Генри Лайон Олди «Бездна Голодных глаз»
Трудно писать отзыв на книгу, которую любишь — давно и нежно, с самого что ни на есть подросткового возраста. Трудно объяснить, за чтО так любишь этот цикл; да я, собственно, и не пытаюсь. Если попробовать выразить на словах мои смутные впечатления\эмоции — то получится что-то вроде этого:
«…а в древнем Согде была осень. Я только-только вернулся из терм освежённый, но благость воды в бассейне всё-таки не могла прогнать чувство утомления — и того, что жизнь наскучила мне. Где-то в других мирах мои друзья спасали с таким трудом написанную Книгу от равнодушного и не понимающего мира (хотя на деле все выглядело так, будто они спасали мир от Книги). А мне оставался тихий уголок во дворе, занесенный рыжеющими листьями, и рутина, длящаяся целую вечность…
Мне остается только это, молчал я. Почему ты не берешь меня с собой, Сарт? Туда, где борьба, где ясное, четкое противостояние Жизни и Смерти?
Потому, молчал он, что некоторые вещи лучше не афишировать вслух. Ни-ког-да. Просто промолчи в ответ, старый Бес. Так же, как молчу я…
Для молодого Солли все это было куда проще: он защищал свое племя — тихих сестер-косуль из дома напротив, верную женушку-волчицу, друга-леопарда… («Придет время», — улыбаясь, молчал я, — «и ты поймешь: все это — те же люди. Но пока… пока ты так юн, не в меру пылок и всегда готов в битву — пожалуй, я возьму тебя в своё путешествие, в страшную Некросферу; от тебя таки будет польза»…)
И крутой, свежезаваренный чай давно выстыл на окне, покуда старая казарменная кухонька полнилась этими разговорами.
«…на столе, подмяв и опрокинув заупокойные рюмки, лежала пронзенная мечом Книга. Лежала и обугливалась, рассыпаясь ломкими хлопьями, становясь пеплом и золой, черной пылью с белесыми прожилками бывших страниц…
Становясь ничем. И рядом лежал кухонный нож с насквозь проржавевшим лезвием.
Неизвестно откуда налетевший ветер взметнул пепел, и все услышали затихающие слова – эхо, отзвук, призрак голоса…
– И все-таки финал должен быть таким… прощайте; спасибо вам…
«И все-таки финал должен быть таким»…
— И все-таки я должен стараться, — Гро несмело тронул струны лея. — Невзирая, что всем наплевать… Эй, вы, слышали когда-нибудь, как Слово может звучать в музыке?.. Не слышали? Ну так и услышите прямо сейчас!»
(Извините за пафос, а также за сумбур. По-другому, к сожалению, все это высказать не получается).
Теперь серьезно.
Пока еще народ читает Олдей — говорить, что «российская фантастика умерла», ИМХО, преждевременно (да, я, кншн, в курсе, что они украинцы. И все-таки, все-таки…)
Нет у них конкурентов на постосоветстском пространстве. (Перумов? Лукьяненко? Логинов, который уже давно предпочел «самиздат»? Да не смешите мои копыта… Дяченки и Валентинов, похоже, сами «вычеркнули» себя из литературы (что жаль), Семенова, Хаецкая, Мартьянов — и слова-то тут, в общем, излишни….)
Но двое безумных харьковчан, которым было отказано и от «Моста» (не по их вине!), и от «Аю-Дага», по-прежнему не сдаются. Мечутся, рассчитывая на очередную встречу с бездной голодных зрительских глаз. Рассказывают что-то о ремесле, об искусстве… Стараются, в общем.
«Пока человек еще читает и пишет, а не только жрет и размножается — надежда есть»
Читать Бездна голодных глаз — Олди Генри Лайон — Страница 1
Генри Лайон ОЛДИ
Бездна голодных глаз
ДОРОГА
Роман
Не мы идем по Пути,
но Путь проходит через нас.
Благими намерениями
вымощена дорога в ад.
