначе: находишь связи с другими работами, видишь, как автор ставит вопросы, в какой оптике он рассматривает проблемы. Этот формат работы в российских вузах пока не очень распространен, он родом из Германии, где медленное и подробное чтение какого-либо ключевого первоисточника в течение, скажем, семестра или года введено в систему образования. И это ничем не заменить: если вы не читали первоисточники, ваши знания неизбежно будут поверхностными. Работая же с оригиналом текста, вы начинаете видеть множество нюансов: интонации автора, его иронию, противоречия его мысли, которая разворачивается перед вами как нечто живое, как процесс поиска и обретения, а не как готовый результат. Это позволяет углублять понимание вещей, восприятие жизни и того, как она устроена. А при таком подходе скучно уже не будет.

В этом смысле и работа переводчика подразумевает живой диалог с автором?

Да. Профессор Виталий Львович Махлин, учивший нас философско-гуманитарному переводу, часто повторял нам слова ныне уже покойного, к сожалению, философа Алексея Григорьевича Чернякова, сказанные им как-то на научной конференции: «Чтобы перевести, надо понять». Казалось бы, это очень просто, но нередко видишь тексты, в которых сделан не перевод, а калька. Только когда переводчик понимает мысль автора не как готовый результат, а как живой процесс, понимая при этом и то, как философ писал, как он мыслил, в каком настроении находился, его интонации, другими словами, приходя с ним в резонанс, — только тогда он может хорошо перевести его произведения. В каком-то смысле переводчик оказывается свидетелем: он присутствует при рождении этого текста и сорадуется этому.

Передо мной стояла задача сделать так, чтобы сохранился живой голос автора, чтобы он зазвучал по-русски, чтобы мысль была передана точно, несмотря на то, что датский и русский языки отличаются по грамматике, синтаксису. Это очень увлекательно.

Сёрен Кьеркегор

Кому Кьеркегор адресовал эту свою книгу — «Девять бесед 1843 года»? Остается ли она актуальной для современного человека?

Известно, что у Кьеркегора есть две серии работ: философская, где он разворачивает целый полифонический мир, игру псевдонимов, ни один из которых, по сути, не может быть полностью отождествлен с автором, и собственно христианские его работы — работы, непосредственно обращенные к тексту Священного Писания, размышления над Евангелием.

В них Кьеркегор обращается к своему читателю, которого он называет тем «единственным», кому адресована его книга. «Единственный» у Кьеркегора — это обозначение уникальной и неповторимой личности, которую Бог, как Творец, призвал в этот мир, и которой Богом дарована свобода быть или не быть собой. У Бога есть замысел о каждом человеке, однако человек может уходить от себя настоящего, не быть собой.

Что в данном случае означает «быть собой»?

Быть в открытости перед Богом таким, каким Он тебя видит как личность —личность, наделенную свободой, личность как Его образ. Именно к  человеку как такой личности обращается и Кьеркегор, говоря о том «единственном», кто будет читать его книгу — причем читать не затем, чтобы получить какие-то внешние знания, а потому, что это важно для жизни самого человека, потому что он может найти ответы на значимые для себя вопросы.

Вообще говоря, Кьеркегор противопоставляет два рода знания. Один род знания говорит нам о вещах внешних, практических (это то, что Кант называет «техническим знанием»): как чего-то достигнуть, что-то приобрести, что является полезным в той или иной ситуации. Другой род знания — знание экзистенциальное, которое помогает нам увидеть себя и понять, как нам жить.

Кьеркегор говорит, что внешнее знание не способно разрешить ни одно настоящее человеческое вопрошание, ответить на вопрос, как жить. Бывает, пишет он, на человека сваливается большая удача, все само плывет к нему в руки, а он употребляет внешние знания, чтобы этому способствовать. Однако никакое внешнее знание не поможет ему понять: эта удача — знак милости Божией, Его благоволения, или это тревожный сигнал о том, что моя жизнь зашла куда-то не туда, я нахожусь в тяжелом искушении, и эта мнимая удача отчуждает меня от настоящей жизни? Ведь в действительности обладание вещами само по себе не является решающим для присутствия в жизни радости. Бывают очень богатые люди, у которых нет радости. Почему? Один мой друг, художник Леонид Эппле, как-то сказал очень верную вещь: «Где нет любви, там нет и радости жизни».

Внешние знания не отвечают на вопро

Киркегард и экзистенциальная философия — Википедия

«Киркегард и экзистенциальная философия (Глас вопиющего в пустыне)» — это книга Льва Шестова, в которой освещены центральные как для датского мыслителя, так и для русского философа проблемы, так или иначе возникающие вокруг одной единственной: проблемы соотношения веры и разума. Так, умозрительной философии противопоставляется другой тип философствования — экзистенциальный, апологетом которого является Сёрен Кьеркегор.

Весной 1928 года, во Фрайбурге по инициативе Гуссерля происходит встреча Шестова с Хайдеггером. К тому времени Шестов не мог не слышать о Кьеркегоре, ведь именно тогда имя последнего громом проносилось по всей Германии. Но теперь это касалось непосредственно самого Шестова. Так он рассказывает о том, что произошло тогда во Фрайбурге:

«Когда Хайдеггер ушел, Гуссерль снова обратился ко мне и заставил пообещать, что я буду читать Киргегарда. Я не понимал, почему он так настаивал на моем знакомстве с Киргегардом, так как философская мысль Киргегарда не имеет ничего общего с мыслью Гуссерля. Сейчас мне думается, что он хотел, чтобы я читал Киргегарда для того, чтобы я лучше мог понять Хайдеггера… Как случилось, что человек, всю жизнь свою положивший на прославление разума, мог толкать меня к Киргегарду, слагавшему гимны Абсурду?»^[1]

В последующие года Шестов изучает наследие Кьеркегора, не сразу сходится с ним: лишь вырисовываются общие мотивы их мысли; Шестову тяжело отождествить себя с Кьеркегором. В нем Шестов всегда видит соблазн сорваться в лоно рационализма:

«Мне приходится делать величайшее напряжение, чтоб не свернуть на путь кантовской критики, который неизбежно ведет назад к Спинозе»^[1].