Книга первая. Право на смерть
Ведь некоторые не знают, что нам
суждено здесь погибнуть. У тех же, кто
знает это, сразу прекращаются ссоры.
Дхаммапада
Жди меня. Я не вернусь.
Н. Гумилев
Глава первая
о любопытном Пустотнике, проблемах и бедственном положении бесов, а также о том, стоит ли просто от дурного настроения ввязываться в случайные авантюры; с приложениями и заметками на полях.
1
Часть людей обольщается жизнью земной,
Часть — в мечтах обращается к жизни иной.
Смерть — стена. И при жизни никто не узнает
Высшей истины, скрытой за этой стеной.
Гиясаддин Абу-л-Фатх Хайям ан-Нишапури
2
Желтый песок арены, казалось, обжигал глаза. Я поморгал воспаленными веками и медленно двинулся по дуге западных трибун, стараясь оставлять центр строго по левую руку. Я был левшой. Некоторых зрителей это почему-то возбуждало.
В центре арены бесновался бес. (Хороший, однако, каламбур… не забыть бы… Аристократы ценят меткое словцо, и похоже, сегодня вечером я выпью за чужой счет…) Бес протяжно выл на высокой, режущей слух ноте, взбрыкивал окованными сталью копытами и без устали колотил себя в оголенную волосатую грудь. Он уже разодрал себе всю шкуру в кровь шипами боевых браслетов, и их гравировка покрылась тусклым, запекшимся пурпуром. От когтей, равно как и от хвоста, отказались еще в Старой Эре, потому что их крепления вечно ломались, когти слетали с пальцев, а хвост больше путался в собственных ногах, чем подсекал чужие. После какой-то умник придумал шипастые запястья, и тогда же ввели узкий плетеный бич с кисточкой на конце — для сохранения традиций. Новинки прижились, бич так и прозвали — «хвостом» — но многие бесы все же предпочитали нетрадиционное оружие. Я, например, предпочитал, и ланисты нашей школы слова поперек не говорили… А хоть бы и говорили… Я махнул рукой в адрес впавшего в амок беса, и солнце на миг полыхнуло по широкой поверхности моей парной «бабочки». Трибуны загудели от восторга, я незаметно поморщился и сделал еще шаг. Второй тесак болтался на поясе, и мне было лень его доставать. И так сойдет…
Скука. Скука захлестывала меня серым липким потоком, она обволакивала мое сознание, заставляя думать о чем угодно, кроме происходящего вокруг — и я ощущал ее почти физически, вечную вязкую скуку, свою и тщательно притворяющегося беса. Я шел по кругу, он ярился в центре, но зрители, к счастью, не видели наших глаз. Ну что ж, на то мы и бесы…
Я подмигнул ему — давай, брат, уважим соль земли, сливки общества, и кто там еще соизволил зайти сегодня в цирк из свободных граждан… Давай, брат, пора — и он понял меня, он легко кувыркнулся мне в ноги, стараясь дотянуться, достать рогом колено. Я сделал шаг назад, подкова копыта ударила у самой щеки, и пришлось слегка пнуть беса ногой в живот, держа клинок на отлете. Рано еще для кровушки… жарко…
Он упал и, не вставая, махнул «хвостом». Я увернулся и снова пошел по кругу.
Выкладываться не хотелось. Для кого? Игры Равноденствия еще не скоро, к нам забредали лишь ремесленники со своими толстыми сопливыми семействами, бездельники с окраин, да унылые сынки членов городского патроната. Все это были солидные, полновесные граждане, у всех у них было Право, и плевать я на них хотел.
Я облизал пересохшие губы и сплюнул на бордюр манежа. Плевок чуть ли не задымился. Бес проследил его пологую траекторию и твердо взглянул мне в лицо.
«Хватит, — одними губами неслышно выдохнул бес. — Кончай…»
Я кивнул и двинулся на сближение. Трибуны требовали своего, положенного, и надо было дать им требуемое. И я дал. Этому трюку лет сто назад меня обучил один из ланист, и исполнял я его с тех пор раза два-три, но всегда с неизменным успехом. Вот и сейчас, когда «хвост» обвил мое туловище, я прижал его кисточку локтем и прыгнул к бесу, одновременно вращаясь, подобно волчку.
Бич дважды обмотался вокруг меня, бес не успел вовремя выпустить рукоять, и резким косым взмахом я перерубил ему руку чуть выше полосы браслета. Кисть упала на песок, бес пошатнулся, и моя «бабочка» легко вошла ему в правый бок — ведь я левша, когда сильно хочу этого. Ах да, я уже говорил…
Кровь толчком выплеснулась наружу, забрызгав мне тунику — совсем новую, надо заметить, тунику, вчера только стиранную — хрустнули ребра, и бес стал оседать на арену. Трибуны за спиной взорвались, и в их привычном реве внезапно пробился нелепый истерический визг:
— Право! Право!…
Я обернулся. По ступенькам бокового прохода неуклюже бежал лысый коротышка в засаленном хитоне с кожаными вставками, неумело крутя над плешью огромной ржавой алебардой. За плечом у меня хрипел бес, публика сходила с ума от счастья, а я все не мог оторваться от сопящего бегуна, и проклинал сегодняшнее невезение, сподобившее в межсезонье нарваться на Реализующего Право.
Реализующий вылетел на арену, не удержался на ногах и грохнулся у кромки закрытых лож. Потом вскочил, послюнил разбитое колено — неуместный, домашний жест вызвал глумливое хихиканье галерки — подхватил выпавшее оружие и кинулся ко мне. Я подождал, пока он соизволит замахнуться, и несильно ткнул его носком в пах, чуть повыше края грубого хитона. Реализующий зашипел и ухватился за пострадавшее место, чуть не выколов себе глаз концом алебарды. Не так он себе все это представлял, совсем не так, и соседи не то рассказывали, а я не хотел его разубеждать.
Я повернулся и направился за кулисы. Мой горожанин моментально забыл о травме и зарысил вслед, охая и собираясь треснуть меня по затылку своим антиквариатом. И тут за ним встал мой утренний бес. Ремешок на его ноге лопнул, копыто отлетело в сторону, и, припадая на одну ногу, он казался хромым. Хромым, живым и невредимым.
Каким и был.
Никто и никогда не успевал заметить момента Иллюзии. Правым кулаком — кулаком отрубленной мною руки — бес с хрустом разбил позвоночник Реализующего Право; и лишь распоротая туника беса напоминала об ударе тесака, сорвавшего аплодисменты зрителей.
Реализующий подавился криком и сполз мне под ноги. Я посмотрел на ухмыляющегося беса и отрицательно покачал головой. Бес пожал плечами и склонился над парализованным человеком. Шип браслета погрузился в артерию. Реализующий дернулся и начал остывать.
Я подобрал алебарду и поднял глаза на неистовствующие трибуны. Все они были свободные люди, все они имели Право. Право на смерть. Все — кроме нас. Мы не имели. Мы — бесы. Бессмертные. Иногда — гладиаторы, иногда — рабы на рудниках. Низшая каста. Подонки.
3
Казармы, как обычно, пустовали. Больше часа я просидел в термах, смывая с себя пыльную духоту цирка, рассеянно разглядывая край крохотного одинарного бассейна, облицованного пористой лазурной плиткой; вода мягко пыталась растворить в своей благости мое нынешнее смутно-беспокойное состояние, пыталась — и не могла. Такое повторялось со мной каждую осень, в ее солнечном желтеющем шелесте, повторялось давно… вот уже… много, очень много лет. Я не помнил — сколько. И чай остыл в чашке. Совсем остыл…
В шкафчике отыскалась свежая туника, на плече защелкнулась узорчатая пряжка длинной, волнистой накидки без форменных знаков различия, которые неизменно спарывал самый зеленый бес… В принципе, вольности такого рода должны были бы наказываться, но на бесовские причуды предпочитали смотреть сквозь пальцы. Да и много ли наказаний для беса? Немного. Если не считать вечности… Немного — но есть.