Он считал, что Кьеркегор не преодолел «соблазн» разума и «хочет использовать диалектику Гегеля против Гегеля же».

В декабре 1932 года он читал в Сорбонне курс «Достоевский и Киргегард»; в том же году один немецкий журнал предложил написать ему рецензию на последнюю книгу Кьеркегора, но Шестов не видел возможности в одной маленькой статье «выяснить все те чуть заметные на первый взгляд различия, из которых рождается непримиримость между Авраамом, идущим, сам не зная, куда он идет, и Сократом, требующим от человека, чтобы он знал, куда идет»^[1]. И в итоге Шестов берется за написание целой книги о Кьеркегоре (в 1933 году), которая впервые публикуется в 1936 году в Париже. Изданием книги руководил собранный к 70-летию философа Комитет друзей Льва Шестова (в него входили Н. Бердяев, А. Камю, Ж. Полан, Б. Шлецер и другие). Издание этой книги в 1936 году в Париже повлияло на распространение мысли Кьеркегора за пределами Германии. В России книга была издана в 1939 году. Ее переводы стали появляться после войны: на датском (1947), на испанском (1947), на немецком (1949).

Знакомство Шестова с творчеством Кьеркегора было поздним (Шестов умер в 1938 году), а книга, явившаяся итогом этого знакомства, стала одной из последних (последняя – «Афины и Иерусалим»), поэтому говорить о влиянии Кьеркегора на мысль Шестова будет несправедливо. Скорее, это означало для Шестова найти себе «попутчика» на этом нелегком пути, человека, который переживал схожую трагедию. Голоса автора данной книги и человека, о котором эта книга, сливаются в одно. Устремление всей жизни Кьеркегора оказывается устремлением всей жизни Шестова. Фигура датского мыслителя оказывается одной из масок автора, из-за которой он вопрошает бытие о самом значительном.

«Ни один из писателей мне не был так близок, как Киркегард, — ни один, насколько я знаю, так страстно и беззаветно не искал в Св. Писании ответа на свои вопросы. От Гегеля и от «греческого симпозиона» он ушел к Иову и Аврааму, от разума к Абсурду и Парадоксу»^[1].

Шестов рассматривает творчество и судьбу датского мыслителя в их единстве, что полнее отражает название книги: философия Кьеркегора экзистенциальна не столько потому, что как-то относится к экзистенциализму как направлению в философии, сколько потому, что Кьеркегор переживал её, он философствовал, чтобы жить, а не жил, чтобы философствовать. В этом смысле можно говорить об экзистенциализме Шестова: он также искал истины жизни — он искал Бога, а не истин разума, отвлеченных от жизни, и Бога умозрительной философии он не принимал. И в нерешимости, которую сам Кьеркегор признавал в себе, совершить «движение веры», покончить не только с этическим, но и с разумным, — в этой нерешимости, показывает Шестов, и была трагедия Кьеркегора. Поэтому в книге он предстает не только как мыслитель, говоривший об абсурде веры, но и как человек среди прочих, которые не выдерживали страха перед этим абсурдом. И Шестов, искренне проникнувшийся этой трагедией, постоянно повторяет: если бы вера, то Кьеркегор бы не погиб, и ему вернулась бы возможность быть супругом, вернулась бы его Регина Ольсен (невеста Кьеркегора), как Аврааму – его Исаак.

Особенностью вообще философии Шестова было неприятие каких-либо систем, каких-либо идеальных и непротиворечивых рациональных конструкций; он не излагал никаких схем, но пользовался лишь силой слова, чтобы выхватить мысль человека из так поработившей ее логики, чтобы поставить эту мысль перед лицом свободы, перед лицом неограниченных возможностей Бога, т. е. перед лицом абсурда. В этой книге Шестов от главы к главе прибегает к повторениям, каждый раз добавляя какую-то новую деталь, будто наращивая мысль и не давая ей изнищать. То, перед чем Шестов таким образом вынуждает остановиться нашу мысль, оказывается тем самым страхом, в котором и пребывала, можно себе представить, мысль Кьеркегора и самого Шестова во всю их жизнь. По Кьеркегору, именно с отчаяния, а не с удивления, как считали древние греки, и начинается философия.

Центральный сюжет всей работы Шестова, посвященной Кьеркегору, — библейское повествование о грехопадении человека. Размышления о грехопадении самое дорогое, что, по мнению Шестова, можно найти у Кьеркегора, но выводы, к которым приходит Кьркегор в отношении природы греха, отражают подотчетную слабость мыслителя перед истиной Откровения. С одной стороны, Кьеркегор «ненавидел разум больше всего на свете», он ушел от Гегеля и всего «греческого симпозиона» к Иову: он не вспоминал платоновский завет о том, что μισὀλογος (ненавистник разума) обречен на величайшие беды; также Кьеркегор не выносил сознания необходимости и всех «ты должен», которые человеку предписывает этика, но он верил в то, что Бог – это возможность абсолютно всего, он верил в то, что он называл повторением, и поэтому он предпочел Авраама великому Сократу, то есть он предпочел абсурд веры необходимости, скрывающейся под маской этического. С другой стороны, отстранения этического недостаточно, необходимо движение веры, в свершении которого отказывал себе Кьеркегор: страх перед открывающимся вере абсурдом заставляет предпочесть успокаивающие, неизменные истины разума, вернуться к мудрейшему из людей – к Сократу. Такова двоякая установка экзистенциальной философии Кьеркегора, считает Шестов: отстранение этического и нерешимость совершить последнее движение веры. Такое пограничное состояние есть состояние страха, отчаяния, с которого, как утверждает Шестов вслед за Кьеркегором, начинается философия.

Но Кьеркегор, показывает Шестов, напрасно этот страх перекладывал и на невинное состояние человека, то есть на состояние человека до греха: «состояние невинности исключало страх, так как оно не знало ограниченных возможностей. Невинный человек жил перед Богом, а Бог значит, что все – возможно»^[2]. Кьеркегор полагал, что страх человека перед Ничто, из которого был сотворен мир, стал причиной грехопадения, которое трактуется им как пробуждение духа, что непонятно для Шестова и совершенно не объясняет, какова роль змея в библейском повествовании. Так, Шестов признает, что Кьеркегору, воспевшему Абсурд и жаждущему избавления от власти разума, не удалось до конца понять смысл греха и значение змея-искусителя, а его истолкование события грехопадения достаточно диалектично^[3].

«Змей, соблазнивший человека, имел в своем распоряжении только Ничто. Это Ничто, хотя оно только Ничто, или, вернее, тем, что оно Ничто, усыпило человеческий дух, и усыпленный человек стал добычей или жертвой страха, хотя для страха не было никаких причин или оснований»^[2].

Змей и есть разум, уверен Шестов, и вера есть единственное действительное противоположное греху, в то время как сам грех есть знание.

Таким образом, и свобода есть свобода не выбора между добром и злом, а неведения. Выбор между добром и злом уже допускает зло в мир, поэтому и этика не борется с ним, а является лишь его маской: только знающий добро и зло может выбрать зло, значит, только знающий может быть грешником, и таких грешников наказывает мораль. Зло, прикрывающееся этикой, моралью и вечностью не щадит даже Бога, ведь несотворенные истины разума не признают над собой никакой власти, они сами претендуют на власть, и поэтому Бог вынужден оставаться неизменным, стать в одном ряду с умозрительными истинами, как «дважды два будет четыре». Такой бог умозрительной философии, утверждает Шестов, не есть Бог Авраама, Бог Исаака, Бог Иакова. Разум исключает всякое чудо, а чудо означает, что Бог может абсолютно все. Поэтому только истинная свобода неведения борется со злом, избавляется от него.

Кьеркегор называл в себе неспособность к движению веры «обмороком воли», но, как пишет Шестов, «он ненавидел и проклинал свое бессилие со всей страстью, на которую человек способен. Не есть ли это уже первое «движение» веры?» ^[2]. Такая вера заставляла Кьеркегора обвинить историческое христианство в жестокости: «Историческое христианство довольствуется «возможностями», вперед убежденное, что и Бог должен довольствоваться возможным: христиане, как выражался Киркегард, отменили Христа» ^[2].

В один ряд с Кьеркегором Шестов ставит Достоевского, Тертуллиана, Лютера и Паскаля, называя их вопиющими в пустыне, ведь немало таких, кто отказался принимать власть разума, парализовавшего свободу воли, и имел дерзновение требовать от Бога отчета за любое проявление зла.

Сёрен Кьеркегор – биография, книги, отзывы, цитаты

Однажды прекрасной весенней порою затеял Сёрен в комнате перестановку. Не утверждаю, что всё так и было, но, во всяком случае, подобное вполне могло произойти. Весной пробуждается всё спящее, и в особенности — тяга к контролируемым переменам. Куда уж студенту, будущему теологу и философу, пока никому не известному, короче говоря, юной пылкой душе сопротивляться подобным позывам? И так уж получилось, что вечером, утомлённый домашними хлопотами, Сёрен заснул в кресле — не дописав строчки в серой тетрадке, не раздевшись, лицом к зеркалу. И, видно, был в этой какой-то божий замысел (не мой), ибо той же ночью приснилось Сёрену, что он ведёт со своим отражением в зеркале приятнейшую светскую беседу, полную мудрых мыслей, изящества и иронии. Ему в ту пору как раз исполнилось 25 лет, и он считал себя осенённым высокими философскими и теологическими знаниями, втайне гордился, что мог бы поддержать любой разговор — возникни у него желание вообще его заводить, — и с радостью вкушал очередное страдание, считая свою пылкую душу крайне чувствительной.

Кьеркегор из Зазеркалья был совсем не таков. Он был старше, мудрее, отчаяннее — всё это ещё предстояло двадцатипятилетнему Сёрену. А пока — старший беседовал с младшим и по ходу разговора выстраивал теорию четырёх стадий человеческого существования:

— Сёрен, мальчик мой, ты не простой обыватель, ты — настоящий эстетик. Ты лелеешь свои маленькие чувственные радости, наслаждаешься ими, твой деятельный разум не выносит скуки, но ты, кажется, пока не готов взять на себя ответственность за своё будущее и будущее своей души, потому что ответственность плохо сочетается со столь тонким восприятием (замечу в скобках, вылитый Дон Жуан). И всё же, ты — особенный, поэтому…

— Но почему «эстетик»? — перебил собеседника Сёрен. — Разве он не «ценитель искусства»? К тому же, господин Кьеркегор, описанного вами субъекта принято называть гедонистом.
— Мой милый мальчик, неужели ты забыл, от какого греческого слова происходит немецкое «Ästhetik»? «Чувство», «чувственное восприятие»! А это значит, что любой гедонист — эстетик, но не каждый эстетик — гедонист. Они могут быть и стоиками, и меланхоликами, и мазохистами, и трудоголи… а нет, это из другого списка. И им не обязательно иметь отношение к искусству. Понимаешь?
— Да, господин Кьеркегор, мне кажется, понимаю… Чтобы лучше усвоить Ваш урок, я на досуге запишу в тетрадку, которую уже веду некоторое время, ещё несколько приличествующих случаю мыслей и озаглавлю… озаглавлю… О, придумал, озаглавлю «Афоризмами эстетика»! Так, мы остановились на том, что я особенный — и что Вы хотели сказать дальше? Ну же, не томите!