Общая сюжетная схема «Бездны голодных глаз»: daria_mend — LiveJournal
Цикл анализируется as is — без учёта первоначальных вариантов рассказов, которые в него вошли.Всё нижесказанное является размышлением постороннего литературоведа на тему «что хотел сказать автор».
С момента создания цикл выходил несколько раз, иногда издатели меняли по своему усмотрению порядок романов. По итогам личного размышления и поискам по фан-сайтам, оптимальным считается следующий порядок частей:
«Дорога»
«Сумерки мира»
«Живущий в последний раз»
«Страх»
«Ожидающий на Перекрёстках»
«Витражи патриархов»
«Войти в образ»
«Ваш выход, или Шутов хоронят за оградой»
«Восставшие из рая».
В цикле несколько миров, несколько сквозных идей и героев. При этом у центрального персонажа цикла — беса Марцелла — несколько воплощений — «те, которые я» — собственно Марцелл, Андрей (Анджей Вольски (повесть «Вошедшие в Отросток» романа «Дорога» и роман «Восставшие из рая»), возможно, Сарт..
Описание героя Мома («правдивый во лжи» — «Войти в образ») очень напоминает христианские представления о дьяволе (ср. эпиграф к «Фаусту» — «Часть силы той, что вечно хочет зла и вечно совершает благо») — возможно, он и есть тот «дьявол-ренегат», который первым предложил людям договор на бессмертие. Впрочем, художественные представления Олди о природе зла, как правило, отличаются от христианских, с христианскими мотивами (а также с мотивами некоторых других религий, но не так глубоко) он работают творчески. Есть основания также полагать, что Мом — «Человек с Бездной внутри — это Даймон.
Как минимум дважды в составе цикла допущена инверсия — в романе «Дорога» читатель сначала знакомится с Марцеллом (книга «Право на смерть») и только потом узнаёт историю происхождения бесов (бессмертных) и бездны; в финале «Страха» неожиданно оказывается, что рассказанные события — предыстороия «Живущего в последний раз», хотя сам текст «Живущего» в начальных главах не совпадает со «Страхом».
В хронологическом порядке содержание романа «Дорога» выглядит следующим образом.
На Земле люди постепенно сдавались в плен удобству вещей. В результате вещи, на которые постепенно перекладывалась необходимость думать и иногда — творить, приобретали одушевлённость и, в конце концов, обзавелись подобием души. На планете начались бунты одушевлённых вещей, в результате чего люди постепенно сбежали из городов, но вещи настигли их и вне городских границ. В ответ на бунты вещей среди людей появляются особые люди — Бегущие вещей, или Пустотники.
В то же время появляется некий «дьявол-ренегат», которого не устраивают души вещей, и в борьбе за человеческие души он предлагает людям договоры на новых условиях — души отныне меняют на бессмертие. Так на земле появляется новая категория обитателей — бесы (бессмертные), которые затем могут проживать множество жизней, кочуя по мирам (большая Эмиграция). Однако души бессмертных, не могущих умереть, выделяют особую субстанцию — желание смерти. Так вокруг Земли и некоторых других миров образуется некросфера — она же Бездна или Бездна голодных глаз. Бездна, не могущая производить, творить ничего нового и живого, постепенно обволакивает планету.
Для нейтрализации Бездны в одном из миров изобретён «кодекс веры» (повесть «Право на смерть»). Убирая из мира, стремящегося к смерти и разрушению, творческое начало, Пустотники на некоторое время сдерживают и развитие Бездны, которая теперь поддерживает своё существование, высасывая жажду творчества и жизни из мира.
В то же время Марцеллу всё время мерещится «Зал ржавой подписи — место, где хранятся договоры с дьяволом людей, получивших бессмертие (по факту — обладателей душ, части которых составили Бездну).