Господин Кьеркегор с сочувственной улыбкой искренней симпатии и дружбы посмотрел на себя из зеркала:
— Ты — особенный, поэтому в скором будущем тебя поглотит бездна отчаяния.
— Чтуо-о-о-о-о-о?! — с какой-то подвывающей интонацией вскричал Сёрен.
— Ну что ты, что ты, мальчик мой, не надо так волноваться. Каждый эстетик рано или поздно проходит через это. Да ты и сейчас уже чувствуешь на себе пагубное воздействие всех недостатков человеческого существования, разве не замечал? Пожалуй, назовём то состояние, к которому ты всё ближе походишь, «отчаянием возможного». Мне кажется, отчаяние, которое рано или поздно переживает любой Эстетик, возникает, когда желания не совпадают с возможностями, ожидания не соответствуют реальности — отсюда и ирония, и грусть, уход от злободневности, обывательства (и даже насмешка над ним), поиски истины, единства и гармонии, которые начинают довлеть над тобою. Да-а-а, Эстетик — отчаявшийся человек. И через это переживание он (то есть ты) готовится перейти на этическую стадию существования. О, быть Этиком — своеобразное удовольствие, в литературе ему наиболее близок образ…
— Нет-нет-нет, господин Кьеркегор, забудем про этику, и про отчаяние, и про человеческое существование вообще — вы потом закончите свою теорию, продумаете типологию отчаяния, напишете, опубликуете, прославитесь, — короче, делайте потом, что хотите, но сейчас давайте поговорим про Эстетика. Какой он из себя?

Господин Кьеркегор нахмурился:
— Ну вот, опять ты уходишь от ответственности. Ладно, раз уж ты на второй стадии скоро очистишься через страдание, то я до поры до времени смирюсь с особенностями твоего поведения. Но почему тебе так интересен Эстетик?
— Потому что «Афоризмы эстетика»! Отличное готовое название для книги. Есть наброски, выдеру из дневника несколько отрывков, придумаю что-нибудь афористичное — получится интересный сборник! Читатели на одно только название будут слетаться как мухи на мёд, да-да, возможно, ожидая найти высказывания и умозаключения философского толка о красоте жизни, — но обнаруживая глубокомысленные замечания о тяготах бытия, полные иронии, и как Вы там говорили? И грусти, и ухода от реальности, и обывательства, и поисков истины…
— Ай, Сёрен, успокойся! Брось ты эти «Афоризмы», они даже ни в одной твоей библиографии упоминаться не будут. Это всё, конечно, интересно, но теория человеческого существования намного интереснее. Погружайся лучше в пучины отчаяния, чтобы я мог на основе твоего — и, разумеется, моего, короче говоря, нашего, — жизненного опыта сформулировать теорию, которая меня, то есть нас, прославит.

Сёрен не мог более противиться зрелому, опытному и мудрому себе из Зазеркалья и с таким напутствием снова смежил очи в своём кресле. Наутро сон был забыт — вместе с тетрадкой «Афоризмов», — и Сёрен, закончив перестановку, уже корпел над понятием иронии, обдумывая параллельно, является ли этика высшей стадией человеческого развития или есть что-то выше неё, какой-то четвёртый уровень…

Так мы и покинем эту светлую вихрастую голову, склонённую над книгами и конспектами, вооружающуюся знаниями, ведь ему предстоит поразить мир. (Хочется спросить, чем провинился мир? Но Кьеркегор и на этот вопрос уже дал ответ. Какой — ищите сами, книг у него в библиографии предостаточно). А позабытая им серая тетрадка во веки веков будет заканчиваться словами

Лучший мой друг — эхо, а почему? — Потому, что я люблю свою грусть, а оно не отнимает её у меня. У меня лишь один поверенный — ночная тишина…
Почему? — Потому что она нема…

Почему? — Потому что это Кьеркегор.

Рецензии на книги Сёрена Кьеркегора

Однажды прекрасной весенней порою затеял Сёрен в комнате перестановку. Не утверждаю, что всё так и было, но, во всяком случае, подобное вполне могло произойти. Весной пробуждается всё спящее, и в особенности — тяга к контролируемым переменам. Куда уж студенту, будущему теологу и философу, пока никому не известному, короче говоря, юной пылкой душе сопротивляться подобным позывам? И так уж получилось, что вечером, утомлённый домашними хлопотами, Сёрен заснул в кресле — не дописав строчки в серой тетрадке, не раздевшись, лицом к зеркалу. И, видно, был в этой какой-то божий замысел (не мой), ибо той же ночью приснилось Сёрену, что он ведёт со своим отражением в зеркале приятнейшую светскую беседу, полную мудрых мыслей, изящества и иронии. Ему в ту пору как раз исполнилось 25 лет, и он считал себя осенённым высокими философскими и теологическими знаниями, втайне гордился, что мог бы поддержать любой разговор — возникни у него желание вообще его заводить, — и с радостью вкушал очередное страдание, считая свою пылкую душу крайне чувствительной.

Кьеркегор из Зазеркалья был совсем не таков. Он был старше, мудрее, отчаяннее — всё это ещё предстояло двадцатипятилетнему Сёрену. А пока — старший беседовал с младшим и по ходу разговора выстраивал теорию четырёх стадий человеческого существования:

— Сёрен, мальчик мой, ты не простой обыватель, ты — настоящий эстетик. Ты лелеешь свои маленькие чувственные радости, наслаждаешься ими, твой деятельный разум не выносит скуки, но ты, кажется, пока не готов взять на себя ответственность за своё будущее и будущее своей души, потому что ответственность плохо сочетается со столь тонким восприятием (замечу в скобках, вылитый Дон Жуан). И всё же, ты — особенный, поэтому…

— Но почему «эстетик»? — перебил собеседника Сёрен. — Разве он не «ценитель искусства»? К тому же, господин Кьеркегор, описанного вами субъекта принято называть гедонистом.
— Мой милый мальчик, неужели ты забыл, от какого греческого слова происходит немецкое «Ästhetik»? «Чувство», «чувственное восприятие»! А это значит, что любой гедонист — эстетик, но не каждый эстетик — гедонист. Они могут быть и стоиками, и меланхоликами, и мазохистами, и трудоголи… а нет, это из другого списка. И им не обязательно иметь отношение к искусству. Понимаешь?
— Да, господин Кьеркегор, мне кажется, понимаю… Чтобы лучше усвоить Ваш урок, я на досуге запишу в тетрадку, которую уже веду некоторое время, ещё несколько приличествующих случаю мыслей и озаглавлю… озаглавлю… О, придумал, озаглавлю «Афоризмами эстетика»! Так, мы остановились на том, что я особенный — и что Вы хотели сказать дальше? Ну же, не томите!

Господин Кьеркегор с сочувственной улыбкой искренней симпатии и дружбы посмотрел на себя из зеркала:
— Ты — особенный, поэтому в скором будущем тебя поглотит бездна отчаяния.
— Чтуо-о-о-о-о-о?! — с какой-то подвывающей интонацией вскричал Сёрен.
— Ну что ты, что ты, мальчик мой, не надо так волноваться. Каждый эстетик рано или поздно проходит через это. Да ты и сейчас уже чувствуешь на себе пагубное воздействие всех недостатков человеческого существования, разве не замечал? Пожалуй, назовём то состояние, к которому ты всё ближе походишь, «отчаянием возможного». Мне кажется, отчаяние, которое рано или поздно переживает любой Эстетик, возникает, когда желания не совпадают с возможностями, ожидания не соответствуют реальности — отсюда и ирония, и грусть, уход от злободневности, обывательства (и даже насмешка над ним), поиски истины, единства и гармонии, которые начинают довлеть над тобою. Да-а-а, Эстетик — отчаявшийся человек. И через это переживание он (то есть ты) готовится перейти на этическую стадию существования. О, быть Этиком — своеобразное удовольствие, в литературе ему наиболее близок образ…
— Нет-нет-нет, господин Кьеркегор, забудем про этику, и про отчаяние, и про человеческое существование вообще — вы потом закончите свою теорию, продумаете типологию отчаяния, напишете, опубликуете, прославитесь, — короче, делайте потом, что хотите, но сейчас давайте поговорим про Эстетика. Какой он из себя?

Господин Кьеркегор нахмурился:
— Ну вот, опять ты уходишь от ответственности. Ладно, раз уж ты на второй стадии скоро очистишься через страдание, то я до поры до времени смирюсь с особенностями твоего поведения. Но почему тебе так интересен Эстетик?
— Потому что «Афоризмы эстетика»! Отличное готовое название для книги. Есть наброски, выдеру из дневника несколько отрывков, придумаю что-нибудь афористичное — получится интересный сборник! Читатели на одно только название будут слетаться как мухи на мёд, да-да, возможно, ожидая найти высказывания и умозаключения философского толка о красоте жизни, — но обнаруживая глубокомысленные замечания о тяготах бытия, полные иронии, и как Вы там говорили? И грусти, и ухода от реальности, и обывательства, и поисков истины…
— Ай, Сёрен, успокойся! Брось ты эти «Афоризмы», они даже ни в одной твоей библиографии упоминаться не будут. Это всё, конечно, интересно, но теория человеческого существования намного интереснее. Погружайся лучше в пучины отчаяния, чтобы я мог на основе твоего — и, разумеется, моего, короче говоря, нашего, — жизненного опыта сформулировать теорию, которая меня, то есть нас, прославит.

Сёрен не мог более противиться зрелому, опытному и мудрому себе из Зазеркалья и с таким напутствием снова смежил очи в своём кресле. Наутро сон был забыт — вместе с тетрадкой «Афоризмов», — и Сёрен, закончив перестановку, уже корпел над понятием иронии, обдумывая параллельно, является ли этика высшей стадией человеческого развития или есть что-то выше неё, какой-то четвёртый уровень…

Так мы и покинем эту светлую вихрастую голову, склонённую над книгами и конспектами, вооружающуюся знаниями, ведь ему предстоит поразить мир. (Хочется спросить, чем провинился мир? Но Кьеркегор и на этот вопрос уже дал ответ. Какой — ищите сами, книг у него в библиографии предостаточно). А позабытая им серая тетрадка во веки веков будет заканчиваться словами

Лучший мой друг — эхо, а почему? — Потому, что я люблю свою грусть, а оно не отнимает её у меня. У меня лишь один поверенный — ночная тишина…
Почему? — Потому что она нема…

Почему? — Потому что это Кьеркегор.

Читать онлайн Кьеркегор страница 25

Следуя за Кьеркегором, мы подошли к поворотному пункту его пессимистических раздумий. Если жизнь есть не что иное, как страдание, страх, вина, то есть ли в ней смысл? Оправдана ли привязанность к жизни? Не бессмысленно ли человеческое существование? Не является ли все время, проведенное человеком на земле, тратой времени? Ведь время — это «злейший враг человека». Не лучше ли «убить время»? Ведь, кончая самоубийством, «я этим выстрелом убиваю время» (7, 199). Не является ли в конце концов вся жизнь пустой и никчемной «детской игрой?» (6, 11-12, 95). Ответ Кьеркегора на эти вопросы основан не на воле к жизни, не на любви и привязанности к существованию, а на отчуждении от жизни и презрении к существованию. Если жизнь лишена ценностей, то не все ли равно, как жить? С горькой иронией безнадежности Кьеркегор замечает: «Женись, ты об этом пожалеешь; не женись, ты и об этом пожалеешь: женишься ли ты или не женишься, ты пожалеешь в том и другом случае… Повесься, ты пожалеешь об этом; не повесься, ты и об этом пожалеешь, в том и другом случае ты пожалеешь об этом. Таково, милостивые государи, резюме всей жизненной мудрости…» (6, 1, 41-42). «Величие, познание, слава, дружба, наслаждение и добро — все это лишь ветер и дым, а вернее говоря, все это ничто»,- приводит он стихи Пеллисона как эпиграф к первой части «Либо — либо». «Телесное здоровье, непосредственное хорошее самочувствие — гораздо большая опасность, чем богатство, власть, слава» (7, 404).