Разные повести части «Предтечи» описывают разных людей, ставших пустотниками, и одновременно поднимает разные аспекты проблемы «человек-творчество-вещи» — в «Восьмом круге подземки» это — история борьбы с вещами, превратившейся в реалити-игру, в Монстре показан главный герой особой разновидности Пустотников — «меченый зверем» — в следующих романах («Сумерки мира») они будут называться «тварьцами». В «Смехе Диониса» поднята проблема, когда творчество — написание музыки — постепенно переходит в руки вещей.
В повести «Вошедшие в Отросток» Марцелл-Анджей оказывается в отростке Некросферы — особом органе Бездны, которым она питается, вытягивая из людей желание жить. Вращаясь в мире абсурда, Анджей хочет умереть, и это также ослабляет Некросферу на время, но не навсегда («выйграна не война, но бой»).
«Сумерки мира». Действие происходит в мире «Права на смерть» (судя по названием городов). Ещё в финале «Права на смерть» бесы начали вступать в браки с людьми. Потомки этих браков — «девятикратные» живут несколько раз. Пустотники из числа девятикратных составляют особую касту — саларов, скользящих в темноте. Однако в мире есть другие сверхъестественныесущества — от браков «меченых зверем» — обладающих двойной сутью — людей и животных — стали рождаться оборотни — «изменчивые». Мир теперь наполнен конфликтами девятикратных и изменчивых, но люди из него постепенно исчезают — вступая в браки с девятикратными, женщины рождают новых детей, живущих многократно. Равновесие опять нарушается, и в мире появляются посланцы Бездны — варки.
Бес Марцелл уходит в зал Ржавой подписи, бесы спускаются в пещеру Пенатов Вечных, а люди выдумывают новую религию — они уходят в Бездну и возвращаются в мир как его посланцы — вампиры — варки. В результате Марцелл (за танец с метательным бабочка названный Танцующий с молнией), салар Сигурд Ярроу, изменчивый Солли и Пустотник Даймон (тварец, один из последних сыновей Большой Твари бросают вызов Бездне. Марцелл записывает Бездну в Книгу и выковывает меч «Тяжёлый блеск». Обломок этого меча снова появится в «Восставших из рая» с именем «Меч, которого нет».
В романе впервые начинает громко звучать тема религии — сначала бога делают из Марцелла, затем, по возвращении тому приходится стать жрецом, и идти за поклонявшимися ему людьми, когда они вошли в двери Бездны и вернулись в мир в качестве варков. Даймон входит в дверь Бездны и берётся выписать её в Книгу, однако став Книгой, Бездна остаётся Бездной и Марцелл уходит в неё.
«Живущий в последний раз». Книга о любви девятикратного Эри и девушки-варка Лаик, которым удаётся обмануть Бездну — умереть — и вернуться. Преодолев Безну, Эри и Лаик открывают рай для варков — мир, в котором те смогут прожить ещё одну жизнь. Этот мир снова будет изображён в «Восставших из рая».
В романе появляются Сарт, Грольн, льняной голос, которые потом станут мифотворцами в «Ожидающем на перекрёстках».
«Страх». Мир «Права на смерть», «Сумерек мира» и «Живущего в последний раз», завуалированная предыстория предыдущего романа, что выясняется только на последней странице. «Книга Бездны» ещё не дописана. Марцелл ищет Знающих, пишущих Книгу Небытия, и противостоит некоему брату Лоренцо — посланнику Бездны, который убивает людей страхом. Лекарь Якоб подкладывает Лоренцо своего новорожденного сына, пытаясь убить которого Лоренцо погибает — младенец не знает страха. В финале Эрих оказывается саларом Эри из предыдущей книги — довольно искусственная привязка.
«Ожидающий на перекрёстках». Снова мир предыдущего романа (?). Тема религии. Некие Предстоятели питаются верой, а для того, чтобы качать её из людей, стоят Дом на перекрёстке. Однако со временем выясняется, что дом живёт своей живёт своей жизнью (Ожившая вещь?), вытягивая из людей способность творить, играя с Предстоятелями. Предстоятели разрушают Дом. В качестве слуг Дома в романе действуют мифотворцы — из знакомых упомянуты Сарт и Грольн Льняной голос.