Отчуждение от земных благ, пренебрежение ко всем конечным, земным интересам — это не безразличие, не равнодушие, а выбор, решение, принятое и проповедуемое Кьеркегором. «Первое истинное выражение отношения к абсолютной цели есть отречение от всего…» (6, 16, II, 111). Монашество, аскетизм для этого недостаточны: решающим является не внешнее проявление, а внутреннее отношение. Слова апостола Иоанна: «Царство мое не от мира сего» — начертаны на экзистенциалистском знамени Кьеркегора (6, 34, 27). «Христианское учение возвещает, что страдание есть благо, что благом является самоотрицание, что отречение от мира есть благо. И в этом нерв этого учения» (5, XV, А666). К вопросу о том, как уживается эта проповедь самоотрицания с кьеркегоровским эгоцентризмом, мы еще вернемся. Как бы то ни было, пафос, вдохновляющий все его отношение к жизни, с предельной выразительностью звучит в словах его последней записи в «Дневнике» (25.IX. 1855): «Назначение этой жизни-довести себя до высшей степени презрения к жизни (tedium vitae)». Таков окончательный приговор, вынесенный Кьеркегором человеческому существованию. Тем не менее отчаяние — не последнее его слово.

Пробираясь на страницах своих сочинений тернистым путем безысходного страдания, страха, грозной свободы, ни в чем не повинной вины и презрения к жизни, Кьеркегор приходит к краю пропасти. Приходит и останавливается перед ней. Нет, не впадать в отчаяние! Не покончить с жизнью. Отчаяние — не только слабость, но и грех. Сама по себе жизнь бесцельна и бессмысленна. «Страдать, переносить страдания, идти к смерти. Но страдание не цель» (6, 16, II, 311). Жизненному страданию следует придать смысл, сделав его средством к цели. Достигнув презрения к жизни, надо жить во искупление вины, обретая в жизни возмездие за грех. Из нужды Кьеркегор делает добродетель. «Христианин не мазохист… поскольку страдание есть средство и трамплин скорее, чем самоцель» (41, 222).

Признавая отчаяние конечным результатом мысли, Кьеркегор противопоставляет мысли веру. Его окончательная альтернатива: либо вера, либо отчаяние. Он отвергает отчаяние как неверие, неверие в спасение. Как и в сфере познания, фидеизм утверждает свои права в сфере морали. Жизнь, полная страдания, приобретает смысл и оправдание как путь к спасению через искупление. Страдание — дорогая цена, за которую всемогущий бог продает человеку грядущее спасение.

Если разум приводит к отчаянию, вера спасает от него — таково основоположение религиозного экзистенциализма. Если разум убеждает в безнадежности, вера дает надежду, служит утешением. Вера — единственное утешение, «единственное средство против слабонервного нетерпения» (6, 36, 190). Эта надежда иррациональна. Она не основана на разумных доводах. Она недоказуема. Надежда у Кьеркегора, сказали бы мы, дочь Веры, а не Софии. В эту надежду надо верить, даже если она безнадежна,- таков очередной парадокс религиозной стадии. «Когда бедный рабочий влюбляется в принцессу и верит в ее любовь к нему, каким будет тогда самый смиренный способ убедиться в этом?» (6, 16, II, 202). Он не может предъявлять никаких претензий. Его согревает его вера.

Надежда на что? На бессмертие души. Жизни как преходящему, временному страданию противостоит вечное блаженство. Человек стоит на перекрестке. Перед ним два пути. Одно из двух: либо временная, земная жизнь, страх и страдание, «либо презрение к земному, жертвенностью и страданием возвещая христианство» (6, 27-29, 166) как путь к потустороннему вечному блаженству. Вера претворяет страдание в подвиг искупления, освобождает от страха смерти. Смерть превращается в избавление, становится надеждой. И если, «по-человечески говоря, смерть есть самое последнее и, по-человечески говоря, надежда есть лишь до тех пор, пока есть жизнь, то, по христианскому пониманию, смерть отнюдь не самое последнее… и, по христианскому пониманию, в смерти бесконечно больше надежды, чем, по-человечески говоря, есть не только в жизни, но в жизни в полном здравии и силе» (цит. по: 42, 66). Так пессимизм «преодолевается» апологией смерти. Страх смерти уступает место ее ожиданию как упоительной надежды, как избавления. «…Смерть есть всеобщее счастье всех людей…» (6, 1, 200). Скачок от морали к религии, проповедуемый Кьеркегором, есть в буквальном смысле слова salto mortale, смертельный прыжок, избавляющий от отчаяния, страха и страдания. Страх смерти устраняется не презрением к смерти, а презрением к жизни, волей к смерти, преклонением перед ней. Таков патологический финал патетического фидеизма.

За этим следует безудержная мистика бессмертия души и загробного блаженства. Но пощадим читателя, ограничившись лишь приведением нескольких его высказываний, говорящих сами за себя и не нуждающихся в комментариях. «…Вполне ли надежно,- задает он вопрос,- что нас ждет вечное блаженство?» Ответ на этот вопрос ставит нас перед «пропастью, через которую рассудок не может перейти…». Но это не меняет дела, «ибо я,- признается Кьеркегор,- вовсе не намеревался доказывать, что есть вечное блаженство…» (6, 16, II, 129-132). Дело в том, что «вопрос о бессмертии по существу своему вовсе не научный вопрос… Объективно вопрос этот вообще не поддается ответу… Бессмертие — самая страстная потребность, в которой заинтересована субъективность, и в этой заинтересованности как раз и состоит доказательство» (6, 16, I, 164). Чем не убедительна такая реклама? Вот где Кьеркегору изменила его прославленная ирония. «…Чисто метафизически ни один человек не бессмертен и нет уверенности в его бессмертии» (6, 11-12, 160). «Эта проблема вовсе не логическая проблема; что общего у логического мышления с ультрапатетическим (вопросом о вечном блаженстве)?» (6, 16, II, 66). А то, что не может быть доказано, не может быть и опровергнуто, не так ли? Но «я, Иоанн Климакус (псевдоним Кьеркегора в «Философских крохах».- Б. Б.) …заверяю, что меня ждет высшее блаженство, вечное счастье… И я слышал, что христианство рекомендует себя как условие для достижения этого блаженства!..»

Такова «абсолютно единственная надежда», предлагаемая человеку Кьеркегором, «безнадежная надежда» (см. 6, 11, 69). «…Если к правде святой мир дороги найти не сумеет, честь безумцу, который навеет человечеству сон золотой!» — могли бы воскликнуть его последователи.

Каково на этой стадии соотношение эгоцентризма, теоцентризма и антропоцентризма? Что является, как спрашивает сам Кьеркегор, «архимедовой точкой» человеческого существования: любовь к себе, к богу или к людям? Ответственность перед кем определяет нравственные оценки и нормы?

Родэ полагает, что «Кьеркегор был индивидуалистом до крайних выводов…» (89, 158). Тильш и Боген не считают его индивидуалистом (см. 67, 6, 160; 38, 375). Сам Кьеркегор делает достаточно заявлений, свидетельствующих о его крайнем индивидуализме. «Если личность,- пишет он,- является абсолютной, то сама она и есть та архимедова точка, с которой можно двигать миром» (6, 2, 287). «Так много говорят о том, что христианство не предполагает ничего человеческого,- читаем мы в его «Дневнике».- Нечто оно все же явно предполагает, а именно самолюбие…» (7, 122). «Личность — вот решающая христианская категория» (6, 10, 95),- непрестанно повторяет Кьеркегор.

Однако эгоцентризм и крайний индивидуализм «Единичного» Кьеркегора весьма существенно отличается от атеистического эгоцентризма «Единственного» Штирнера. Отличается настолько, что дает повод многим кьеркегороведам говорить о его теоцентризме, несмотря на то что сам Кьеркегор пренебрежительно говорит о «теоцентрическом девятнадцатом столетии» (6, 16, II, 101).

Кьеркегор — это… Что такое Кьеркегор?

Сёрен Обю Кьеркегор
Søren Aabye Kierkegård
Сёрен Кьеркегор
Дата рождения:	5 мая 1813(18130505)
Место рождения:	Копенгаген, Дания
Дата смерти:	11 ноября 1855
Место смерти:	Копенгаген, Дания
Школа/традиция:	Континентальная философия,[1][2] Danish Golden Age Literary and Artistic Tradition, предтеча экзистенциализма, постмодернизма, постструктурализма, экзистенциальной психологии, неортодоксии и многих др.
Период:	Философия XIX века
Направление:	Западная философия
Основные интересы:	Религия, метафизика, эпистемология, эстетика, этика, психология
Значительные идеи:	Считается одним из основоположников концепций экзистенциализма, идей экзистенциального ужаса, экзистенциального кризиса, рыцаря веры, бесконечного качественного различия; трех сфер человеческого существования, Индивидуальность есть Истина
Оказавшие влияние:	Гегель, Лютер, Кант, Гаман, Лессинг, Сократ (через Платона, Ксенофонта, Аристофана)
Последователи:	Ясперс, Витгенштейн, Хайдеггер, Сартр, Марсель, Бубер, Тиллих, Барт, Оден, Камю, Кафка, Де Бовуар, Мэй, Апдайк, и многие другие
Гражданство:	Дания

Сёрен Обю́ Киркего́р (Søren Aabye Kierkegaard, МФА: [ˈsœːɐn ˈkʰiɐ̯kəˌɡ̊ɒˀ] (info), 5 мая 1813, Копенгаген — 11 ноября 1855) — датский философ, протестантский теолог и писатель. В противовес немецкому классическому идеализму (а точнее, развитию, которое придал ему Гегель) настаивал на вторичности рациональности и первичности чистого существования (экзистенциальности), которое после определённого диалектического пути развития личности должно найти свой смысл в вере. Этот и ряд других — не вполне ясных при поверхностном рассмотрении — моментов в сложном и внешне противоречивом творчестве Кьеркегора, очевидно, послужили распространению необоснованной точки зрения, согласно которой датский мыслитель является характерным представителем иррационализма.

Биография

Кьеркегор окончил теологический факультет Копенгагенского университета в 1840 году. Степень магистра получил в 1841 году, защитив диссертацию «О понятии иронии», посвященную концепциям иронии у древнегреческих авторов и романтиков.

Этапы творчества

Принято выделять пять периодов творчества Кьеркегора:

1. 1838—1841 («Из записок еще живущего», 1838; «О понятии иронии», 1841)
2. 1842—1846 («Поучительные речи», 1842; произведения, опубликованные под псевдонимами: «Или-или», 1843; «Страх и трепет», 1843; «Повторение», 1843; «Философские крохи», 1844; «Понятие страха», 1844; «Стадии на жизненном пути», 1845; «Заключительное ненаучное послесловие», 1846)
3. Полемика 1845—1846 в «Корсаре» вместе с П. Мёллером и М. Гольдшмидтом
4. 1847—1850 («Дело любви», 1847; «Христианские речи», 1848; «Болезнь к смерти», 1849; «Введение в христианство», 1850)
5. 1851—1855 — период молчания вплоть до «церковной полемики» 1855 года (публикация антиклерикальных проповедей в газете «Мгновения»).

Основные идеи

Три стадии человеческого существования

Ключевым в наследии Кьеркегора является учение о трех стадиях человеческого существования. Впервые Кьеркегор формулирует его в «Или — или». Окончательную формулировку учение получило в работе «Заключительное ненаучное послесловие к „Философским крохам“».

Кьеркегор выделяет три стадии человеческого существования: эстетическая, этическая и религиозная.

Отчаяние

Памятник Кьеркегору в Копенгагене

Отталкиваясь от догмата о первородном грехе, Кьеркегор определяет человеческую жизнь как отчаяние. Отчаяние, как следствие греховной природы человека одновременно рассматривается и как единственная возможность прорыва к Богу.

В соответствии с тремя стадиями развития человеческого существования Кьеркегор рассматривает три типа отчаяния.