«Витражи патриархов» Мир, общий для этого и следующего романов. Тема творчества. Мир, в котором слова имеют силу заклинаний, но поэтому нет творчества вообще. В финале из мира уходит магия, но он остаётся чистым — поскольку стихи имели силу заклинаний, стихотворством тут вообще никто не занимался.
«Войти в образ». Мир предыдущего романа. «Чистый» от творчества мир Сарт и Мом используют для того, чтобы придать катарсису особую силу — т.к. его будут испытывать люди, до этого не знавшие религии, и с его помощью победить Бездну. Для этого они находят в нашем мире некоего Алекса Сайкина — актёра, играющего слишком по-настоящему, и предлагают ему, умерев в нашем мире, воплотиться в мире Витражей дважды — как Безмо для Степи и как «Девона-упурок» для города. В момент катарсиса, когда Алекс играет в третий раз — уже для обеих армий Мом выпускает из себя Бездну, а Сарт впускает в себя, намереваясь в будущем выписать как книгу. Бездна выглядит в романе скорее как невоплощённое творчество, которое жаждет воплощения.
«Ваш выход, или шутов хоронят за оградой». Ещё одно обращение к теме творчества. Теперь оно скорее — страшный дар, который главный герой Смоляков получает в наследство от некоего Скомороха. Скоморох вынужден убивать, как Алекс-девона, при этом обставляя смерти как театральную постановку. То есть, это какой-то «дурной катарсис». В финале повести этот дар уходит. Повесть сюжетно излишняя, хотя и связана с другими частями — в ней есть Сарт, и в то же время переходна к другому циклу — дилогии»Нам здесь жить» — сосед нынешнего главного героя является отцом героя дилогии.
«Восставшие из рая» Земной мир («Вошедшие в отросток») пересекается с раем для варков из «Живущего в последний раз». Анджей-Сарт убивает Бездну-Книгу, освобождая варков из очередного мира, где нет свободы творчества — мира ритуалов. Впрочем, судя по последней сцене, когда обитатели заброшенного хутора, отыгрывая иной вариант событий, нежели было их течение в начале романа, сами выходят к главным героям, — финал открытый. Возможно, это опять не победа над Бездной, а выигранный единичный бой.
В «Восставших» неожиданно много христианских мотивов.
Ох, что-то коротко не получилось и яснее вряд ли стало.))
Генри Олди — Бездна голодных глаз читать онлайн
Генри Лайон ОЛДИ
Бездна голодных глаз
Не мы идем по Пути,
но Путь проходит через нас.
Благими намерениями
вымощена дорога в ад.
Книга первая. Право на смерть
Ведь некоторые не знают, что нам
суждено здесь погибнуть. У тех же, кто
знает это, сразу прекращаются ссоры.
ДхаммападаЖди меня. Я не вернусь.
Н. Гумилев о любопытном Пустотнике, проблемах и бедственном положении бесов, а также о том, стоит ли просто от дурного настроения ввязываться в случайные авантюры; с приложениями и заметками на полях. 1 Часть людей обольщается жизнью земной,Часть — в мечтах обращается к жизни иной.
Смерть — стена. И при жизни никто не узнает
Высшей истины, скрытой за этой стеной.
Гиясаддин Абу-л-Фатх Хайям ан-Нишапури 2
Желтый песок арены, казалось, обжигал глаза. Я поморгал воспаленными веками и медленно двинулся по дуге западных трибун, стараясь оставлять центр строго по левую руку. Я был левшой. Некоторых зрителей это почему-то возбуждало.