«Отчаяние возможного» у эстетического человека связано с фактичностью, несоответствующей ожиданиям человека. В своем сознании такой человек стремится подменить свое Я другим Я, обладающим некоторыми преимуществами: силой, умом, красотой и т. п. Отчаяние возникающее от нежелания быть самим собой приводит к распаду самости. Отдельные эстетические удовольствия фрагментарны и не обладают единством. В результате Я «рассыпается в песок мгновений».

«Мужественное отчаяние» возникает в результате желания быть самим собой, добиться непрерывности Я. Такое желание — результат нравственных усилий этического человека. Я для такого человека — уже не совокупность случайных «эстетических» удовольствий, а результат свободного формирования своей личности. Однако трагическая «самонадеянность» человека, возомнившего, что только его собственных человеческих сил достаточно для воплощения Я, приводит к отчаянию в неспособности преодолеть собственную конечность, «возвыситься до Бога».

«Абсолютное отчаяние» у религиозного человека возникает в результате осознания богооставленности мира и собственного одиночества перед Богом. Истинная вера не является результатом усвоения религиозной традиции, она результат абсолютно свободного и ответственного выбора в ситуации абсолютного одиночества.

Страх

Страх возникает у человека как существа онтологически свободного, но отмеченного печатью первородного греха, а потому смертного и конечного. Страх возникает из осознания невозможности преодоления собственной смерти и риска неправильного распоряжения собственной свободой. Страх таким образом является ситуацией, в которой проявляется человеческая свобода.

Русское написание имени

Могила Сёрена Кьеркегора

Наиболее употребительные написания фамилии философа на русском языке: Кьеркегор. К датской практической транскрипции наиболее близко произношение фамилии как Киргегор (транслитерация — Киркегаард). В литературе также встречаются варианты: Киркегард, Керкегор, Кьёркегор и др.

С точки зрения Д. А. Лунгиной, наиболее близко к датскому произношению произношение фамилии как Кергегор, к немецкому — Киркегард; неоправданно сложному написанию Кьеркегор и немецко-датскому смешению Киркегор Д. А. Лунгина предпочитает отчасти адаптированное к графике, отчасти к русской традиции Керкегор.

Избранные работы

• (1841) О понятии иронии (Om Begrebet Ironi med stadigt Hensyn til Socrates)
• (1843) Или-или (Enten-Eller)
• (1843) Страх и трепет (Frygt og Bæven)
• (1843) Повторение (Gjentagelsen)
• (1844) Философские крохи (Philosophiske Smuler)
• (1844) Понятие страха (Begrebet Angest)
• (1845) Стадии на жизненном пути (Stadier paa Livets Vei)
• (1846) Заключительное ненаучное послесловие (Afsluttende uvidenskabelig Efterskrift)
• (1847) Назидательные речи в различном духе (Opbyggelige Taler i forskjellig Aand)
• (1847) Дело любви (Kjerlighedens Gjerninger)
• (1848) Христианские речи (Christelige Taler)
• (1849) Болезнь к смерти (Sygdommen til Døden)
• (1850) Введение в христианство (Indøvelse i Christendom)

Издания сочинений

• Samlede varker, Bd 1—20. København, 1962—64
• Papirer, Bd 1— 16. København, 1968—78

На русском языке

• Наслаждение и долг. — СПб, 1894; Киев, 1994; Ростов-на-Дону, 1998.
• Несчастнейший. — СПб., 1908; 1914; М., 2002.
• Страх и трепет. — М., 1993, 1998.
• Дневник обольстителя. — Калуга, 1993; М., 1999; СПб., 2000; СПб, 2007.
• Повторение. — М., 1997.
• Заключительное ненаучное послесловие к «Философским крохам». — Минск, 2005; СПб., 2005.
• Беседы. — М., 2009.

Литература

• Шестов Л. Киркегард и экзистенциальная философия. — Париж, 1939; М., 1992.
• Гайденко П. Я. Трагедия эстетизма. Опыт характеристики миросозерцания Серена Киркегора. — М., 1970.
• Быховский Б. Э. Кьеркегор. — М., 1972.
• Исаев С. А. Теология смерти. Очерки протестантского модернизма. — М., 1991.
• Мир Кьеркегора, сб. статей. — М., 1994.
• Беллесков Я. Ф. Й. Сёрен Киркегор. Жизнь и творчество. København, 1994.
• Кьеркегор и современность. Материалы научной конференции. Минск, 1996.
• Гайденко П. П. Прорыв к трансцендентному. М., 1997.
• Серен Кьеркегор. Жизнь. Философия. Христианство. СПб., 2004.
• Wahl J. Etudes kierkegaardiennes. — Р., 1949.
• Anz W. Kierkegaard und der deutsche Idealismus. — Tub., 1956.
• Grimault M. Kierkegaard par luimeme. — R., 1962.
• Lowrie W. Kierkegaard, v. 1—2. — N. Y, 1962.
• Price G. The Narrow Pass. — N. Y, 1963.
• Adorno Th. W. Kierkegaard. Konstruktion des Asthetischen. — Fr./M., 1966.
• Brikschmidt. Saren Kierkegaard und Karl Barth. — Neukirchen-Vluyn, 1971.
• Barth K. Die protestantische Theologie im 19. Jahrhundert, Bd 2. — Hamb., 1975.
• Korff F. Derkomische Kierkegaard. — Stuttg , 1982.
• Die Rezeption Seren Kierkegaards in der deutschen und danischen Philosophic und Theologie. Cph. — Munch., 1983.

Примечания

1. ↑ This classification is anachronistic; Kierkegård was an exceptionally unique thinker and his works do not fit neatly into any one philosophical school or tradition, nor did he identify himself with any. However, his works are considered precursor to many schools of thought developed in the 20th and 21st centuries. See 20th century receptions in Cambridge Companion to Kierkegaard.
2. ↑ Hannay, Alastair and Gordon Marino (eds). The Cambridge Companion to Kierkegaard, Cambridge University Press 1997, ISBN 0-521-47719-0

Ссылки