В центре арены бесновался бес. (Хороший, однако, каламбур… не забыть бы… Аристократы ценят меткое словцо, и похоже, сегодня вечером я выпью за чужой счет…) Бес протяжно выл на высокой, режущей слух ноте, взбрыкивал окованными сталью копытами и без устали колотил себя в оголенную волосатую грудь. Он уже разодрал себе всю шкуру в кровь шипами боевых браслетов, и их гравировка покрылась тусклым, запекшимся пурпуром. От когтей, равно как и от хвоста, отказались еще в Старой Эре, потому что их крепления вечно ломались, когти слетали с пальцев, а хвост больше путался в собственных ногах, чем подсекал чужие. После какой-то умник придумал шипастые запястья, и тогда же ввели узкий плетеный бич с кисточкой на конце — для сохранения традиций. Новинки прижились, бич так и прозвали — «хвостом» — но многие бесы все же предпочитали нетрадиционное оружие. Я, например, предпочитал, и ланисты нашей школы слова поперек не говорили… А хоть бы и говорили… Я махнул рукой в адрес впавшего в амок беса, и солнце на миг полыхнуло по широкой поверхности моей парной «бабочки». Трибуны загудели от восторга, я незаметно поморщился и сделал еще шаг. Второй тесак болтался на поясе, и мне было лень его доставать. И так сойдет…
Скука. Скука захлестывала меня серым липким потоком, она обволакивала мое сознание, заставляя думать о чем угодно, кроме происходящего вокруг — и я ощущал ее почти физически, вечную вязкую скуку, свою и тщательно притворяющегося беса. Я шел по кругу, он ярился в центре, но зрители, к счастью, не видели наших глаз. Ну что ж, на то мы и бесы…
Я подмигнул ему — давай, брат, уважим соль земли, сливки общества, и кто там еще соизволил зайти сегодня в цирк из свободных граждан… Давай, брат, пора — и он понял меня, он легко кувыркнулся мне в ноги, стараясь дотянуться, достать рогом колено. Я сделал шаг назад, подкова копыта ударила у самой щеки, и пришлось слегка пнуть беса ногой в живот, держа клинок на отлете. Рано еще для кровушки… жарко…
Он упал и, не вставая, махнул «хвостом». Я увернулся и снова пошел по кругу.
Выкладываться не хотелось. Для кого? Игры Равноденствия еще не скоро, к нам забредали лишь ремесленники со своими толстыми сопливыми семействами, бездельники с окраин, да унылые сынки членов городского патроната. Все это были солидные, полновесные граждане, у всех у них было Право, и плевать я на них хотел.
Я облизал пересохшие губы и сплюнул на бордюр манежа. Плевок чуть ли не задымился. Бес проследил его пологую траекторию и твердо взглянул мне в лицо.
«Хватит, — одними губами неслышно выдохнул бес. — Кончай…»
Я кивнул и двинулся на сближение. Трибуны требовали своего, положенного, и надо было дать им требуемое. И я дал. Этому трюку лет сто назад меня обучил один из ланист, и исполнял я его с тех пор раза два-три, но всегда с неизменным успехом. Вот и сейчас, когда «хвост» обвил мое туловище, я прижал его кисточку локтем и прыгнул к бесу, одновременно вращаясь, подобно волчку.
Бич дважды обмотался вокруг меня, бес не успел вовремя выпустить рукоять, и резким косым взмахом я перерубил ему руку чуть выше полосы браслета. Кисть упала на песок, бес пошатнулся, и моя «бабочка» легко вошла ему в правый бок — ведь я левша, когда сильно хочу этого. Ах да, я уже говорил…
Кровь толчком выплеснулась наружу, забрызгав мне тунику — совсем новую, надо заметить, тунику, вчера только стиранную — хрустнули ребра, и бес стал оседать на арену. Трибуны за спиной взорвались, и в их привычном реве внезапно пробился нелепый истерический визг:
— Право! Право!…
Я обернулся. По ступенькам бокового прохода неуклюже бежал лысый коротышка в засаленном хитоне с кожаными вставками, неумело крутя над плешью огромной ржавой алебардой. За плечом у меня хрипел бес, публика сходила с ума от счастья, а я все не мог оторваться от сопящего бегуна, и проклинал сегодняшнее невезение, сподобившее в межсезонье нарваться на Реализующего Право.
Реализующий вылетел на арену, не удержался на ногах и грохнулся у кромки закрытых лож. Потом вскочил, послюнил разбитое колено — неуместный, домашний жест вызвал глумливое хихиканье галерки — подхватил выпавшее оружие и кинулся ко мне. Я подождал, пока он соизволит замахнуться, и несильно ткнул его носком в пах, чуть повыше края грубого хитона. Реализующий зашипел и ухватился за пострадавшее место, чуть не выколов себе глаз концом алебарды. Не так он себе все это представлял, совсем не так, и соседи не то рассказывали, а я не хотел его разубеждать.
Я повернулся и направился за кулисы. Мой горожанин моментально забыл о травме и зарысил вслед, охая и собираясь треснуть меня по затылку своим антиквариатом. И тут за ним встал мой утренний бес. Ремешок на его ноге лопнул, копыто отлетело в сторону, и, припадая на одну ногу, он казался хромым. Хромым, живым и невредимым.
Каким и был.
Никто и никогда не успевал заметить момента Иллюзии. Правым кулаком — кулаком отрубленной мною руки — бес с хрустом разбил позвоночник Реализующего Право; и лишь распоротая туника беса напоминала об ударе тесака, сорвавшего аплодисменты зрителей.
Реализующий подавился криком и сполз мне под ноги. Я посмотрел на ухмыляющегося беса и отрицательно покачал головой. Бес пожал плечами и склонился над парализованным человеком. Шип браслета погрузился в артерию. Реализующий дернулся и начал остывать.
Отзывы о книге Бездна голодных глаз (сборник)
Фантастический цикл Г.Л. Олди «Бездна Голодных Глаз» давался мне, условно говоря, тяжело. Нет, вовсе не потому, что было неинтересно! Тяжёл след, остающийся в душе, в сознании после каждого очередного романа, каждой части или главы. Страница за страницей – и вот ты уже сидишь с какой-то моральной усталостью, что ли… опустошённостью… Ещё не до конца понимая, о чём же это было, но чувствуя: что-то изменилось в тебе. Только вот что?
На самом деле, когда я прочитала большую часть цикла (кажется, это было на первых страницах «Ожидающего на Перекрёстках»), то задалась вопросом: а кто же во всём цикле самый главный герой? Бес Марцелл, не имеющий Права на смерть? Сарт, переходящий из мира в мир, из одной шкуры в другую, «в любом пути не знающий конца»? Зверь-Книга, одна из Дверей в Бездну? Или кто-то ещё? Конкретного ответа так и не нашла. Поняла, что его нет, что главный герой здесь – Человек. Просто Человек, изо всех сил рвущийся наружу, прочь из исковерканного влиянием Бездны существа. Ведь если задуматься – кто они, герои «Бездны Голодных Глаз»? Среди них очень, очень мало обычных людей – да и те в большинстве своём считают себя ущербными созданиями, стремясь к сверхъестественному, не понимая, что оно на самом деле противоестественное, открывая новые Двери для Бездны. Нет, основные персонажи в «Бездне…» — это бесы, Пустотники, Перевёртыши, Девятикратные, варки, Предстоятели, Мифотворцы… Все они борются с зёрнами Бездны в себе, со всем неправильным, нечеловеческим, что есть в них, будь то бессмертие, перерождение, пустота вместо души, сверхъестественные способности или даже Дом-на-Перекрёстке, который пытается заменить твою сущность на чью-то другую. Все они пытаются найти в себе человеческое, и эта мысль красной нитью проходит через весь цикл.
Побеждают они в итоге или нет, каждый читатель решит, наверное, сам. Но для меня Человек победил. Недаром же два героя в конце «Живущего в последний раз» и в конце романа «Войти в образ» с надеждой задают Сарту один и тот же вопрос: «Я человек, Сарт?» И обоим Сарт отвечает «да». Недаром так гордо звучит сказанное однажды бесом Марцеллом и многократно повторённое другими героями: «Я, человек, приду!» Это словно ответ на брошенный Бездной вызов.
